Журнал «Наш cовременник» - Наш Современник, 2005 № 01
Записывали ту самую «золотую пластинку» в Большом зале Московской консерватории. Опять долго искали — теперь необходимого расположения микрофонов: по правилам звукозаписи, микрофон должен находиться непосредственно перед исполнителем, но в этом случае звук голоса получался бы слишком приземленным, пришлось искать особое положение звукоснимателя, подвешивая его к потолку и т. д. Кроме того, чтобы избежать нежелательного скрипа половиц во время записи, пришлось солистке даже разуться и подстелить под ноги мягкое полотно. В итоге было зафиксировано непревзойдённое до сих пор исполнение всех основных произведений Свиридова, такое, каким он сам его слышал и какого он добивался, а сама эта пластинка является одним из вершинных достижений русского хорового искусства. На всю запись ушло только четыре смены. И если в начале работы, после первого дубля, через динамик из режиссёрской аппаратной мог вдруг раздаться характерный хриплый голос: «Кошмар-р-р! Хора нет! Ничего не слышно! Всё разрушено!!», то в конце сеанса — удовлетворённое гудение: «Гениа-ально! Спасибо вам, друзья мои! Капелла — гениальнейший хор в мире!»
Когда в поисках музыкального решения спектакля «Царь Федор Иоаннович» всё руководство и художественный совет Малого театра отправились на репетицию в капеллу, то Юрлов предложил им большое количество выдающейся русской хоровой музыки, начиная от самых древних образцов, но все пришли к единому мнению, что лучше духовных хоров Свиридова ничего нет, именно их и отобрали для спектакля (нужно вспомнить, что это было в те годы, когда вся отечественная духовная музыка находилась под запретом). Когда решение уже было принято и почтенная комиссия собиралась расходиться, к уставшим музыкантам подошёл постановщик спектакля Борис Равенских и, растроганный, попросил ещё раз исполнить «Любовь Святую»: «Спойте, пожалуйста, ещё раз, теперь уже для души!».
Движется, слегка покачиваясь, вертушка старинного (сейчас уже можно так сказать) музыкального проигрывателя. Снова доносятся до меня могучие звуковые перекаты Юрловской капеллы, поражающие мгновенной сменой эмоциональных состояний: от почти неслышимого унисона до потрясающего вселенского фортиссимо. Как-то Юрлов, совершенно потрясённый общением со Свиридовым, с гордостью признался: «именно он научил меня всему в музыке и хоровом деле». Действительно, Свиридов имел колоссальное воздействие на становление всех крупнейших личностей русского национального искусства второй половины ХХ столетия, таких как Минин, Чернушенко, Ведерников, Образцова, Нестеренко, Архипова, Пьявко и многих, многих других.
Розалия Константиновна Перегудова часто посещала семью Свиридовых. Какие незабываемые впечатления остались у неё! Каких только людей она там не встречала! Без преувеличения, весь цвет русской интеллигенции перебывал у него в гостях. До самого последнего времени, когда Эльза Густавовна уже очень плохо себя чувствовала, Розалия Константиновна помогала по хозяйству, с продуктами Свиридовым, как и другие участники капеллы. (Позор тем функционерам от искусства, которые бросили на старости лет на произвол судьбы величайшего русского гения!) Свиридов, со свойственной ему манерой давать своим друзьям прозвища, переделывая их имена или фамилии на иностранный манер, ласково и шутливо называл Розалию Константиновну «Розита». «Большое напряжение было работать с ним, — вспоминает она, — но после его занятий хор преображался!» (Это даже в сравнении с работой великого Юрлова! — А. В.) Он рисовал конкретный, зримый, осязаемый образ и заставлял петь только тогда, когда представляешь этот образ перед собой, когда находишься в его власти. Если исполнитель не чувствовал образа, а просто грамотно исполнял музыкальный текст, то получался уже совсем не Свиридов. «Это не моя музыка!» — резко заявлял он тогда. Порой нам, артистам, казалось, что его придиркам не будет конца. Однако в результате оказывалось, что всё вроде бы то же самое, но появляется что-то невыразимое ещё и сверх того, и ради этого сверх он готов был часами биться, не щадя ни себя, ни других.
Иногда бывало, что он останавливал репетицию уже выученной вещи и начинал озабоченным, глухим голосом, как бы извиняясь, глухо бормотать: «Я здесь что-то сам не доделал, мне нужно забрать эту вещь и еще подумать…» Это означало, что его внутренний слух уловил какие-то новые звуковые горизонты и он уже не в силах преодолеть властного к ним стремления. И у артистов забирались ноты, и произведение уносилось обратно в творческую лабораторию, порой уже навсегда. Так случилось с замечательной кантатой «Четыре русские народные песни», где была дивная, с щемящей русской грустью, песня «Сронила колечко». Капелла уже почти довела до стадии концертного выступления это произведение. Но внезапно Свиридову стало казаться, что он что-то «неправильно сочинил», хотя звучало всё прекрасно, и он навсегда унёс свой шедевр на доработку, несмотря на страстные уговоры и желание исполнителей спеть эту потрясающую вещь.
