Александра Бушен - Молодой Верди. Рождение оперы
Пазетти презрительно отвернулся от сцены, но потом он подумал, что присутствует на рядовой рабочей репетиции, куда доступа никому нет, и тогда он нашел своеобразную прелесть как в бедности костюмов, так и в неестественной бледности актерских лиц. Он снова стал смотреть на сцену и тут увидел композитора.
Верди сидел на стуле у первой кулисы слева. Пазетти был очень рад, что нашел композитора. Инженер подумал, что теперь никто не помешает ему наблюдать за тем, как Верди поведет себя на репетиции. Это очень, очень приятно. Теперь Пазетти сможет рассказывать о композиторе на репетиции обстоятельно и со всеми подробностями. Как очевидец. Отличный материал для разговора в обществе. Публика очень падка на малейшие детали из жизни знаменитых людей. Правда, Верди этот еще ничем не знаменит, но почем знать? Может быть, через два-три дня о нем заговорит весь город.
Действие на сцене началось. Сквозь стекла лорнета Пазетти увидел среди хористов обоих хормейстеров — Каттанео и Гранателли. Первый руководил хором женщин, второй — хором мужчин. И синьоры Паницца и Байетти тоже были на сцене. Они смешались с толпой и направляли ее движения, а там, где в этом возникала необходимость, поддерживали ритм и отбивали такт.
Пазетти удивился. Такая заботливость в разучивании и постановке хоровых партий была необычной.
Хор вошел в действие решительно и с увлечением. Толпа двигалась уверенно и самостоятельно. Пазетти не знал, что Басси все утро репетировал мизансцену. Звучность хоров была отличной. «Торжественно! Увлекательно!» — заметил про себя Пазетти.
Однако композитор был все еще недоволен. Как только началось действие, он вскочил со стула и больше на него не садился. Он все время что-то объяснял, сердился, кричал, требовал и добивался небывалых эффектов. Он был все время в движении. Его сухая черная фигура с развевающимися фалдами неутомимо носилась по сцене. Он ухитрялся всюду поспевать. Пазетти казалось, что он видит Верди одновременно в нескольких местах. Композитор весь превратился в слух. Казалось, что он во власти каких-то особых, мало кому доступных слуховых откровений. Он вылавливал малейшие неточности ритмические и интонационные, вылавливал их у отдельных хористов, у тех, которые стояли на первом плане, и у тех, которые двигались в глубине сцены. Он подбегал к каждому в отдельности и поправлял не совсем точно интонированную ноту, не совсем ясно выговоренный слог. Он хлопал в ладоши и останавливал оркестр, заставлял повторять отдельные фразы, отдельные слова, отдельные ноты. Когда он выскакивал на авансцену и поворачивался лицом к Каваллини, Пазетти рассматривал его в лорнет. Композитор за последнее время похудел так, что фигурой своей напоминал Паганини. Пот лил с него градом, он был мертвенно бледен и казался измученным.
Пазетти пожимал плечами. Он видел маэстро Россини во время репетиций и маэстро Беллини, и маэстро Доницетти, и никто из них так не безумствовал и не изводил себя, как этот Верди.
В ложу к Пазетти бесшумно вошел Мерелли. Стал у барьера и смотрел на сцену молча. Потом присел на диван рядом с Пазетти.
— Красочное зрелище, — сказал Мерелли, — как вам кажется?
— А где костюмы? — спросил Пазетти.
Мерелли вздохнул.
— Подбираем. Будут и костюмы. — И, помолчав, спросил: — А что вы скажете о музыке?
На сцену в это время вбегали с разных сторон отдельные группы действующих лиц: женщины, девушки, старики, воины. Появился и вождь народа, первосвященник Захария — Деривис.
— О музыке? — переспросил Пазетти. Он не любил высказываться первым. — Ну, что ж! Грубоватая музыка. Необычная музыка. Вот что я скажу. Но к этому прибавлю: впечатляющая музыка! Ритмически чеканная. И зажигательная. Вот это, пожалуй, самое точное определение: зажигательная музыка! Такая, знаете, как ракета!
— Как ракета! — повторил Мерелли и засмеялся. — Остро сказано. Метко. Как ракета! — И опять засмеялся.
Композитор на сцене выходил из себя.
— Вяло, вяло! — кричал он. — Давайте вперед! Вперед!
И смотрел на Каваллини, и отбивал такт ногой, и, высоко подняв обе руки, щелкал пальцами, как кастаньетами.
— Все-таки он молодец, этот Верди, — сказал Пазетти. — Что-то в нем есть. Впрочем, еще не известно что. — И Пазетти первый засмеялся своей шутке.
— Далеко пойдет, — буркнул Мерелли.
— Кто? Верди? В самом деле? Вы так думаете?
Мерелли не ответил.
