Александра Бушен - Молодой Верди. Рождение оперы
И тогда он сказал:
— Я еще не знаю, я не привык видеть тебя такой, мне еще надо привыкнуть.
— Не слушайте маэстро, синьора Маргерита, дорогая моя, — сказала синьора Селетти. — Берите жену под руку, маэстро, и пройдитесь с ней по городу.
И он тогда не сказал, что голоден, а взял Гиту под руку, и они вышли на улицу. И ему сразу стало хорошо на душе, оттого, что Гита была с ним, и он посмотрел ей в глаза и сказал:
— Ну, в общем, она ничего, знаешь, эта твоя прическа.
А Маргерита засмеялась так нежно и весело, как она уже давно не смеялась, и сказала:
— Я тоже так думаю. Теперь она ничего. — И посмотрела на него и опять засмеялась. Потому что, выходя из дома, она накинула на голову черный шелковый шарф и заколола его так, что волос совсем не было видно. Только немного спереди.
Им было очень хорошо вдвоем. Всегда было хорошо, а в тот день как-то особенно. Они шли, взявшись под руку, по людным улицам и вышли к собору. И тогда, как и сегодня, звонили колокола и палили пушки.
Композитор незаметно для себя прибавил шагу. Теперь он шел быстро и не чувствовал усталости. Орудийные залпы по-прежнему разрывали воздух. Ему казалось, что он идет к дому профессора Селетти и сейчас увидит Маргериту и расскажет ей, что синьора Стреппони согласилась петь в его опере и «Навуходоносор» пойдет в карнавальном сезоне в Ла Скала.
Он уже далеко отошел от собора. На улицах было пустынно. Вечерело. Небо вверху было светлым, но внизу, на узких улицах темнота наступала быстро.
Композитор торопился. Из-за угла навстречу ему вышел какой-то человек. Он шел, покачиваясь, танцующей походкой, и размахивал руками, точно повинуясь ему одному известному ритму. Поравнявшись с композитором, он неожиданно шагнул в сторону. Композитор не успел посторониться. Прохожий чуть не сбил ого с ног. Он был еще не старым человеком, этот прохожий, и от него одуряюще пахло молодым вином.
Композитор остановился. Он не узнавал улицы, по которой шел. Как он попал сюда? Он огляделся. И вдруг понял, что идет по направлению к улице Сайта Марта. По направлению к дому профессора Селетти…
Учебная стрельба все еще продолжалась, только теперь залпы слышались реже и звучали глуше.
Композитор повернул обратно. Он шел по незнакомой улице. С правой стороны был дом с глубокой сводчатой галереей. Он зашел гуда. В галерее помещались какие-то склады. Они были закрыты. На железных засовах висели тяжелые замки. Под низкими сводами было совсем темно.
Композитор прислонился к стене. Он чувствовал себя безмерно усталым. Сердце его билось тяжело и неровно. Голову точно стянуло обручем. Он прижался лбом к каменной колонне. Крепко, двумя руками держал клавир «Навуходоносора». Так он простоял долго. Камень был гладкий и очень холодный, и ему стало казаться, что холод проникает в сердце. Он перестал слышать тяжелые удары. Боль, точно обручем стягивавшая голову, отпустила его. Теперь он чувствовал непреодолимую слабость. Это было очень приятно. Такая внезапная тишина и успокоение. Не надо думать, не надо бороться. Все уплывало куда-то вдаль. Нет ни прошлого, ни настоящего. Сознание сковывало холодом. Тишина и успокоение. Ему казалось, что он тихо засыпает.
Он не знал, сколько времени это продолжалось. Он насильственно заставил себя очнуться. Насильно оторвался от холодного камня. Провел рукой по глазам. Глаза были мокрые. Он удивился. Не сразу понял, что это слезы.
Когда на другой день Верди зашел к Мерелли, импресарио встретил его преувеличенно восторженно и шумно. Он не дал композитору выговорить ни слова.
— Знаю, знаю, — закричал он, как только Верди появился в дверях кабинета. — Знаю, знаю! Ты выиграл! Я хозяин своего слова! Как сказал, так и будет. Поставим твоего «Навуходоносора» в карнавальном, хоть это для меня чертовски невыгодно. Убийственно даже! Но ничего не поделаешь. Тебе повезло. Ты счастливчик.
Композитор хотел узнать подробности относительно постановки своей оперы. Мерелли замахал на него руками:
— Нет, нет, нет! Сейчас ни о чем не спрашивай. Незачем! Успеешь! Времени много. «Навуходоносор» будет поставлен. Я дал слово. Чего тебе еще? — И, хлопая его по спине, пожимая ему руку, громко хохоча и заглядывая ему в глаза, импресарио вытолкал композитора из кабинета.