Как говаривал Александр Александрович Юрлов: «У Свиридова дома есть о-огромный сундук, а там — сокровища: масса неведомого музыкального материала. Он пороется в нем, пороется, да и извлечёт что-нибудь эдакое, от чего дух захватывает. Но тебе должно ещё о-очень повезти, чтобы Свиридов отдал эту вещь для разучивания, а то сыграет, споёт, ты уже загоришься весь, а он возьмет да и спрячет всё обратно, и… крышечка захлопнулась!» Ох, сколько ещё потрясающих тайн хранит этот легендарный свиридовский «сундучок»!
Учил Свиридов правильно составлять концертные программы: не любил разношёрстности, стремился к тематическому единству, как сейчас принято говорить, к концептуальности, не допускал исполнения отдельных, вырванных из цикла номеров. Работал с артистами почти уже до выхода на сцену, буквально по кусочкам, не пропуская ни одной даже самой мелкой детали. Невероятно, до умопомрачения волновался за успех исполняемых сочинений: «Вы в первом отделении поёте Рахманинова, так после его музыки меня уже точно не воспримут!» — горестно восклицал великий композитор, и как бывал счастлив, всегда встречал восторженный, горячий прием любой аудитории. (До сих пор не могут забыть капельцы, как вскочили со своих мест чопорные англичане после поистине грандиозного исполнения в Лондоне «Патетической», как долго, долго не отпускали потом артистов со сцены.)
Помню, как-то раз я показывал Свиридову одну из моих новых хоровых работ. «Хотите прямо сейчас позвоню в капеллу и попрошу, чтобы они Вас спели?» — внезапно и решительно спросил он. Хотя было ясно, что от таких предложений не отказываются, всё же мне представилось более правильным уклониться от него, поскольку я не чувствовал себя ещё творчески готовым к встрече со столь знаменитым коллективом.
Капелла имени Юрлова под руководством Станислава Гусева до сих пор, несмотря ни на какие препятствия современной жизни, продолжает хранить традицию исполнения свиридовской музыки. Дух великого композитора живёт в сердцах артистов этого замечательного коллектива. Поистине необъятной представляется тема совместного творчества Свиридова и Юрловской капеллы. Сохраняются композиторские ремарки в партитурах его произведений, отчёты о многочисленных концертных выступлениях и записях, ещё свежи многие интересные воспоминания о его работе и жизни. Надеемся, что пытливые исследователи нового поколения скоро обратятся к нашей недавней музыкальной истории, освещённой негасимым духовным светом одного из величайших гениев России — Георгия Свиридова.
Сергей Субботин
Мои встречи с Георгием Свиридовым
15 декабря 1983 года я поздравил Георгия Васильевича с днем рождения по телеграфу, а 30-го получил от него поздравительную открытку такого содержания:
Дорогой Сергей Иванович, с Новым Годом!
Сердечный привет и самые добрые пожелания Вам и всем Вашим близким.
Часто вспоминаю Вас! Движется ли книга о Клюеве? Хотелось бы мне сочинить музыку на его слова, да увяз я в недоделанных работах. Болею.
Г. СвиридовКонечно, я немедленно отправил на Большую Грузинскую телеграфное поздравление. А 2 января нового, 1984-го, года, отвечая на вопрос Георгия Васильевича о Клюеве, написал ему подробное письмо-отчет о том, что мне удалось узнать нового о поэте за полгода, минувшие с нашей встречи (в частности, при работе в рукописном отделе Пушкинского Дома осенью минувшего, 1983-го, года). Сообщил также, что редколлегия журнала «Русская литература» приняла мою статью к печати.
11 января случай привел меня и моих друзей и близких на предпремьерное исполнение (Московским камерным хором под управлением Владимира Минина) хоровой симфонии-действа Валерия Гаврилина «Перезвоны». Это событие состоялось при организационной поддержке Общества охраны памятников истории и культуры в одном из вузов, расположенных на Ленинском проспекте (кажется, это было в одной из больших аудиторий Московского нефтяного института). В те же дни из печати вышел «День поэзии 1983» со стихами и прозой Клюева, в том числе с начальным разделом его великой поэмы «Погорельщина», появившимся тогда в советской печати впервые.
