Алексей Булыгин - Карузо
От холеры невозможно было укрыться ни дома, ни в церкви. На улице, где жила семья Карузо, в один день болезнь поразила более сорока семей. Анна Карузо без устали молилась. Будучи женщиной очень религиозной, она верила, что ее семью холера не затронула потому, что ее любимый Эррико пел в церковном хоре. Возможно, позднейшая маниакальная чистоплотность Карузо, его страсть к дорогим духам, к постоянной смене белья связаны как раз с воспоминаниями об этих страшных эпизодах его детства…
В то время эпидемия миновала семью Карузо. Но, увы, антисанитария, царившая в его родном городе, сыграла-таки роковую роль в судьбе тенора — летом 1921 года, когда он, как никогда, нуждался в идеальной стерильности всего, с чем он соприкасался…
Анна Балдини, не обладавшая от природы крепким здоровьем, сильно ослабла после семи беременностей и потери детей. До самой смерти она постоянно болела и находилась в депрессивном состоянии, выход из которого искала в религии. Депрессию усиливали и иные обстоятельства — как личные, так и социальные.
После объединения Италии в 1870 году, несмотря на стремительные реформы, жизнь простых людей резко ухудшилась, особенно в южной Италии. Лишь немногие могли позволить себе такую роскошь, как белый хлеб, а большинство было благодарно и за черный. Английский историк Джордж Тревельян, остроумно обыграв сходство контура Апеннинского полуострова (на котором расположена большая часть Италии) с сапогом, заметил, что «Виктор Эммануил сапог-то сшил, но носку и пятке в нем тесно», — намекая, что именно южные области страны находились в самом трудном положении. В Ломбардии, например, были развитая промышленность, запасы сырья и более благоприятный климат, в то время как южная Италия в экономическом плане сильно отставала. Это отставание распространялось и на другие сферы — в частности на образование — несмотря на то, что именно в Неаполе находился в то время крупнейший в стране университет[41]. Большинство реформ забуксовало. Обещания Гарибальди чудесного будущего теперь вызывали насмешки. В стране разразился кризис, который, естественно, сильнее всего сказывался в экономически отсталых регионах. Одной из самых больных проблем Неаполя были трущобы, в которых ютилась большая часть горожан. Принятая властями программа обустройства домов не могла кардинально изменить ситуацию, да и выделяемые на это деньги зачастую сразу же разворовывались. Неаполь был в буквальном смысле «городом контрастов»: роскошные старинные здания и мраморные фонтаны, украшенные монументальными обелисками, ослепляли иностранных туристов на пути к музеям, где можно было полюбоваться работами старых мастеров и редкими гобеленами в свете хрустальных люстр. Беднейшая же часть горожан жила в невообразимом убожестве, питалась рисом, бобами, черным хлебом и макаронами (позднее Карузо приписывал свое преждевременное облысение нехватке в детстве витаминов). Русский путешественник, побывавший в Неаполе, рассказывал: «Для приезжего в зрелище неаполитанской жизни есть много необыкновенного. Чтобы видеть его как следует, надо сделать несколько шагов в сторону от главной улицы. Здесь совершенно исчезает всякий признак города в европейском значении этого слова. Улицы превращаются в проходы между высокими стенами домов, сменяются лестницами, тупиками, дворами, образуют путаницу, в которой могут разобраться лишь населяющие их из поколения в поколение аборигены. Само собой понятно, что здесь и не может быть никакой границы между жильем и улицей. У неаполитанца нет никакой домашней жизни, кроме той, которая открыта взору каждого прохожего в любом переулке налево от Толедо или в окрестностях Университета. На этой мостовой, покрытой всегда, даже в самую сухую погоду, слоем грязи, он исполняет несложное дело своей жизни…»[42]
Программа частичного обустройства трущоб на некоторое время обеспечила рабочие места и стабильную заработную плату. Но вскоре город вновь захлестнули волна безработицы, повышение налогов, а также поборы со стороны неаполитанской мафии (Каморры), которая проникла во все сферы жизни и получила почти неограниченную политическую власть через чиновников, многие из которых сами были членами мафиозных кланов. Железнодорожные носильщики, швейцары, вагоновожатые, проститутки и даже бедные крестьяне, приносящие за скудные гроши свою продукцию в город, — все были скованы цепями мафии, жившей по собственным беспощадным законам…
Все эти обстоятельства так или иначе затрагивали жизнь любой обычной неаполитанской семьи, в том числе — и семью будущего великого тенора…
Глава вторая
НА РАСПУТЬЕ
Марчеллино Карузо был хорошим механиком и ответственным работником. Это было оценено, и вскоре после рождения Эррико Марчеллино получил должность управляющего на фабрике Меурикоффре. Хозяин не повысил ему зарплату, однако разрешил бесплатно жить с семьей в доме, находившемся на территории завода.
