Виталий Калгин - Виктор Цой. Последний герой современного мифа
С творчеством Цоя Соловьев познакомился весной 1985 года на постановке студента своей мастерской Рашида Нугманова «Маленькие голландцы», которая почти полностью шла под песни «Аквариума» и «КИНО».
Виктор Цой в Одессе. 1988 год. Фото – Юрий Бойко
По словам Нугманова, Сергей Александрович тогда впервые увидел «живьем» реальных представителей «альтернативной культуры» и всерьез увлекся ими, поэтому к моменту завершения монтажа фильма Нугманова «Йя-Хха!» уже знал, кто такой Цой.
По совету Рашида Нугманова Соловьев поехал в Ленинград, где познакомился лично с героями питерской тусовки. Понимая, что в определенном смысле за этими людьми будущее, Соловьев решил использовать их в своем фильме. Интересно, что поначалу Цоя не было в списке «избранных». Только после просмотра «Йя-Хха!» Соловьев оценил, какую мощь Виктор придал финалу ленты Нугманова, и понял, что песня «Мы ждем перемен!» – абсолютно беспроигрышный билет. Поэтому эпизоды с участием Виктора были вписаны в фильм уже по ходу производства и остались, по мнению самого Цоя, «вставным зубом».
Вместо тепла – зелень стекла,
Вместо огня – дым,
Из сетки календаря выхвачен день.
Красное солнце сгорает дотла,
День догорает с ним,
На пылающий город падает тень.
«Перемен!» – требуют наши сердца.
«Перемен!» – требуют наши глаза.
В нашем смехе, и в наших слезах,
И в пульсации вен:
«Перемен! Мы ждем перемен!»
Электрический свет продолжает наш день,
И коробка от спичек пуста,
Но на кухне синим цветком горит газ.
Сигареты в руках, чай на столе – эта схема проста,
И больше нет ничего, все находится в нас.
«Перемен!» – требуют наши сердца.
«Перемен!» – требуют наши глаза.
В нашем смехе, и в наших слезах,
И в пульсации вен:
«Перемен! Мы ждем перемен!»
Мы не можем похвастаться мудростью глаз И умелыми жестами рук,
Нам не нужно все это, чтобы друг друга понять.
Сигареты в руках, чай на столе – так замыкается круг,
И вдруг нам становится страшно что-то менять.
«Перемен!» – требуют наши сердца.
«Перемен!» – требуют наши глаза.
В нашем смехе, и в наших слезах,
И в пульсации вен:
«Перемен! Мы ждем перемен!»
Что же касается рассказов Соловьева о том, что ему якобы на пробах не понравился Цой и он его сначала выгнал, то это не более чем фантазия – ничего подобного не было.
Рашид Нугманов:
Это обезоруживающая веселая фантазия Сергея Александровича. Не могу себе представить, чтобы Соловьев выгнал Цоя, а тот потом опять влез
к нему. Совершенно другой человек Виктор: он никогда бы не вернулся туда, откуда его выгнали. Могу засвидетельствовать, что Соловьев благоговел перед Цоем. Какое там «выгнал»… Наверняка сказано для красного словца, ведь Соловьев великолепный, захватывающий рассказчик, а увлекательный рассказ требует творческой фантазии[244].
