Александра Бушен - Молодой Верди. Рождение оперы
Пол в вестибюле был мраморный. Черные, белые и розовые плиты были уложены красивым узором, точно ковер. С потолка спускалась причудливая венецианская люстра из цветного стекла. Хозяин гостиницы был австриец, услужливый и внимательный. Его конторка стояла в дальнем углу вестибюля. Он сделал несколько шагов навстречу гостям.
Узнав, что гости к синьоре Стреппони, он подозвал горничную и велел проводить их. Девушка повела их вверх по лестнице, спокойная миловидная девушка в черном платье, белом переднике и с кружевной наколкой на гладких волосах. По лестнице тянулся бархатный темно-малиновый ковер. На площадке стоял полукруглый диван, обитый темно-малиновым бархатом. Над диваном было стрельчатое окно. Оно выходило в сад.
Они поднялись во второй этаж. Против лестницы был поставлен столик и два стула. На одном из стульев сидела горничная, тоже миловидная и спокойная, тоже в черном платье, белом переднике и с кружевной наколкой на волосах. Первая горничная передала их второй, а сама быстро побежала по лестнице вниз. Они пошли по коридору. Пол был затянут ковром, таким же мягким, как ковер на лестнице, только он был не темномалиновый, а золотистый. Горничная бесшумно шла впереди. В гостинице было необыкновенно тихо. Гостей было мало, и многие комнаты пустовали. Горничная подошла к одной из дверей и осторожно постучала. Они стояли и ждали. За дверью не было никакого, движения. Горничная постучала опять, на этот раз немного громче. Они услышали, что в замке повернулся ключ. Дверь отворила пожилая женщина в пестрой шали.
— К синьоре Стреппони, — сказала горничная.
— Прошу! — Женщина в пестрой шали взяла трость из рук Пазетти и открыла дверь в гостиную.
В комнате никого не было. Рояль стоял в углу. Он был закрыт. На нем стояла большая ваза с осенними розами. Громадный букет. Такой же букет стоял на столике перед диваном. Мебель была обита темно-синим атласом. Тяжелые портьеры висели на дверях и окнах. За окнами был виден сад, аллея, посыпанная мелким гравием, аккуратно подстриженные кусты акации и в конце аллеи — мраморная статуя.
Джузеппина Стреппони не заставила себя ждать. Она вошла в гостиную тотчас же. Пазетти склонился перед ней чуть ли не до земли, потом выпрямился и широким театральным жестом указал на Верди. Композитор стоял у рояля, неподвижный и строгий, с клавиром «Навуходоносора» под мышкой.
— Божественная! — заговорил Пазетти. — Несравненная, умоляю, будьте к нам благосклонны. — Он опять низко склонился перед примадонной. — Вот, — он опять указал на Верди, — с вашего разрешения привел раскаявшегося грешника, привел блудного сына. Он мечтает вернуться в лоно искусства, но врата храма для него закрыты. Он нуждается в помощи, в высоком покровительстве, он нуждается в нити Ариадны, чтобы вывести его из лабиринта, где он бесславно блуждает. И вот, мы приехали к вам, ибо мы знаем, что вы всемогущи. Вы одна можете оказать ему помощь и высокое покровительство и дать ему в руки волшебную Ариаднину нить. Божественная, судьба этого человека в ваших руках. Будьте к нему милостивы.
Композитор давно бы перебил Пазетти, если бы слышал речь инженера — любителя музыки. Но он не слышал того, что говорил Пазетти. Он стоял у рояля, неподвижный и строгий, с клавиром «Навуходоносора» под мышкой, и смотрел на синьору Стреппони.
Синьора Стреппони сделала несколько шагов по направлению к композитору, и у нее вздрогнули губы, как это бывает у женщин, когда они вот-вот расплачутся. А он и мысли не допускал о том, что она может подойти к нему и протянуть ему руку и с наигранным чувством выразить ему театральное участие по поводу постигшего его так недавно страшного горя. И он думал, что это ей очень легко, потому что талантливой актрисе ничего не стоит представить себя в любой роли и тотчас же уверенно и убедительно разыграть эту роль.
И когда он представил себе, что она может сейчас взволнованным голосом и даже со слезами на глазах сказать ему несколько привычно «прочувствованных» слов по поводу смерти детей и смерти Маргериты, он почувствовал, что может страстно и непреодолимо возненавидеть ее за это.
А так как он этого не хотел, потому, что от нее зависела судьба его оперы, то он смотрел на нее в упор и мысленно говорил: «Не надо, не надо, не надо!»
А синьора Стреппони действительно готова была заплакать от жалости. Она смотрела на него и думала: «Так изменился. Неузнаваем. Был такой славный, не похожий на других, угловатый и серьезный. А теперь — неузнаваем. Точно двадцать лет прошло. Как худ! Одни кости. И глаза мученика».
