Виталий Калгин - Виктор Цой. Последний герой современного мифа
Николай Кунцевич:
Позднее, то ли в 1984-м, то ли в 1985-м, будучи в городе Ленинграде, я увиделся с Борисом Гребенщиковым, и он мне посоветовал прийти на концерт Ленинградского рок-клуба (концерты Ленинградского рок-клуба, который не имел своего помещения, проходили во многих местах, в частности в ДК им. Крупской), где я увижу выступление группы «КИНО». Честно говоря, это лучшее, что я когда-либо видел в то время. Бешеная энергетика, пластика, песни как на подбор: «Транквилизатор», «Генерал» и т. д. Потом я сдружился с «киношниками»…[175]
Где вы теперь и с кем,
Кто хочет быть судьей,
Кто помнит все имена?
Нам не хватает тем,
Не нарушай покой,
Эта ночь слишком темна.
Где твой мундир, генерал,
Твои ордена, спина как струна?
Ты уже слышал отбой.
Просто дождь бил по крыше твоей, генерал.
Всем находят время, чтобы уйти,
Никто не уйдет навсегда.
Парламентеры один за другим,
И каждый знает горечь плода.
Хочется спать, но вот стоит чай,
И горит свет ста свечей.
Может быть, завтра с утра будет солнце
И тот ключ в связке ключей?
Всеволод Гаккель:
Никаких особенных подробностей о том времени не припоминается. Тогда среди нас не было героев. Концерты были редки, и каждый концерт в силу этого становился событием и запоминался уже самим фактом происшедшего. И безусловно, мы придавали им гораздо большее значение, нежели сейчас, когда в городе еженедельно проходят десятки концертов и иногда молодым людям надо выбирать, на кого же пойти. И сколько концертов в месяц они могут себе позволить. Конечно же, концерты становились еще более важными, если в них принимали участие две-три самобытные группы.
Схожая ситуация могла быть в Англии в шестидесятых, когда группы ездили в короткие туры по театральным и танцевальным залам. Например, Кэт Стивенс мог выступать в одном концерте вместе с Энгельбертом Хампердинком и Джими Хендриксом. Хотя потом каждого из них история поставила на свой пьедестал[176].
19 сентября 1984 года Виктор Цой получает на руки военный билет и официально «уходит в запас», а 28 сентября постановлением Министерства культуры группа «КИНО» внесена в «черный» список групп, запрещенных к выступлению на концертных площадках.
Из архива Наталии Разлоговой
Георгий Гурьянов:
Нам было совершенно наплевать на систему. Мы ее не замечали. Все эти слежки, стукачи из рок-клуба, агенты КГБ, фотографировавшие из-за угла. Мы хихикали над всем этим, нам не то что не страшно было, наоборот. Мы специально себя вызывающе вели, показывали – вот какие мы, модные, красивые. Снимайте нас, что же вы… Пишите про нас в газетах своих, обсуждайте наши выступления…[177]
Инна Николаевна Голубева:
А концерты давались по каким-то складам, каким-то заброшенным заводам. Где они могли выступать? Их никуда не пускали. Из подвала куда-то в дыру в очередную они выходили и там играли свою музыку и пели… и вообще наслаждались друг другом[178].
Примерно в это же время наконец-то сбывается заветная мечта Цоя – он увольняется из своего парка и устраивается работать кочегаром, которым всегда мечтал быть. Работа сутки через трое позволяла ему не отвлекаться от музыки, ездить на гастроли, давала некий заработок и ограждала от обвинений в тунеядстве. По легенде, сначала он работал в котельной, располагавшейся на правой стороне Невы, в Уткиной заводи, – топил вместе с веселой бабушкой, у которой научился играть на балалайке. Но это немного не точно.
Сергей Фирсов, кочегар, приятель Виктора Цоя:
Цой имел небольшой опыт кочегарства в маленькой котельной на правом берегу Невы. Отапливал он там склад ящиков и этими же ящиками и топил. В той котельной работала классная бабушка, все время игравшая на балалайке. Цой брал у нее уроки. Мы даже справляли там какой-то Новый год[179].
Марьяна Цой:
Котельная, где работал Цой, находилась в жутком месте, которых в Питере пруд пруди. С одной стороны кладбище, с другой – парк, вокруг какие-то руины, где стаями бегали бродячие собаки. Огромный пустырь был завален деревянными ящиками, в центре стоял сарай, половину которого занимал сторож, карауливший ящики, а половину – кочегар, который топил котел, чтобы сторож не замерз. Причем топил он теми самыми ящиками, которые сторожил сторож[180].