Если анализировать спрессованные в единое целое события, произошедшие с Цоем в течение двух лет, с 1986 по 1988 год, можно увидеть, как стремительно развивалась его жизнь. Съемки в кино, концерты в разных городах, новые встречи, фестивали – и в то же время работа в котельной (нужно было на что-то жить и кормить семью, а концерты и съемки практически никаких денег не приносили). О чем он думал, когда кидал лопатой уголь в печь? Может, о том, как просто подобным образом дать тепло людям – и будет ли такой же эффект от творчества? Сохранились записи его тогдашних «квартирников» в Москве: Цой исполняет весь арсенал своих лучших песен, написанных довольно давно, но голос его звучит как-то печально, и песни словно меняются от этого, приобретая терпкий, горький вкус скорби, который затем так отчетливо проявится в последних, поздних альбомах группы «КИНО». Рок-музыка пробивалась в официальный мир, становилась коммерческим продуктом. Фильм Сергея Соловьева «АССА», собравший помимо актеров питерских рок-н-ролльщиков – Сергея «Африку» Бугаева, «Аквариум», «КИНО» и «Браво», – был презентован в Москве с огромным размахом. Это была безоговорочная победа – вчерашний андеграунд вышел на «большой экран», и миллионы зрителей во всех концах огромной страны воочию увидели героя нового времени. Затянутый в черное киногеничный Цой стремительно шагал в развевающемся плаще по нескончаемому коридору под начальный рифф песни – и вдруг врывался на сцену огромного зала, забитого молодежью. В этот момент Виктор олицетворял собой победу – под новый хит «КИНО» «Мы ждем перемен!» (по просьбе Соловьева «КИНО» не исполняло эту песню на концертах, «придерживая» до выхода фильма) в зале зажигалисъ свечи, и все вместе рождало ощущение пьянящего духа свободы и уверенности в скорой победе несбыточных надежд[245].
Виктор Цой на премьере фильма «АССА». Фото из архива Наталии Разлоговой
Георгий Гурьянов:
По поводу песни «Перемен!». В ней нет никакой политики. Совершенно. Абсолютно философский трактат, там нет ни слова о политике, чисто внутренний мир. Но после смерти Виктора, буквально через год-два, эта песня стала как знамя… Каждый понимает как хочет, по-своему, но нужно знать и понимать немножко, о чем именно идет речь…[246]
Юрий Каспарян:
Песня «Перемен!» – это романтический взгляд Цоя на мир… Не более того. Никаких политических призывов в ней нет[247].
Сергей Жегло:
У Соловьева однажды возникло сомнение относительно «Африки», и он решил в этой роли снять меня. Я в результате посмотрел хренову кучу фильмов французского кинематографа «новой волны» в директорском просмотровом зале «Мосфильма» – часть просранного материала с «Африкой» Соловьев мне в университете на Манежной показывал. Речь шла о том, что я поеду в Ялту развлекаться зимой. Я тогда в художественно-техническом училище учился на столяра (таким образом можно было статью по тунеядке обойти – не послали бы на выселки за сто первый километр с принудительным участием в земляных работах). Заходил иногда во ВГИК в красивых одеждах. Помню (это без всякой связи с Соловьевым, естественно), выхожу однажды отмороженный, лыка не вяжу вовсе, спускаюсь в метро, захожу в вагон, а там такой пижон сидит: справа от него торт в коробке, слева – шляпа широкополая. Я над ним нависаю с прущим из меня остервенением, и он убирает то ли торт, то ли шляпу, я падаю рядом. А вечером прихожу в гости и вижу этот дурацкий торт. И узнаю, что это Георгий Гурьянов был, барабанщик «КИНО». Ну и остальная группа, само собой, туда пришла тоже. Я им быстренько поставил сборник ремиксов «Yello», и они были благодарны мне. Потом, правда, пришел какой-то сученыш вгиковский, который стал рассказывать, как фашистские идеи уже овладели всеми, и все, включая Цоя, заметно приуныли. Обычная была ложь… С Башлачевым я примерно так же, как с Цоем, дружил – странным образом, и тот, и другой мне песни в полумраке пели наедине. Типа, сидя напротив и нахмурившись серьезно. Башлачев пел «Время колокольчиков», как сейчас помню, и еще что-то… Но с Цоем я чаще встречался[248].
Мы не будем заострять внимание на фильме «АССА». Этой теме посвящено немало телепередач, есть масса свидетельств, рассказов, включая воспоминания самого Соловьева, который неизменно красочно, хоть и не всегда правдиво, описывает события тех дней.
