Виталий Калгин - Виктор Цой. Последний герой современного мифа
Алексей Вишня:
В одно время именно Майк подтягивал Виктора, как это ранее делал Гребенщиков. Общество разделилось тогда. Одним нравился Цой, другим – нет.
А сила поддержки старших товарищей в нашей сфере более чем могущественна. Но когда сила снежного кома докатилась до того, что жена Майка влюбилась в Цоя, положение изменилось, но Виктору был уже не нужен никто, кроме верных соратников[355].
В словах Майка слышится обида. Ведь когда-то Майк был действительно «учителем», везде рекламировал Цоя. Но в какой-то момент их дорожки разошлись, и дело здесь не в «расчетливости» Цоя, типа, он бросает тех, кто стал ненужным (как многие уверены до сих пор), а в разных плоскостях творчества и имиджа Майка и Цоя. Говорить стало не о чем, да и встречаться чисто технически стало сложнее с постоянными разъездами. И Майк, наверно, сам это понимал, но в 1991 году, когда издавалась книга «Цой. Стихи. Документы, воспоминания», к его обидам прибавились жизненные трудности, поэтому он и написал довольно резко о Викторе.
Цой в период 86-87-х годов серьезно начал дистанцироваться от питерской тусовки. Где-то проскальзывали даже такие категоричные замечания, что Цой хотел забыть весь питерский период жизни, порвать с Питером навсегда. В частности, подобное произносил Алексей Рыбин.
Марьяна в «Точке отсчета» пишет, что, после того как выступление группы «КИНО» на пятом рок-фестивале было холодно принято, Цой якобы обиделся на весь Питер, что его новые песни, которые он так любил и на которые делал большую ставку, никто не понял.
Рашид Нугманов:
Рыбин, конечно, слишком категорично сказал. Виктор хотел дистанцироваться не от Питера как такового. Он дистанцировался от провинциализма и зацикленности. Виктор всегда шел вперед, вперед, вперед и вверх, будучи открытым миру. Неудивительно, что на этом пути старая питерская тусовка осталась позади и внизу. Некоторые еще утверждают, что он вроде бы «обиделся на город» за прохладное отношение к группе «КИНО» и ее новому репертуару, встреченному рок-клубовской публикой иронически, а последней каплей якобы стало «неудачное» выступление на 5-м фестивале ЛРК, ставшее последним на этих мероприятиях. Но при чем тут город, сам Питер? Чего хотел Виктор – это идти вперед, а не крутиться на одном месте, постепенно превращаясь в маргинала, как некоторые его старые приятели по питерской жизни в андеграунде. Виктор продолжал любить родной город, просто он вырос из него и стремительно двигался к новым горизонтам. А в рок-клубе стало тесно и душно, как в старенькой родительской квартире[356].
Но были и объективные причины отдаления Цоя от рок-клуба. Начиналась перестройка, рок выходил из подполья, и, по выражению Авдотьи Смирновой, «в точке „АССЫ“ вдруг выяснилось, что мы все неодинаковы и что для того, чтобы быть лучшими друзьями и самыми близкими людьми, недостаточно сходиться только на общей ненависти к советской власти…»[357].
Питерская тусовка с самого начала была разношерстной, в ней были разные группировки: например, Михаил Борзыкин считал, что тусовка «Аквариума» и «КИНО» – это вообще мажоры, которые идут на компромиссы, всего боятся и заправляют в рок-клубе, не давая хода молодым талантам. Игорь Мосин из «Дурного влияния» даже считал, что фильм «Йя-Хха!» получился неалътернативным, так как в нем снимались группы мейнстрима питерского рок-клуба.
Игорь Мосин, музыкант группы «Дурное влияние»:
В частности, мне показалось, что у Цоя появилось некое снобистское отношение к происходящему в фильме. К той тусовке. «КИНО» в его понимании было чем-то особенным в этой картине. Та же сцена на «Водоканале». Там много людей, которые к этой компании не имели никакого отношения. Просто массовка… То есть люди просто пришли помочь. А Густав на озвучке говорит: «Девчонки-то там на троечку, оделись бы получше!» Слишком высокомерно это прозвучало. Цой как будто отгораживался от других – от «Зоопарка», от «Алисы» той же. Имидж супермодника. «Duran Duran» напополам с «Cure». Мне показалось это очень фальшивым. Мы были моложе, у нас были другие ориентиры, другие совершенно понятия – например, о панк-роке. В противовес модным тенденциям я бы добавил в «Йя-Хха!» того, что происходило на самом деле. Показал бы, что существует некая альтернатива. То есть, как это ни парадоксально звучит, фильм-то получился не слишком альтернативным[358].