Инна Николаевна Голубева:
Витя резал скульптуру на Каменном острове, работал кочегаром на тароремонтном заводе, потом сажал азалии в горшки где-то, часто приносил их домой, но они почему-то не приживались…[181]
На самом деле Марьяна права: место, где работал Виктор, было унылым. Согласно сведениям о местах трудовой деятельности, указанным в заявлении-анкете (о выезде за границу), которое Цой подал в ОВИР ГУВД Ленобласти 17 октября 1989 года, в то время он работал кочегаром Ленинградского тароремонтного завода № 1, располагавшегося на проспекте Александровской фермы. С одной стороны – кладбище, причем даже два, напротив – парк, а вокруг – руины, пустыри. А что касается Уткиной заводи, то она находится, как известно, совсем по другую сторону Невы…
В декабре 1984 года Цой и Майк едут в Новосибирск, где Виктор выступает в знаменитом Академгородке, затем проходит концерт Цоя, Майка и БГ в Сосновом Бору под Ленинградом, а в начале января 1985 года Цой с Майком отыгрывают квартирные концерты у Олега Ковриги и Александра Несмелова в Москве.
Есть о том периоде одно любопытное воспоминание. Евгений Сотсков, или, по-другому, «Жэка», рассказывал, что слышал от одного своего приятеля историю о том, как в 1984 году его родители и он сам (будучи шестилетним ребенком) навещали институтских друзей и оказались в обыкновенной студенческой общаге, где вечером стали зрителей небольшого квартирного концерта, который устроили заглянувшие «на огонек» некие Миша с Витей. Музыканты, по очереди приложившись к бутылке с портвейном, пели, а собравшиеся гости весело подпевали и хлопали… Далее рассказчик вспоминал, как сидел у Виктора на коленях и как тот, улыбаясь доброй улыбкой, исполнил песню «…звезды, упав, все останутся здесь, навсегда останутся здесь…».
Марьяна Цой:
К концу зимы у Вити уже созрел материал альбома «Ночь», и он начал терзать звонками Тропилло[182].
К весне 1985 года у группы «КИНО» действительно набрался материал для следующего альбома, и в студии Андрея Тропилло, который наконец поддался уговорам, началась работа над пластинкой «Ночь».
Не люблю темные стекла,
Сквозь них темное небо.
Дайте мне войти, откройте двери.
Мне снится Черное море,
Теплое Черное море,
За окнами дождь, но я в него не верю.
И я попал в сеть, и мне из нее не уйти,
Твой взгляд бьет меня, словно ток.
Звезды, упав, все останутся здесь,
Навсегда останутся здесь.
В каждом из нас спит волк,
В каждом из нас спит зверь,
Я слышу его рычанье, когда танцую.
В каждом из нас что-то есть,
Но я не могу взять в толк,
Почему мы стоим, а места вокруг нас пустуют.
И я попал в сеть, и мне из нее не уйти,
Твой взгляд бьет меня, словно ток.
Звезды, упав, все останутся здесь,
Навсегда останутся здесь.
И я попал в сеть, и мне из нее не уйти,
Твой взгляд бьет меня, словно ток. Ток…
Звезды, упав, все останутся здесь,
Навсегда останутся здесь.
И я попал в сеть, и мне из нее не уйти,
Твой взгляд бьет меня, словно ток.
Звезды, упав, все останутся здесь,
Навсегда…
Юрий Каспарян:
У нас была одна студия доступная, находилась она в Доме пионеров и школьников, учебная студия звукозаписи, которой руководил Тропил-ло… Там был фейсконтроль, и кого Тропилло хотел, того и писал. Это была единственная студия, похожая на настоящую. То есть там были и магнитофон, и какие-то приборы. Все остальное было в кустарных домашних условиях[183].
Андрей Тропилло:
С Витей Цоем работать было трудно: он, как прирожденный лидер, редко следовал фонограмме и пел, как правило, выше, чем нужно. И еще – он постоянно чмокал губами в микрофон. Мне даже приходилось покупать ему жирную гигиеническую помаду, чтобы этих причмокиваний не было слышно. Потом он тогда страшно увлекался Брюсом Ли, был на нем просто помешан. Например, когда записывались другие музыканты, Витя прыгал и отрабатывал какие-то невообразимые удары ногами и руками. Приходилось уводить его оттуда, к чертовой матери, в коридор[184].
Георгий Гурьянов:
Альбом «Ночь» – это крутейшие песни и крутейшая аранжировка. На самом деле супер. Но это вымученный альбом. Со студией была очень большая беда, потому что у Тропилло очень своенравный характер и вообще…
В результате альбом был задвинут на полку и морозился там[185].
