Виталий Калгин - Виктор Цой. Последний герой современного мифа
Юрий Шумило:
Впервые я увидел Цоя в «Тавриде», где мы снимали все ресторанные сцены. Вижу, бродит по площадке такой высокий азиатский человек в черном. Посторонние на площадке – это моя зона ответственности. Подхожу, спрашиваю: «Почто здесь?» А он мне: «Я к Соловьеву приехал». Переспрашиваю Соловьева: «К вам?» А Соловьев: «Ты чего, Юрик? Это же наш композитор, знакомься – Витя Цой». Познакомились. Я увидел у него значок Шаолиня. Говорю: «Ты чего, имеешь какое-то отношение к этой теме?» Наверно, отсюда и взаимная симпатия возникла. Стали в перерывах всякие единоборческие темы обсуждать. Но фанатом Цоя я стал позже, когда снималось начало сцены с песней «Мы ждем перемен!». Он встал на сцене ресторана, на площадке громко включили фонограмму (в кино ведь все под фанеру снимается), я стоял за камерой, за Павлом Тимофеевичем, и был буквально оглушен мощью, которая обрушилась из динамиков. Цой со своей кошачьей пластикой тоже впечатлил. Прямо уши к голове прижало. Павел Тимофеевич стоял, смотрел в дырочку (тогда еще камераменов никаких не было) и, когда закончился трек, повернулся ко мне и сказал: «Ну что, Юрок, понял?» Он-то к тому времени уже слышал это все. А меня оглушило. После этого я подсел на Цоя, для меня это было какое-то полное откровение, – это ведь был тот же парень, с которым мы только сейчас болтали про Шаолинь и которого за звезду никто по большому счету не держал. Их вообще тогда никто звездами не считал. Были какие-то странные пацаны в странных одеждах, с гаджетами, которых мы тогда не видели. А у них тем временем уже была связь с заграницей, была Джоанна Стингрей – какой-то заступ за кордон, во всяком случае, в виде предметов материальной культуры. Они уже были одеты иначе, чем мы, и вот эта одежда во многом отразилась в одежде Бананана. Помните этот их проезд с Крымовым в троллейбусе? Все эти очки, хламиды, большие американские ботинки – это казалось тогда странным и неожиданным. Мы понимали, что это модно, но модно как-то по-другому… Когда на повестке дня встал вопрос съемки сцены в Зеленом театре, второй режиссер Витя Трахтенберг направил меня в парк Горького. В то время там уже проходили какие-то концерты, но были они вялые, на ползала. Когда собирались люди, я брал микрофон в будке, которая наверху амфитеатра, и довольно корявым языком вещал: «Будет такая-то съемка, приходите тогда-то. Будут те и эти…» Доносил информацию. В версии Сергея Александровича решающими были звонки Вити Цоя по трем телефонным номерам, после которых волшебным образом собрался полный Зеленый театр. Этот поэтический образ меня тоже устраивает. Когда стали думать, откуда брать массовку, Цой сказал: «Да не волнуйтесь вы, два телефонных звонка – и все придут». Понятно, что для любого киношника, тем более тогдашнего, вообразить себе это невозможно. Поиск массовки, работа с ней – это самое тяжелое, что можно себе представить. И когда Соловьев все это увидел, он, естественно, был в глубоком обмороке. Поверить в это было трудно[250].
Андрей Самойлов:
После фильма «АССА» приехали в Москву, надо было снять финальную сцену в парке Горького, в Зеленом театре. Соловьев говорит: «Надо завтра дать рекламу по радио и телевидению». Цой сидит так: «А чего рекламу давать? Надо пацанам позвонить двоим, завтра все придут». Соловьев говорит: «Да нет, нужна массовка по полной программе». Витя говорит: «Да не надо». Три-четыре номера набрал: «Я буду завтра петь в Зеленом театре». Часов с шести утра парк Горького начали заполнять. Снимали сцену вечером. Можете себе представить, что творилось в парке Горького, а уж в Зеленом театре – вызвали кучу милиции, ОМОН. Туда войти было просто невозможно. В два часа дня парк был забит полностью[251].
Перед съемкой финальной сцены фильма с выступлением группы «КИНО» по замыслу режиссера был устроен небольшой, разогревающий публику концерт. По многочисленным воспоминаниям, первой выступала группа «Вежливый отказ», затем «Звуки Му». Поскольку музыка «Вежливого отказа» была достаточно специфична, часто прерывалась всевозможными перформансами, то поклонники «КИНО», ждущие Цоя, недовольно свистели и выкрикивали: «Уходи-и-и!!! Оставь телефон – и иди-и-и!!!»
Когда же выступление «Вежливого отказа» закончилось под одобрительные вопли зрителей, не очень вежливо отказавших (в большинстве своем) этой группе в уважении и понимании их музыки, на сцену вышли «Звуки Му», которые уже тогда были культовой рок-группой.
Публика весьма и весьма оживилась, поскольку выступление Мамонова было очень интересным и на тот момент довольно зрелищным, и, разумеется, публика приняла все на ура.