По воспоминаниям Авдотьи Смирновой, тусовка раскололась после того, как приехала Джоанна Стингрей и музыканты с художниками разделились на «тех, кто с Джоанной», и «тех, кто не с ней». Так что ситуация была изначально непростой и окончательно треснула по швам, когда вынужденное объединение стало распадаться с выходом рока из подполья. Одни рокеры вышли на широкую аудиторию, а другие так и остались широко известными в узком кругу. Цой явно относился к первой категории, и его немного раздражала излишняя серьезность и мнимая принципиальность коллег по цеху. Он даже написал песню «Дети минут», где прямо говорил об этом:
…А еще я хотел бы узнать, почему
Так легко променяли вы море на таз?
Но друзья тут же хором ответили мне:
Ты не с нами, значит, ты против нас.
Думается, из-за этого взаимного отдаления и пошли слухи о звездной болезни и высокомерии. Плюс придуманные «атрибуты звездности»: роскошная шуба, телохранители, машины с затемненными стеклами.
Алексей Рыбин:
Конечно, у Цоя была звездная болезнь. А как же? А у кого ее не было в конце 80-х? У всех была. И Цой был пафосный – не то слово[359].
Очень заметно, что питерское окружение Цоя к 1988 году совершенно утратило адекватность, стало придирчивым и обидчивым. И случилось закономерное – началось постепенное отдаление Цоя от Питера. Еще в начале 80-х, когда Цой еще не был никакой звездой, он точно так же разошелся с панк-тусовкой по идеологическим соображениям. Точно так же он постепенно разошелся с Максимом Пашковым. И надо отдать должное «Свину» и Пашкову: они его не упрекнули ни в высокомерии, ни в звездной болезни.
Евгений Титов:
Цой однозначно не «зазвездился», а так бывает – когда поменялся состав, новые музыканты, новые песни, – ты встречаешь кого-то из предыдущего состава, и может быть даже какая-то неловкость, но при этом понимаешь, что для тебя это уже прошлое. Оно не хуже (!) – дело не в этом, но ты уже смотришь в другую сторону и думаешь о другом. Бывает, что и говорить особо не о чем. Если бы это были просто старые знакомые, то тогда ничего и не меняется. Но если это люди, с которыми ты вместе играл, вы были ВМЕСТЕ, а теперь этого нет, то такая встреча может быть тягостна. Не сплетничать же о соседях? Так вот и получается: привет-привет – и пошел дальше[360].
Точно так же, по такому же сценарию, Цой расстался с Алексеем Рыбиным, у которого, однако, свое мнение по поводу вышесказанного:
Мы были нормальными веселыми живыми парнями. «Свину» несвойственна была рефлексия тургеневских барышень. Просто Витьке стало интересней с Борисом, чем с Андреем. Может быть, у него инстинкт самосохранения сработал. У Цоя, в смысле. Ну и вот. А Андрей был очень классным и умным парнем[361].
Павел Крусанов:
Цой был испытан славой в полной мере и вышел из этой мясорубки с честью: он оказался крепким парнем, вполне устойчивым к быстро сбивающему у многих крышу набекрень «звездному» вирусу[362].
Часто за звездную болезнь и пафос принимали обычное плохое настроение, усталость. Зависть, непонимание, обиды бывших друзей, хамское поведение некоторых фанатов вызывали его недовольство и раздражение, вполне обоснованное. И в этом не было никакой звездности.
Рашид Нугманов:
Досадно было видеть непонимание, зависть, необоснованную злобу – ведь все это утраивается вместе с приходом славы. Грустно взирать на грязную слякоть зимой. Однажды в такую погоду он мне сказал с опаской: «Все меньше хожу по улицам. Представь, подскочит какой-нибудь сумасшедший и даст тебе дубиной»[363].
К вышесказанному можно добавить и то, что знакомые Цоя на самом деле приписывали ему звездную болезнь задолго до того, как он стал знаменитым. Например, Алексей Вишня в книге А. Рыбина «Кино с самого начала и до самого конца» говорил, что признаки «пафоса» у Цоя проявились еще с момента выхода его из психбольницы, где он «косил» от армии, в 1983 году!
Из рецензии Ольги Лехтонен на книгу «Кино с самого начала и до самого конца»:
«…После этой больницы он стал совершенно не таким человеком, каким я его знала. Будто зазомбированный… Именно тогда он стал тем ВИКТОРОМ ЦОЕМ, которого мы вот сейчас имеем. Со всех заглавных букв…»
Об этом «зомбированном-марсианском» состоянии Цоя говорится добрую треть всей книги. Мол, ставил себя выше всего на свете, не принимал людей за людей (здесь – следую по авторскому тексту) и пр. Что находил, мол, на Витю дурацкий пафос, и он превращался в этакого сфинкса, каменного и высокомерного. Нда… Что тут скажешь?