Дмитрий Шумилов, музыкант группы «Вежливый отказ»:
Я не сразу понял весь масштаб фигуры Цоя. Наверно, это тот случай, когда нет пророка в своем отечестве. Проще говоря, трудно трезво оценить того, с кем выпиваешь. Тем более Цой всегда говорил, что он поп-музыкой занимается. «Чем занимаешься?» – «Поп-музыкой». Я помню, он приехал в Ялту и говорит: «Вот, я новую песню написал». Это была песня «Бошетунмай»: «Все говорят, что мы вместе, все говорят, но немногие знают в каком». Песня всех рассмешила. Я помню, как он летал по перилам в гостинице, как ниндзя какой-то, ну Брюс Ли – самое очевидное сравнение. Он самый сильный до сих пор, никто его не превзошел. Совершенно самодостаточный человек, отдельная единица. Он как в фильме был Цой, так и вне фильма, в жизни, был такой же Цой. Можно было бы сказать, что он сыграл самого себя, с единственной оговоркой, – в реальной жизни он не пошел бы работать музыкантом в ресторан. Собственно, он начинает играть песню «Мы ждем перемен!» в ресторане, и только потом появляется толпа в Зеленом театре. Меня всегда удивляла эта сцена: с одной стороны – «Мы ждем перемен!», с другой – вот он говорит с этой теткой-администратором, потом встает и идет – а куда он идет? На туже сцену, в тот же ресторан играть[249].
Юрий Шумило:
Впервые я увидел Цоя в «Тавриде», где мы снимали все ресторанные сцены. Вижу, бродит по площадке такой высокий азиатский человек в черном. Посторонние на площадке – это моя зона ответственности. Подхожу, спрашиваю: «Почто здесь?» А он мне: «Я к Соловьеву приехал». Переспрашиваю Соловьева: «К вам?» А Соловьев: «Ты чего, Юрик? Это же наш композитор, знакомься – Витя Цой». Познакомились. Я увидел у него значок Шаолиня. Говорю: «Ты чего, имеешь какое-то отношение к этой теме?» Наверно, отсюда и взаимная симпатия возникла. Стали в перерывах всякие единоборческие темы обсуждать. Но фанатом Цоя я стал позже, когда снималось начало сцены с песней «Мы ждем перемен!». Он встал на сцене ресторана, на площадке громко включили фонограмму (в кино ведь все под фанеру снимается), я стоял за камерой, за Павлом Тимофеевичем, и был буквально оглушен мощью, которая обрушилась из динамиков. Цой со своей кошачьей пластикой тоже впечатлил. Прямо уши к голове прижало. Павел Тимофеевич стоял, смотрел в дырочку (тогда еще камераменов никаких не было) и, когда закончился трек, повернулся ко мне и сказал: «Ну что, Юрок, понял?» Он-то к тому времени уже слышал это все. А меня оглушило. После этого я подсел на Цоя, для меня это было какое-то полное откровение, – это ведь был тот же парень, с которым мы только сейчас болтали про Шаолинь и которого за звезду никто по большому счету не держал. Их вообще тогда никто звездами не считал. Были какие-то странные пацаны в странных одеждах, с гаджетами, которых мы тогда не видели. А у них тем временем уже была связь с заграницей, была Джоанна Стингрей – какой-то заступ за кордон, во всяком случае, в виде предметов материальной культуры. Они уже были одеты иначе, чем мы, и вот эта одежда во многом отразилась в одежде Бананана. Помните этот их проезд с Крымовым в троллейбусе? Все эти очки, хламиды, большие американские ботинки – это казалось тогда странным и неожиданным. Мы понимали, что это модно, но модно как-то по-другому… Когда на повестке дня встал вопрос съемки сцены в Зеленом театре, второй режиссер Витя Трахтенберг направил меня в парк Горького. В то время там уже проходили какие-то концерты, но были они вялые, на ползала. Когда собирались люди, я брал микрофон в будке, которая наверху амфитеатра, и довольно корявым языком вещал: «Будет такая-то съемка, приходите тогда-то. Будут те и эти…» Доносил информацию. В версии Сергея Александровича решающими были звонки Вити Цоя по трем телефонным номерам, после которых волшебным образом собрался полный Зеленый театр. Этот поэтический образ меня тоже устраивает. Когда стали думать, откуда брать массовку, Цой сказал: «Да не волнуйтесь вы, два телефонных звонка – и все придут». Понятно, что для любого киношника, тем более тогдашнего, вообразить себе это невозможно. Поиск массовки, работа с ней – это самое тяжелое, что можно себе представить. И когда Соловьев все это увидел, он, естественно, был в глубоком обмороке. Поверить в это было трудно[250].
