Алексей Булыгин - Карузо
Разумеется, ни Марчеллино Карузо, ни его жене Анне Балдини в голову не могло прийти, что кто-то из их детей возглавит «клан», когда они, собрав лишь самые необходимые вещи, приехали в Неаполь из крохотного городка Пьедимонте. Да и детей-то у них тогда еще не было…
Поначалу супруги поселились в доме номер 59 по улице Ларго Капелла Понтенуово. Здесь 7 января 1869 года родился их первый ребенок, которого назвали Паскуале. Вскоре семья Карузо переехала в дом номер 7 по улице Сан-Джованелло. Дом был грязный, с отваливающейся штукатуркой и без горячей воды, но все же у супругов была теперь отдельная квартира. 6 января 1871 года здесь появился второй сын Марчеллино и Анны — Антонио.
В этой же квартире 25 февраля 1873 года в три часа дня у супругов Карузо родился третий сын. На следующий день его крестили как «Эррико» в церкви Святых Иоанна и Павла, которая находилась в соседнем здании. Поскольку закон требовал, чтобы ребенок был зарегистрирован в течение пяти дней после рождения, Марчеллино, придя 3 марта с опозданием в муниципалитет, чтобы избежать штрафа, указал день рождения ребенка 27 февраля (спустя день после того, как он был крещен!). Поэтому в некоторых биографиях Карузо можно встретить именно эту дату. Так, именно ее указывает в своей книге жена тенора — Дороти (что лишний раз доказывает, насколько «хорошо» она знала своего мужа…).
Через четыре месяца после рождения Эррико в семье случилась трагедия: умер двухлетний Антонио. А в июне 1874 года в семье появился еще один мальчик, Джакомо. Следующий ребенок, Джованни Джузеппе, рожденный в январе 1876 года, оказался единственным из детей Марчеллино и Анны, которому суждено было дожить до старости. В год рождения Джованни семья Карузо потеряла еще двух детей: семилетний Паскуале умер в январе, а осенью не стало двухлетнего Джакомо.
Год спустя в семье Карузо родился Франческо; он прожил всего год и умер 17 декабря 1878-го. Седьмой (и последний) ребенок — дочь Ассунта появилась на свет в августе 1881 года. Ассунта была болезненной и с явными психическими отклонениями. Век ее был недолгим — она умерла в тридцать четыре года. Замужем она никогда не была. Таким образом, из всех детей Марчеллино и Анны дожили до взрослого возраста трое: Эррико (он оказался старшим), Джованни и Ассунта.
Какова была причина столь высокой детской смертности в Неаполе и, в частности, в семье Карузо? Об этом размышляет сын тенора, Энрико Карузо-младший:
— Считалось, что люди умирали от «неаполитанской лихорадки» (так в просторечии именовали сыпной тиф, холеру, дизентерию).
В то время в Неаполе повсюду царила грязь. Очистных сооружений не существовало. Бедняки жили в так называемых басси — комнатах, располагавшихся на первых этажах зданий. Эти помещения проектировались как склады, вследствие чего там не было ни туалетов, ни проточной воды, ни окон. Двери, открывавшиеся прямо на улицу, служили единственным способом вентиляции и на ночь закрывались.
Множество семей жило в одних комнатах с курами и козами, потому что оставлять домашний скот ночью на улице никто не решался — его бы просто украли. А животные были немалым подспорьем в борьбе за выживание: куры несли яйца, козы давали молоко, а иногда и приплод. Последний по праздникам превращался в жаркое.
Утром хозяйки выносили экскременты животных и опорожняли ночные горшки, выливая их содержимое в сточную канаву. Мусор, который кидали прямо под окна домов, смывался неспешными водами городских фонтанов или собирался уличными чистильщиками, которые в конце рабочего дня вываливали все собранное задень в залив.
Пищу готовили на углях, разложенных на тротуаре. Женщины с верхних этажей, прибираясь, выбивали пыль из одежд и ковров прямо на улицу. Из открытых грязных котлов несло гниющими объедками.
…По городским улицам ходил продавец спагетти, толкая перед собой телегу, на которой были уже сваренные макароны, контейнер с соусом и горелка с углем. Он заново разогревал в кипящей воде порцию спагетти и подавал ее на кусочке желтого картона, попутно интересуясь, желает ли его клиент макароны со sbruffo[38] или без sbruffo. Если покупатель просил sbruffo, то продавец брал полную ложку соуса, всасывал его ртом, а затем с сильным выдохом распылял его по всей порции спагетти.
Привносил свою лепту в распространение заразных болезней и бродячий парикмахер. Если клиент оказывался старым и исхудавшим, цирюльник вынимал из кармана мраморное яйцо и совал ему в рот, дабы разгладить складки кожи и облегчить процесс бритья. По окончании работы яйцо убиралось в карман — до появления следующего клиента.