Все последующие дни Верди искал случая повидаться с Мерелли. Однако это ему не удалось. Импресарио перестал бывать в театре. Публика была очень недовольна осенним сезоном. Говорили, что труппа подобрана на редкость неудачно, что постановки убоги, что заболевшую примадонну никем не заменяют, и во всем этом обвиняли импресарио. Мерелли совсем перестал бывать в театре и в середине ноября уехал в Вену.
Так композитор и не узнал ничего более определенного о судьбе своей оперы. Он должен был удовольствоваться словесным обещанием Мерелли. Но можно ли было принимать заверения импресарио за чистую монету? Можно ли было считать разговор с Мерелли подлинной договоренностью? Этого он не знал. Однако он старался и мысли не допускать о том, что импресарио может его обмануть.
Двадцать первого декабря должна была выйти сводная афиша карнавального сезона. Утром композитор ходил в Ла Скала. День был холодный. Лужи на улицах подмерзли и временами шел снег. В театре композитору сказали, что афиша еще не доставлена из типографии, но что за ней послан человек, который должен вернуться с минуты на минуту. Композитор не захотел дожидаться этого человека. Он продрог и ушел домой. Он чувствовал себя взволнованным и раздраженным. Прошедшая ночь была для него мучительно бессонной. Мысли о постановке оперы не дали ему уснуть до самого утра. Он боялся признаться себе в том, что ждет со стороны Мерелли какого-нибудь подвоха.
После обеда он снова пошел в Ла Скала. Ветер стих. Снег валил густо, большими мокрыми хлопьями. Афиша уже висела на стене. Композитор увидел ее сразу. Он подошел к стене почти вплотную. Быстро пробежал афишу глазами. Сердце его билось беспорядочно и учащенно. «Навуходоносора» в репертуаре не было. Композитор снова — на этот раз уже более внимательно — просмотрел объявление о карнавальном сезоне. Прочел названия опер, фамилии приглашенных артистов. «Навуходоносора» в репертуаре не было. Относительно этого не могло оставаться никаких сомнений. Сколько бы раз он ни перечитывал печатные строки, «Навуходоносора» в репертуаре не было.
Композитор не мог сразу отойти от афиши. Читал ее и перечитывал, теперь уже почти бессознательно. Прочел, что приглашены две знаменитые примадонны: Софи Лёве и Джузеппина Стреппони. Прочел, что Софи Лёве будет петь с начала сезона до середины февраля, а Джузеппина Стреппони — с середины февраля до конца сезона. Прочел, что карнавальный сезон откроется, как обычно, в вечер св. Стефана (26 декабря) оперой Доницетти «Мария Падилла», специально написанной для театра Ла Скала, и что в этот вечер пойдут два балета: «Последний мексиканский император» и «Сон в Китае».
Итак, «Навуходоносора» в репертуаре не было. В этом не было никаких сомнений. Композитор дал себя провести. Мерелли все-таки обманул его. Сумел усыпить его настороженность. Обвел его вокруг пальца. Настоял на своем. Поставит «Навуходоносора» в весеннем сезоне. Когда не будет ни Джузеппины Стреппони, ни Ронкони. Когда будут неизвестные композитору певцы, для которых придется переделывать вокальные партии. Певцы, которые, конечно, без всякого энтузиазма отнесутся к опере еще не прославившегося композитора и неминуемо провалят ее.
Он вернулся домой почти в беспамятстве. Не снимая пальто, сел к письменному столу. Схватил первый попавшийся ему лист бумаги. Написал письмо импресарио. Писал, не помня себя. Требовал в самой категорической форме постановки «Навуходоносора» в карнавальном сезоне. Напоминал импресарио о данном им слове. Угрожал судом. Все это в самой резкой форме. Не стесняясь в выражениях. Ни разу в жизни не писал он такого письма.
Потом он вышел из дома и пошел в Ла Скала. В третий раз. Хотел узнать, по какому адресу надо отослать письмо Мерелли. В Ла Скала узнал, что импресарио сегодня утром вернулся из Вены и завтра будет в театре. Тогда он оставил письмо режиссеру Басси с просьбой вручить его импресарио, как только тот появится. После этого ему стало лучше. Он немного успокоился. По дороге домой он даже почувствовал нечто вроде раскаяния. Почти пожалел о том, что написал Мерелли такое резкое, грубое письмо. Вряд ли было целесообразно в данный момент ссориться с импресарио. Впрочем, он не стал останавливаться на этой мысли. Что сделано — то сделано. Лучше об этом не вспоминать.
На другой день рано утром из театра пришел рассыльный. Мерелли вызывал композитора к себе.
На сцене шла репетиция оперы Доницетти «Мария Падилла». Когда Верди проходил по коридору, он слышал звуки доницеттиевской музыки, и у него на одно мгновение мелькнула мысль зайти в зал и послушать неизвестную ему оперу прославленного маэстро. Впрочем, он не остановился на этой мысли и прошел, не обернувшись, мимо дверей, ведущих на сцену.