Вопреки распространенному позднее мнению семья Карузо не была очень бедной. Денег, конечно, не хватало на покупку изысканной одежды и на какие-то особые развлечения. Но Марчеллино зарабатывал достаточно, чтобы обеспечить родных всем необходимым. Единственное, бюджет сильно страдал оттого, что глава семьи очень любил выпить. Болезни жены и дочки, смерть четверых детей не способствовали благостному расположению его духа. Почти каждый вечер он приходил домой нетрезвым, а иногда и сильно пьяным. Рассказывают, как однажды он возвращался домой из деревни с большим бочонком вина, полученным за какую-то работу. При подходе к Неаполю стражники потребовали заплатить пошлину, подумав, что он несет вино на продажу. Марчеллино был так возмущен этим, что выпил все содержимое увесистого бочонка, после чего мрачно спросил постового:
— Ну что, теперь можно не платить? — и продолжил путь.
Во всем остальном Марчеллино был обычным человеком с нехитрыми взглядами на жизнь. Предельно просто виделось ему и будущее детей: они пойдут по его пути и станут сперва рабочими-механиками, потом, если повезет, инженерами.
Но у Эррико на этот счет было другое мнение. Нет, он не хотел стать оперным певцом и даже не знал, наверное, в то время такого слова «опера». Как и многих неаполитанских ребят, его манила романтика дальних странствий.
Он мечтал стать моряком. С утра до вечера мальчик бродил с друзьями в районе порта, по многу часов плавал в Неаполитанском заливе. Последнее обстоятельство впоследствии благотворно сказалось на его голосе: благодаря плаванию Карузо получил могучую грудную клетку и огромного объема легкие, что обеспечило ему большое дыхание и силу звука.
В это же время Эррико начал петь. Это не удивительно — ведь вся жизнь Неаполя пропитана стихией музыки. Песни звучали повсюду, и мальчик легко и точно воспроизводил их звонким голоском, часто даже не понимая смысла исполняемого. Пение было для него естественным состоянием, и он получал от этого огромное удовольствие.
Как вскоре выяснилось, от пения Эррико получал удовольствие не только он сам. К голосу мальчика внимательно прислушивался органист находившейся по соседству с домом Карузо церкви. В конце концов старый музыкант послал за ним и предложил петь в церковном хоре. Разумеется, Эррико с радостью согласился, тем более что за пение он получал десять чентисими — первые деньги, которые Карузо заработал своим юношеским альтом (любопытный факт: из мальчиков, поющих сопрано, чаще вырастают басы и баритоны, тогда как альты позднее, как правило, оказываются тенорами). Но для профессиональной работы в хоре мало было одного голоса — тут требовались определенные знания, а Эррико их пока не имел.
В то время детям из небогатых неаполитанских семей редко выпадала возможность получить даже начальное образование. Большую часть времени они слонялись по улицам, попрошайничали, иногда подворовывали. Повзрослев, мальчики нередко пополняли ряды мафии, девочки же часто оказывались на панели. По счастью, родители Карузо смогли вовремя направить неуемную энергию Эррико в «нужное» русло.
— Мне было десять лет, когда родители задумались о моем образовании, — рассказывал впоследствии певец. — Конечно, к тому времени я уже кое-что знал: мама обучила меня основам грамоты, и я сам мог читать сказки — большую книжку с яркими картинками, которую мне подарили надень рождения.
Но чтение не увлекало Карузо — ни в детстве, ни позже. В Америке он собрал роскошную библиотеку, но, по воспоминаниям жены, читал исключительно газеты. «Книжная лихорадка», настигшая, например, в юные годы Титта Руффо, обошла его стороной.
Как-то вечером Эррико раньше времени отправили спать. Мальчик долго не мог заснуть и услышал, как родители обсуждают его будущее.
— Отец склонялся к тому, чтобы отдать меня учеником к знакомому инженеру, а мать говорила, что я еще совсем ребенок и должен сперва получить образование.
