Оак Баррель - Десять поворотов дороги
На этом импровизированном театре войны более всего досталось Бандону, который, лежа на спине, с трудом удерживал морду большого тролля, пытавшегося откусить ему голову. Об аромате тролльего дыхания лучше ничего не писать. Просто представьте себе забитый тухлятиной колодец, в который кто-то добавил серы, подогрел и хорошенько перемешал для эффекта.
…Что-то с треском ударило сверху, и тролль осел, придавив противника плечом. Разинутая пасть так и окаменела, чуть не дотянув до Бандона. Стало легче в одном месте, но тяжелее в другом: из-под неподвижной плиты, в которую превратился убитый тролль, самостоятельно выбраться было невозможно. Между тем набранный в грудь воздух быстро заканчивался. Перед глазами Бандона поплыли сиреневые круги, черные квадраты и чье-то широкое бородатое лицо с перепачканными сажей скулами…
Когда квадраты и круги исчезли, лицо это никуда не делось, принадлежа, вероятно, обитателю какого-то из миров, где оказался Бандон после смерти. О том, что это за мир, он рассуждать не решался, опасаясь самому себе доказать худшее. В области поясницы пульсировал комок боли, которая заставила павшего в битве протянуть руку, вынув из-под спины острый обломок кирпича. Лицо в вышине моргнуло, сказав: «Хор, паря», – и исчезло.
Кому принадлежало лицо и что за «хор-паря» оно имело в виду – осталось неясным, потому что Бандон провалился в уютную темноту обморока и на этом рассуждения прекратил.
***
Через неопределенное по собственным часам время он пришел в себя от резкой боли в груди. Не то чтобы ему впервые ломали ребра, но не в таком количестве… При каждом вдохе с обеих сторон прокатывалась волна мучительной ломоты, от которой хотелось выплюнуть воздух, как пригоршню впивающихся гвоздей. «Сколько ж у меня ребер?.. И зачем?..» – пронеслось у него в голове. Он сделал усилие над собой и высунулся из-за края повозки.
Та стояла под широким каменным козырьком в одной из выветренных за тысячелетия каверн, в изобилии встречавшихся на пути. В глубине шелестели крыльями нетопыри, досадующие на незваных гостей. Один из них, сбитый с толку происходящим, спикировал над повозкой, чуть не залетев Бандону в рот.
Рядом горел небольшой костер, укрытый от посторонних глаз натянутой на жердях попоной – той самой, что так дурно сослужила недавно гному. У костра ссутулившись сидел мужик атлетического сложения и хлебал из котелка кашу.
– Чо, оклемался? – сказал мужик, продолжая таскать ложкой из котла.
Бандон попытался ответить, но только мучительно закашлялся, отчего грудь, казалось, разорвали крюками в клочья.
– Не кипишуй, паря, – степенно ответил мужик. – Зарастет. На вот, хлебни горячего.
Незнакомец подцепил пальцем котелок и повернулся к повозке, оказавшись обладателем того самого бородатого лица, что предстало перед Бандоном в момент гибели. Больше никого рядом не было – ни друзей, ни впряженной в повозку Клячи. Лишь бородатый призрак, пещера да залитая бледным светом пустота с дымкой на горизонте. Мимо медленно и беззвучно пролетел орел.
– Так и есть… – прохрипел Бандон, тяжело опускаясь на солому.
– Не хошь порубать, так спи, – ответствовал «проводник чрез мир иной», продолжив свою трапезу, далекую от возвышенных стандартов. Ложка с азартом стучала о края. Данте не списал бы с такого «проводника» ни абзаца в свою бессмертную поэму.
– Чо причиташь-то? – спросил незнакомец, когда из повозки послышалось невнятное бормотание сетующего на судьбу Бандона. – Каши хошь? Девка-то знатно запарила ячменя, с жирком. Чаю оголодал, паря?
Бандон прекратил бубнить, насторожившись:
– Какая девка?
– Та, ваша ж, что в заварушке была. Отбило тебе, чо ль? Шустрая, как оса, тока без полос, – засмеялся мужик.
– Ее убили?! – прохрипел Бандон, закидывая голову от расстройства.
– Почем убили? Бредишь, что ль? Мож, воды?
– Давай…
Незнакомец поднес в бурдюке воды, назвав себя:
– Кожан я. Из кузнецов я.
Бандон подавился водой.
– Из кого?
– Кузнец, говорю. Да ты пей.
– Кузнец?.. А я-то помер или как, кузнец?
– Отчего помер? Да не вродь. Колышешься. Ну, вдохни.
Бандон разинул рот и вдохнул.
– Больно…
– Жив ты, мужик, не парься. Ребра тебе тролль поломал. Да я его в загривок бревном. Место у них со слабиной тама, тут надо знать куды бить. Так бы да, помер ты, поди. А пока што живой ишшо. А мож, и не помер бы – силищи в тебе, как в быке. Мож, одолел бы тролля сам. Кто знат?
