Б. Акимов - Надоело говорить и спорить
Когда утром начали спускать Кулинича, который немного выше Кавуненко, на тросу, Кулинич от ветра и ударов о стену внезапно расстегнулся, руки его освободились, и он обнял Кавуненко. Володя, не ожидавший этого, испугался. Он стал кричать: «Давай быстро!»
Он кричал вниз. Вниз кричать было бесполезно: внизу никого не было, но он кричал.
У Кулинича была проломлена грудь огромным камнем, килограмм в 600, и карабин вошел в сердце.
• На пике Энгельса есть два пояса – желтый и белый. Желтый оказался полевым шпатом. Он был мягок, как молодое дерево. Крючья в него входили легко, но едва их нагружали, как они с завидной легкостью начинали вынимать свои дырявые головки.
Кавуненко лез практически без страховки. Эти семьдесят метров теплых отвесных желтых скал, немного маслянистых на ощупь, были ужасны. Дальше шла такая белая порода, что смотреть на нее было невозможно. Она была тверда, как сталь, бела, как бумага. Кавуненко забил первый крюк – он звенел, он пел «как Шаляпин». Когда он пропустил в него карабин и через него страхующую веревку – ему стало на секунду дурно.
• Лупиков: «Я ее как увидел, чуть не проглотил зубную щетку».
• Видел следы барса. За восходителями – сверху – на расстоянии 100 м шесть часов шел барс.
– Красивая шкура?
– Если б шла шкура, было бы ничего. А то ведь шел живой.
• Прошел камень. Одессит крикнул: «Атас, муныш!» Когда его спросили, он сказал: «Кто ж не знает, что муныш – это камень?»
• Как ни странно, но пример отношения к природе показали… американцы, бывшие в альплагере «Узункол». Вернувшись с восхождения, они принесли с собой рюкзак пустых консервных банок. Консервы съели, а банки пустые не оставили на вершине.
• – Куда вы едете отдыхать?
– В Среднюю Азию, в альпинистскую экспедицию.
– На фрукты?
– Можно сказать так.
– Как я вам завидую, Юрий Иосифович! Вы едете отдыхать на юг за казенный счет!
• Пик Лиловый. Что за название?
• Как это жестоко! Едва вылезши из палатки, где ты спал, сразу же, без всякого перерыва включить на полную мощь свой организм, начать максимальную борьбу за жизнь.
• Альпинизм – это творчество. Художник подбирает краски. Альпинист – крючья. Но художник может написать плохую картину, и от этого ничего не станется. Альпинист не имеет права ошибаться. Цена ошибки – жизнь.
• Вадим, уходя, сказал: «Все будет в порядке, мы на мокрые дела не ходим».
• Ховрачев лез первым и взялся за плиту. Она пошла на него.
– Ребята, я держу плиту. Прячьтесь.
Куда? Мы все стоим под ним. Особенно трудно было Симоне, с его толстой ж… Все-таки ему удалось вбить свой зад в какую-то щель. Ховрачев – я держу! Бросай! Гена бросил плиту. Она просвистела. О месте Симоны мы узнали по столбу пуха: вгрызаясь в щель, он порвал пуховку.
• Иди по простейшему пути. Он логичен. Человек склонен переходить реку там, где узко.
• На кабардиниаде Белецкий перед обломом на Приюте говорит: «Товарищи, я должен вас огорчить. У нас 1100 горовосходителей. По нашей статистике, из 1500 бывает одна жертва. Так что надо, товарищи, приготовиться к неприятности!»
В это время снизу звонят – в реке Баксан утонул пьяный библиотекарь из села Тенкеила.
– Слава богу, – сказал Белецкий, – значит, у нас будет все в порядке.
• Пятница простиралась до самого горизонта.
• – Больная 47 лет.
– Сорока пяти.
– Больная 47 лет.
– Сорока пяти.
Мясников: «Ох, о чем вы спорите? Когда женщине за 40 или 140 – это ведь все равно».
• Через 25 лет, через четверть века, я снова увидел перевал Кичкинекол.
Улицы нашего детства становятся неузнаваемыми: их перекрашивают в новые краски; наши любимые заборы и глухие стенки, которые били наши маленькие, за неимением больших, резиновые мячи, и гремели крики (штандр! Два корнера – пиналь!), сегодня снесены, и наше детство, пропавшее куда-то давным-давно, теперь просто перемололось в траках бульдозеров. Наши девочки, чьи имена мы писали пеплом на этих глухих заборах, превратились в секретарей парторганизаций с усталым взглядом и покатыми плечами. Пошли на тряпки наши старые ковбойки, которыми мы когда-то так гордились. Мы не видим себя, и все нам кажется, что мы сейчас поднимемся от зябкого утреннего костра, от похудевшей на рассветном холодке белой реки, отразившей в коридоре мрачноватых сырых елей белое теплое небо, поднимемся и пойдем быстро туда, куда успевает глаз, – за зеленые ковры альпийских лугов, за желтые предперевальные скалы, к синему небу, такому синему, что, казалось, до него можно дотронуться рукой и погладить его лакированную поверхность.
Но нет этого ничего. Есть другие люди, другие дома, другие женщины, другие мы.
Только перевал Кичкинекол стоит, как 25 лет назад.