Торговцы морепродуктами обвешивали себя уловом с головы до ног — кто сколько мог унести. Некоторые, искусно балансируя, носили перегруженные дарами моря корзины на голове. Чтобы сохранять морепродукты свежими как можно дольше, привязывали к корзинам длинные веревки и опускали их вместе с товаром в грязную прибрежную воду.
Погонщики гнали по улицам города стада коров, индийских буйволов, коз и овец. Домохозяйка, пожелавшая купить молоко, окрикивала погонщика, а затем спускала из окна на веревке маленькое ведерко, указывая на понравившуюся ей корову, овцу или козу. Пастух тут же доил выбранное животное, не утруждая себя ни тем, чтобы помыть вымя, ни тем, чтобы сполоснуть руки.
Врачи также почти никогда не мыли руки, часто перенося болезни от пациента к пациенту.
По сути, до конца 1920-х годов простые неаполитанцы почти не заботились о личной гигиене. Туалетной бумаги не было. Закоулки города изобиловали многочисленными писсуарами с отверстиями в основании, однако канализация отсутствовала, и от открытых уборных шел невыразимый смрад.
Босоногим ребятишкам площадкой для игр служили улицы и портовые воды. Мальчики, одетые в одни набедренные повязки, ныряли в поисках монет поблизости от кораблей, с которых прямо в залив сбрасывался мусор, накопленный за время плавания. Найденные на дне монеты для пущей сохранности помещались в рот, после чего юные водолазы снова и снова погружались в мутные волны…
Так стоит ли после этого удивляться, что за год «неаполитанская лихорадка» уносила тысячи жизней горожан?[39]
По счастью, «неаполитанская лихорадка» обошла Эррико стороной. Однако вскоре после рождения он едва не лишился жизни: у Анны Карузо пропало молоко. О том, что было дальше, Карузо впоследствии рассказывал жене:
— Моя мать была знакома с одной знатной дамой, графиней, у которой в то же время умер ребенок. Молодая женщина очень горевала. Мать попросила ее: «У меня совсем нет молока для маленького Эррико. Не могли бы вы помочь мне?» И графиня стала отдавать матери свое молоко, которым я и был вскормлен. Может быть, поэтому я и отличаюсь от всех в нашей семье…[40]
Карузо уверял, что именно молоку графини он обязан своими очень прочными зубами и, главное, исключительным голосом. Согласно семейному преданию, графиня заботилась о мальчике и впоследствии: она учила его читать и писать, а когда Анна Карузо совсем плохо себя чувствовала, посылала ей корзины с продуктами. Впрочем, скорее всего, сюжет с графиней — один из множества мифов, которыми певец, став знаменитым, обильно «снабжал» журналистов. Тот статус, которого тенор добился во второй половине жизни, настолько отличался от «стартовых условий», что почти требовал внедрения в его «житие» каких-то «чудесных» элементов. Да, родился в бедной семье. Зато впитал, можно сказать, «дворянское молоко»…
Семья Карузо не жила в басси, в отличие от того, как это показывается, например, в двух известных фильмах о теноре. Квартира на улице Сан-Джованелло располагалась на втором этаже небольшого двухэтажного дома, сохранившегося до наших дней. Когда Эррико было шесть лет, семья переехала в дом номер 54 по улице Сан-Космо и Дамиано. А два года спустя, в 1881 году, после получения должности управляющего на фабрике Франческо Меурикоффре, Марчеллино перевез семью на улицу Сант-Анна-алле-Палуди, где находилась фабрика. В новом районе было более просторно, но сама улочка была столь грязной и зловонной, что туристы, вынужденные по ней пробираться, чтобы попасть на поезд, идущий в Помпеи, зажимали носы и ускоряли шаг.
В 1884 году в Неаполе вспыхнула очередная эпидемия холеры, унесшая жизни нескольких тысяч человек. Эррико видел, как в жутких муках умирали друзья и знакомые, как трупы сбрасывали в вырытую неподалеку от города огромную яму, как по улицам носились полчища огромных крыс, изгнанные из подвалов антисептическими химикатами. Разъяренные твари набрасывались и кусали любого, кто попадался им на пути.
От холеры невозможно было укрыться ни дома, ни в церкви. На улице, где жила семья Карузо, в один день болезнь поразила более сорока семей. Анна Карузо без устали молилась. Будучи женщиной очень религиозной, она верила, что ее семью холера не затронула потому, что ее любимый Эррико пел в церковном хоре. Возможно, позднейшая маниакальная чистоплотность Карузо, его страсть к дорогим духам, к постоянной смене белья связаны как раз с воспоминаниями об этих страшных эпизодах его детства…