После выступления «Звуков Му» на сцене наконец появился долгожданный Виктор Цой, еще не «раскрученный» тогда по телевизору «кумир молодежи», а «широко известная в узких кругах поклонников советского рок-андеграунда звезда». При появлении Цоя на сцене восторженный рев зрителей достиг своего максимума. По воспоминаниям очевидцев, было очень забавно слышать из толпы крики типа: «Цой – отец родной!!!» Молодежь, увидев Цоя, буквально впала в экстаз, и, после того как группа «КИНО» исполнила пару песен и прекратила играть, зал просто взорвался.
Вышедший на сцену Сергей Соловьев попытался объяснить зрителям, что снимается фильм, необходимо помочь снять небольшой эпизод, но уже практически неуправляемая толпа, малознакомая с творчеством Соловьева и вообще плохо представляющая, кто он такой, ничего не слушала. Собравшиеся громко требовали, чтобы «…толстый мужикубирался на хер и чтобы Витька продолжил свое выступление…».
Виктор Цой в Одессе. 1988 год. Фото – Юрий Бейко
Наконец часть зрителей, видя, что Цой со сцены не уходит, решила все-таки немного успокоиться и прислушаться к тому, что говорит этот «странный толстый мужик». В образовавшейся между криков паузе Соловьев, сорвав голос, сумел объяснить собравшимся, что он – режиссер, что он снимает сейчас свой новый фильм, что в данный момент ему нужно снять очень важный эпизод этого фильма, как раз с участием группы «КИНО», и что он очень просит всех зрителей ему в этом помочь.
Поняв наконец, в чем дело, толпа вновь радостно загудела, причем ее радость мало смутило даже упоминание о фонограмме, под которую будет петь Цой. Тех же, кто недовольно засвистел, Соловьев успокоил тем, что, после того как нужный ему эпизод будет снят, выступление группы «КИНО» продолжится и все песни будут дальше опять исполняться вживую, без всяких фонограмм, поскольку под фонограмму надо только снять песню в этом эпизоде, а то вживую при киносъемке нельзя.
Появившиеся на сцене трое или четверо людей из съемочной группы начали разрывать вынесенные упаковки, доставать оттуда спичечные коробки и забрасывать эти коробки в первые ряды. Сквозь вновь усилившийся радостный рев толпы зрителей Соловьев с трудом пояснил, что горящие спички необходимы для сюжета и что поймавшие эти коробки должны перебрасывать их дальше, так, чтобы досталось всем. Коробок со спичками было очень много, так что, если судить по снятому эпизоду фильма, спички достались действительно практически всем зрителям.
Собравшиеся, проникнувшись столь высокой задачей помочь «важнейшему из искусств», вовсю принялись разбрасывать коробки со спичками во все стороны. Некоторые уже и поджигали их прежде времени и горящими бросали в своих соседей, что вызывало в толпе панику…
Наконец все было готово и началась съемка эпизода. Группа «КИНО» начала играть (под фонограмму, как и предупредил Соловьев), Цой запел. Зрители в это время вовсю продолжали зажигать спички, поднимая их горящими над своими головами и заходясь в экстазе…
После того как съемка эпизода была завершена, «КИНО» исполнило еще несколько песен, нарушив при этом все графики, поставленные режиссером. Цой просто не мог подвести собравшуюся публику…
Юрий Шумило:
Перед съемкой «КИНО» был разогрев. Внутри рокерской тусовки была своя непростая жизнь, были черные и белые, кого-то там считали лабухом. Помню, что они долго препирались по поводу присутствия на сцене негра Вити, Димки Шумилова, и Сережки Рыженко. Помню, что публика ждала БГ, а БГ не было… Съемочный процесс происходит определенным образом. И пока не готовы все службы, съемку начинать нельзя. Собралась многотысячная толпа, которая ждала концерта Цоя и которой совершенно невозможно было объяснить, что не готов свет, или операторский кран, или еще что-нибудь. Ее это совершенно не волнует. Она ждет, когда все это начнется. Поскольку тогда подобные события были чрезвычайно редки, набилось немыслимое количество народа, причем народа не очень договороспособного.
У меня было сто человек дружинников, те же любера в клетчатых штанах, только с повязками, и тридцать человек ментов. Я исходил из того, что у нас 990 посадочных мест и тридцати ментов из местного отделения вполне достаточно. А на место одной жопы садилось три. Скамейки ломались. Я был не готов. Это был вообще первый такой хеппенинг в Москве. Опыта не было ни у кого. Блюша, Саша Блюмин, вытащил большой короб со спичками и начал их раздавать. Пока был разогрев, пока снимали какие-то второстепенные планы, люди развлекали себя, как могли. Я как-то растерял своих сто дружинников, – они сняли повязки и слились с толпой. Кому-то дали по голове. Потом, уже в конце, я видел, как один из моих стоял у сцены и бил кого-то молотком, свирепствовал, как все.