• Каждый народ заслуживает ту медицину, которую он имеет.
• За достоинства редко любят. Можно любить и за недостатки.
• – У нее на руке сегодня появилось кольцо.
– Это отлично. Значит, не появится семейного блеска в глазах.
• Вязкий альтруизм.
• Да здравствует советский народ – вечный строитель коммунизма!
• Копров: «Когда Советская власть даст свободу малым народам?»
• Я поэтому и стал поэтом, что глядел на закат, куда бежала река.
• Чем уже коллектив, тем сильнее склока.
• Граф Монте-Карло.
• В колхозе «Россия» есть два ишака. Машин – через четыре двора машина. Мотоциклам – тем вообще нет счета.
Постовой ГАИ остановил ишака и спрашивает у его «водителя»-старика:
– Где твои права?
Старик поднял ишаку хвост и говорит:
– Вот тут, загляни в бардачок.
• Степь – единственное место, где можно понять, что ты живешь на планете. Степь и море.
• По площади перед клубом идет инвалид и покуривает. Без костылей, на протезе, пристегнутом к бедру, но идет, постукивает железным концом протеза по асфальту, и этот негромкий ритмичный стук страшнее самых жутких киновзрывов наших боевиков.
Светит неяркое осеннее солнце. Дети в пионерской форме ожидают делегатов краевой конференции учителей. В их руках цветы. Лихо развернувшись на пыльной площади, промчались подростки на новых «ижах».
• Я хочу от имени товарищей – и было бы неправильно – сказать спасибо за идеологическое обеспечение наших возросших возможностей.
• Село Покойницкое. Все вымирали. Уходили волостями.
• Картотека умных людей.
• – Забудьте и никогда не говорите, что вы были травопольщиками.
– Не говорить могу. Но забыть не могу.
• Я закричал, как меченый атом.
• Когда Боб Мамонт узнал, что здесь были немцы, он спросил – почему?
• Жена миллионера Вильяма Хелса спрашивала – правда ли, что в СССР люди могут молиться? Сколько гангстерских банд в Москве? Может ли школьник выбрать вуз или он должен выбирать профессии по указанию государства? Я сказал – извините, но это странный вопрос.
Миллионеры накупили балкарских свитеров и стали столь похожи на наших туристов, что их начали на танцах приглашать танцевать.
• На текущую воду можно смотреть так же бесконечно долго, как на огонь.
• Боб: «Я никогда так не отдыхал. Мне 51 год, и у нас с женой не было никогда такого счастливого отдыха. Все 8 дней. Была разная погода. Шел снег. Мы попали в бурю. Но было символично, что именно в последний день засияло солнце. Я позволю себе провести аналогию с советско-американскими отношениями. У нас две страны, два правительства, две армии, два народа. Но солнце у нас одно».
• Эдд: «Я ничего не знал о вашей стране. Только газеты и ТУ. Там одно и то же».
• Американцам в кинозале Чегета вручили почетные грамоты: «За лучшие достижения во всесоюзном социалистическом соревновании». Других не нашлось. Американцы сидели очень напряженно и взволнованно. Впервые миллионера я видел на партсобрании под лозунгами «Народ и партия едины», «Все на выборы». Все очень торжественно выступали, выходили получать грамоты.
• Джуди называла будильник «разбудильником».
• Мне нужен стол, нижний свет, машинка, маг – только для того, чтобы убедиться, что ты абсолютно пуст. В другой обстановке есть оправдание – нет нужных предметов.
• 1 апреля решили разыграть одного человека в отделе. Вывесили объявление: «С 1 апреля: запись на автомобили «Жигули» производится у т. Иванова с 14 до 16 часов». Первой у него записалась жена замдиректора. Раз пришла на запись жена замдиректора, то Иванов решил, что дело официальное. Составил список, график, очередь. Устроители шутки мерзко хихикали. Но Иванов, составив список, пошел с ним в местком и там пробил.
Анекдот заключается в том, что они – шутники – не записались, а список поимел место, и все получили машины.
• Я люблю тех, кто любит меня. Я люблю, когда мне идут навстречу и улыбаются. Я люблю делать неординарные вещи – играть ночью на гитаре, бросаться в авантюры, потому что Богом завещано человеку быть вдвоем с кем-то из родных. Тем и прекрасна Анук Эме в «Мужчине и женщине», что она ему моет голову, а он, жмурясь от пены, играет на гитаре. Я – за эту жизнь, я ее хочу, жажду вожделенно. Боже мой, мой Бог! Неужели это когда-нибудь сбудется – со мной, старым, лысым, вонючим и бездарным? Когда-нибудь это сбудется – счастье в детях, в ветвях, в небе, в луже на голубом утреннем асфальте и в том, что ты не одинок на земле, в женщине, которой одно имя – восторг, от которой, как справедливо писали поэты сталинской эпохи, «не отвести глаз» (как будто глаза нужно куда-то везти на каком-то транспорте)? «Ветер, ветви, весенняя сырость…» Как это пережить? Как жить без этого? Как жить с этим, ежесекундно дрожа от мысли, что это может пропасть, быть украденным каким-то проходящим поездом, который на нашей станции стоит-то всего одну минуту? Что из миллиона вариаций существует только одна – неповторимая, а страх и щемящее счастье дополняют друг друга?