На сцене появился Навуходоносор — Ронкони. Он вышел пешком. Это было в порядке вещей: лошадь вводили в действие, начиная с генеральной. Захария преградил Навуходоносору вход в храм.
— Назад, безумец!
— Браво! — сказал Пазетти. Мерелли предостерегающе приложил палец к губам.
Они были очень величественны — Ронкони и Деривис. Они были отличными певцами-актерами. Они уже целиком вошли в роли. Они казались подлинными библейскими героями. Даже сейчас. Без грима. В обыкновенном городском платье. В сюртуках и узких брюках со штрипками.
И вдруг все остановилось. На сцену, спотыкаясь и задевая за декорации, выбежал Басси.
— Стойте! Стойте! — Он, казалось, обезумел. — Свет! Свет! — Он вопил неузнаваемым, истошным голосом: — Убийцы! Зарезали! — И грозил кому-то кулаками, и рвал на себе волосы, и посылал страшные проклятия куда-то наверх, на осветительные мостики. — Еще раз выход Навуходоносора! Еще раз! Навуходоносор, входите снова! Повторяем!
— В чем дело? — спросил Ронкони. Он был очень недоволен и не двигался с места.
— Свет! — закричал Мерелли из ложи. — Что за черт! Заснули они там, что ли?
И тогда сверху, с невидимого осветительного мостика, появился и прорезал полумрак заднего плана сцены яркий белый луч. Он поблуждал немного но сценическому пространству, задел сначала колонну, затем группу женщин, поблуждал еще и наконец, выхватив из общей сценической картины одного Ронкони, остановился. Свет был до чрезвычайности яркий и ослепительно белый.
— Еще раз выход Навуходоносора! — кричал Басси. — Без музыки!
Выход повторили несколько раз. Ронкони появлялся у входа в храм, и белый луч безошибочно охватывал его фигуру.
— Браво, браво! — приговаривал Пазетти. — Эффектно донельзя!
Действие на сцене возобновилось. Басси, вытирая шею и лицо платком, скрылся за кулисы.
Снова на авансцене появился композитор. Предстоял трудный ансамбль, секстет солистов с хором.
— Этот луч, — сказал Пазетти, — великолепно! Эффектно в высшей, степени!
Мерелли самодовольно улыбался.
— Изобретение сэра Томаса Друммонда, — сказал он, — знаменитого инженера и моего покойного друга.
Последнее Мерелли приврал. Он никогда не встречался с сэром Томасом Друммондом.
— Сэр Томас, — продолжал Мерелли, — изобрел лампу для маяка, я же применил эту лампу на сцене. И вот, пожалуйста: результаты перед вами!
И Мерелли широким театральным жестом показал на сцену. Он говорил подчеркнуто медленно, невозмутимо и с английским акцентом. Возможно, что в эту минуту он вообразил себя англичанином и изобретателем.
Пазетти, посмеиваясь, смотрел на импресарио.
— Браво, — сказал он, — эффектно донельзя. Как это у вас получается?
Это было совсем неожиданно. Пазетти узнал — и был этим ошеломлен, — что чудесный белый луч получается в результате накаливания извести пламенем, состоящим из смеси водорода с кислородом. Так объяснял происхождение луча Мерелли и говорил об этом, как об явлении самом обыкновенном. А Пазетти смотрел на него недоумевая, как на сумасшедшего, и повторял скороговоркой:
— Помилуй бог, помилуй бог, что вы такое говорите! Смесь водорода и кислорода — это же гремучий газ!
Мерелли не спорил и не отрицал очевидности:
— Да, да, конечно. Такая смесь — это гремучий газ. Но в данном случае это совсем не страшно.
Импресарио старался успокоить Пазетти. Инженер — любитель музыки изменился в лице. В ложе было полутемно, но Мерелли заметил это.
— Кислород и водород подаются из двух самостоятельных баллонов, — говорил Мерелли, — идут по отдельным трубкам и соединяются только перед самым выходом из горелки. Так что ничего опасного в этом соединении нет. К тому же осветитель, орудующий этим светом, человек пожилой и опытный, один из самых опытных осветителей театра. Я доверяю, как самому себе, — сказал импресарио.
— Но, черт возьми, — взвизгнул Пазетти, — как же он управляется с таким опасным аппаратом, этот ваш хваленый осветитель?
И тут Пазетти узнал, что осветитель ходит по мостикам и машинным галереям и аппарат со светом укреплен у него на груди, а баллоны с водородом и кислородом подвешены сзади, у него за спиной.
Трудно представить себе, — говорил Мерелли, — до чего это гениально, остроумно, просто и портативно. Мой осветитель поворачивается направо и налево, и движениями корпуса он направляет луч света на определенную часть сцены или на одного определенного актера — вы сами видели сейчас, как это делается, а руками — они у него свободны — он регулирует положение аппарата и работу горелки.