Синьоре Стреппони хотелось сказать ему что-нибудь очень ласковое, очень нежное. Но она не находила подходящих слов. Она чувствовала себя робкой и неуверенной. Нет, нет, она ничего не скажет!
Она коротко вздохнула, как вздыхают наплакавшиеся дети, и сказала: «Садитесь, пожалуйста», — и сама села в кресло, и сложила руки на коленях, и приготовилась слушать. Голос у нее был такой же тихий и чуть-чуть хрипловатый, как и раньше. Пазетти опустился на низкий табурет, почти у ног синьоры. Он поставил цилиндр на пол и бросил в него перчатки. Композитор вздохнул с облегчением. У него перестало больно сжиматься сердце. Он был очень благодарен Джузеппине Стреппони.
— Итак, сей раскаявшийся грешник написал оперу, — начал Пазетти все тем же нарочито приподнятым тоном.
Но синьора Стреппони сразу перебила его:
— Прошу вас, маэстро, — сказала она, — покажите!
Она действительно очень изменилась. По крайней мере, во внешности. Она уже не выглядела девочкой, как три года назад. Она заметно пополнела, особенно в лице, но продолжала оставаться стройной. На ней было шелковое платье в мелкую полоску, белую и бледно-зеленую. Пышная юбка и гладкий лиф, а вокруг шеи отложной воротничок. И никаких драгоценностей. Никаких украшений. Ни на шее, ни на руках.
— Надо открыть рояль. — Джузеппина Стреппони посмотрела на Пазетти. Пазетти вскочил с низкого табурета и бросился к роялю. Композитор развязывал тесемки на папке с клавиром. Синьора Стреппони не взяла нотную тетрадь из рук Верди, как это было три года назад. Композитор поставил клавир «Навуходоносора» на пюпитр. Прежде чем Пазетти успел ей помочь, синьора Стреппони придвинула себе стул.
— Садитесь, маэстро! — сказала она. — Расскажите содержание вашей оперы.
Композитор стал рассказывать. Синьора Стреппони слушала очень внимательно. Взгляд ее был пристальный и чуть-чуть напряженный. Потом Верди стал играть. Синьора Стреппони смотрела в ноты. Она сидела так близко, что композитор, играя, боялся задеть ее локтем. Потом она встала и вполголоса стала напевать свою партию. Она пела совершенно чисто и ни разу не ошиблась в ритме. Она наклонялась над его плечом и внимательно следила за музыкальным текстом. Иногда она подымала руку и проводила ладонью по гладким волосам. От нее исходил очень тонкий, еле уловимый аромат лесной фиалки.
Когда он кончил первое действие, она только сказала: «Дальше!» — И продолжала стоять и внимательно смотреть в ноты. Пазетти молчал. Он был в нерешительности. Он не знал, что думать. Он не знал, нравится ли музыка синьоре Стреппони. Это его смущало. Он находил музыку необычно захватывающей, но странно-грубоватой.
Композитор показал и второе действие. Он играл очень выразительно и с увлечением.
— Третье действие начинается с марша, — сказал он, — с марша ассирийцев. — И приготовился играть.
— Довольно, — сказала синьора Стреппони и положила руки на клавиатуру, как бы запрещая ему играть. — Довольно, дорогой маэстро. — Синьора Стреппони улыбалась. Глаза ее блестели. — Чудесно! — сказала она. И, как бы в задумчивости, повторила еще раз: — Чудесно! Это какая-то необыкновенная музыка… Не думаю, чтобы я ошибалась… Я ведь немного разбираюсь в музыке. Мой бедный отец приучил меня к этому.
Верди встал. Синьора Стреппони опустилась на табурет перед роялем и перелистывала клавир. Она казалась искренне взволнованной.
— Знаете что, — сказала она, — мы не будем терять времени. Надо, чтобы опера ваша была поставлена, маэстро. Надо всячески постараться, чтобы она была поставлена. Мы сейчас поедем к Ронкони. Я уверена, что партия Навуходоносора очень ему понравится. Иначе быть не может. Синьор инженер, надо послать за экипажем.
— Божественная! — сказал Пазетти. — Моя коляска у ваших дверей. Сочту за честь предоставить ее вам.
— Отлично, отлично, — сказала синьора Стреппони. — Поедем сейчас же! Не откладывая. Я очень быстро оденусь.
Она вышла из комнаты.
— Маэстро, — начал Пазетти, — вам очень повезло.
Он хотел сказать еще что-то, но не успел. Синьора Стреппони уже возвратилась. На ней была черная мантилья, на руках зеленые перчатки, а на голове капор.
Черный капор на бледно-розовой подкладке, отделанный гирляндой из бутонов и цветов яблони.