От всей этой мороки и длинной путаной речи у Бандона случилось потемнение в глазах и ушной шум, но голова желудку не указ, и сознание в сей раз не покинуло его:
– Сыпь каши, Кожан. С жирком. А все-то где?
– Да там… – махнул неопределенно кузнец. – Скоро прейдут, не парься. Ты хлебай, твое дело ща исти да мять солому.
Глава 41. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Кожан скоро отстал по дороге, отправившись в свою деревню «напрямки». Где были эти «прямки» – знал он один, да и то знал ли… Но оставаться с остальными не стал, лишь поблагодарил за пищу и ушел с перевала вниз.
– Одичалый он какой-то. Зверообразный. А говорит – кузнец, – высказала свое мнение Аврил.
– Пленный, натерпелся. Хотя спорить не буду – диковат, – согласился Хвет.
– Мы-то теперь куда? – Гумбольдт, намотав на голову тюрбан, мрачно тащился за повозкой.
– Я в тот дом больше не пойду. Ну их с их волшебством! В чужих играх я не игрок, – заверил остальных Кир.
– Да мы уж и так по шею… Головы во льду не протухли? – поинтересовалась Аврил, и раньше не отличавшаяся сентиментальностью, а теперь твердо вставшая на путь воительницы, немало озадачив компаньонов.
Макак от греха подальше перебрался к ее брату, решив наблюдать сии метаморфозы личности со стороны.
– Не, я слежу. Нам бы их снести, что ль, в столицу? За них, думаю, награду дадут. Как-никак полководцы вражеской армии, – Хвет задумчиво разглядывал мух, вьющихся над лошадиным крупом. – Вот хоть бы мухи… – завел было он.
– Да-да! Еще самим бошки поотрубают. Не верю я этим говнюкам в перьях. Добра от правителей не жди, – ворчал Гумбольдт.
– Мы, может, войну выиграли, а вы развесили сопли бахромой. Я однажды читал: победителей не судят. Не дураком сказано! – бодрился Кир.
– Вот ты и иди в Зеленый дворец, раз читал, умник. Может, тебе там чего нового пропишут. Поперек спины! – напророчил Гумбольдт, решив держаться в оппозиции к оптимистам.
– Сам что предлагаешь? Пустить кобыле под хвост такой шанс? Такое не повторится, Гум!
– Надеюсь всей душой, – согласился с ним тощий клоун, сделавшийся желчным за дни похода.
***
Желая обогнуть Вестингард, труппа спустилась с гор чуть раньше того поворота, который бы привел их в поместье, свернув правее – на широкую дорогу, которой, судя по всему, активно пользовались в последние несколько столетий. Часть ее была вымощена стертыми каменными плитами величиной с кошку, часть – засыпана щебнем с песком и тщательно утрамбована между полусгнившими бревенчатыми бордюрами. На уцелевших кое-где столбах виднелись указатели и знаки: «Таверна Слепой заяц», «Жабий тупик – там», «Угодья св. Зудда», «Держись левее» и т. д.
Не было удивительным то, что дорога была пустынна: судя по следам, по ней недавно маршировало полчище троллей – отпечатки их лап тут и там виднелись на песке, и гномов в разрушительных кованых башмаках, на которые необходимо установить специальный налог.
Все до единого дома вдоль дороги были разрушены, словно по ним прошлись железным катком. За два дня пути путешественники не встретили ни одного обитателя, кроме облаявшего их бесхвостого пса, скрывшегося в диком малиннике у оврага.
Когда подошел к концу второй день пути по равнине, они вышли к большому перекрестку. Один из постоялых домов на нем выглядел почти целым, если пренебречь накренившейся террасой и парой выбитых окон.
Счастливым дополнением к сохранившемуся жилищу служил козлобородый старик в очках и телогрейке, благостно созерцавший пришельцев с резного балкончика на третьем этаже. Реликт даже приветственно помахал рукой, будто наблюдал с возвышения праздничную процессию.
– Что за сумасшедший дед? – спросила, ни к кому особо не обращаясь, Аврил.
Педант, в отношениях которого с хозяйкой наметилось потепление, подобострастно уукнул ей в такт, тряхнув грязным воротничком. Девушка уже сутки не чертыхалась налево-направо и не призывала никого обезглавить.
Впереди за перекрестком селедочным боком серебрилась река, мост через которую отсутствовал. Из воды торчали лишь два ряда обломанных деревянных опор с остатками дощатого покрытия. Идти дальше на ночь глядя нечего было думать.
Старик еще раз помахал рукой со своего насеста и скрылся в глубине дома. «Прыгающая лягушка», поравнявшись с постоялым двором, остановилась.
Вопреки ожиданиям, жизнерадостный старикан не появился ни через две, ни через пять минут. Что-либо вообще перестало происходить. Единственным событием стало пришествие все того же пса с ополовиненным хвостом, который, судя по всему, скрытно преследовал экспедицию, не сумев побороть инстинкт, требовавший быть подле человека.
