Мария Залесская - Ференц Лист
Сам Лист всю жизнь называл свою дочь уменьшительным именем Козетта (Cosette). Не будем забывать, что имя ее крестной матери Эуфразия (Eufrasia). Создавая свою Эфрази-Козетту из «Отверженных», Виктор Гюго использовал имя дочери своего гениального друга.
Отметим, что во многих трудах, посвященных жизни Рихарда Вагнера, можно встретить в качестве даты рождения Козимы не 24-е, а 25 декабря. Это объясняется очень просто: было удобно совмещать семейный праздник с Рождеством.
В конце января 1838 года Лист и Мари с новорожденной Козимой переехали в Милан. Лист вернулся к активной концертной деятельности. В то время он особенно тесно сошелся с музыкальным издателем Джованни Рикорди[198], а также с Джоаккино Россини, произведения которого уже давно пропагандировал с помощью своих фортепьянных транскрипций. Под впечатлением отличного общения Лист написал транскрипцию увертюры к опере Россини «Вильгельм Телль» (Ouverture de l’opéra «Guillaume Tell»), которую оттачивал вплоть до 1841 года.
На музыкальных вечерах, регулярно устраиваемых то у Россини, то в магазине Рикорди, Лист с удовольствием выступал и встречал у миланской публики бурный восторг. Он дал несколько концертов и в театре «Ла Скала». Однако Лист прекрасно понимал, что успехом обязан лишь своей фантастической исполнительской технике, умению преодолевать любые технические трудности. Итальянская публика испокон веков предпочитала инструментальной музыке оперу, причем «виртуозно-развлекательного характера». Лист с горечью отмечал в «Письмах бакалавра музыки»: «…есть род прекрасного, почти совершенно чуждый чувству итальянцев. Они не желают знать ни о глубине мысли, ни о суровой правде: они боятся всего, что требует малейшего внимания, малейшего напряжения ума. <…> Всё, отвечающее в искусстве тому чувству, бессмертным воплощением которого являются Гамлет, Фауст, Чайлд Гарольд, Рене, Оберман, Лелия, — для них чуждый, варварский язык, с ужасом ими отвергаемый. Бетховен, Вебер, я скажу, даже Моцарт известны им… лишь по имени. Россини, великий мастер, чья лира обладала решительно всеми струнами, трогал их лишь одной — мелодической; он обращался с ними, как с капризными детьми; он развлекал их так, как они того хотели. <…> Вы уже знаете, с какой быстротой пишутся оперы, предназначенные для итальянской сцены. Можно подумать, что здесь пользуются готовыми приемами фабрикации и что для сочинения оперы не требуется ничего другого, кроме необходимого количества времени для нанесения на бумагу нот. <…> Опера для них — не более как костюмированный концерт. Совпадение действия с музыкой их нисколько не заботит, и философская сторона музыкального произведения не принимает никакого участия в доставляемой им радости. <…> Было бы безумием разделять иллюзии относительно возможности каких бы то ни было улучшений в ближайшие годы. Здесь, как и везде, деньги решают всё»[199].
Правоту Листа относительно невозможности «каких бы то ни было улучшений в ближайшие годы» наглядно демонстрирует мнение Вагнера, высказанное после посещения Милана в марте 1859-го: «…в театре „Ла Скала“ мне пришлось видеть зрелище, свидетельствовавшее при внешнем блеске об огромном упадке художественно-артистического вкуса итальянцев. Перед самой парадной и оживленной публикой, о какой только можно мечтать, в огромном театре было дано невероятно ничтожное оперное изделие новейшего композитора, имя которого я забыл. В тот же вечер я убедился, что и для итальянской публики, столь славившейся своею страстью к вокальной музыке, балет стал главной приманкой. Вся скучная опера, очевидно, служила только введением к большому хореографическому представлению»[200]. Вагнер, как и Лист, посвятил всю свою жизнь непримиримой борьбе с «костюмированным концертом»; он как никто другой восстал против тотальной коммерциализации искусства — и, подобно Листу, проиграл…
Шестнадцатого марта 1838 года Лист и Мари отправились из Милана в Венецию. Романтический город навсегда покорил Ференца. Он буквально черпал вдохновение из вод венецианских каналов. Одна из песен гондольеров впоследствии стала главной темой первой пьесы (Lento) четырехчастного цикла «Венеция и Неаполь» (Venezia е Napoli), завершенного в 1840 году, а также была использована впоследствии при написании Листом симфонической поэмы «Тассо» (1849). Но наслаждаться приливом творческих сил в Венеции пришлось недолго…
Еще 15 марта в Пеште произошла катастрофа — великое наводнение, практически уничтожившее город. К концу месяца известие, что «прекрасного Пешта больше не существует», дошло до Венеции. Узнав из газет о бедствии, постигшем его соотечественников, Лист показал себя подлинным патриотом: «Тяжелое событие внезапно снова пробудило чувство, которое я считал угасшим и которое на самом деле лишь дремало во мне… Меня охватило чувство необычайного участия, живая, непреодолимая потребность прийти на помощь множеству пострадавших. „Но как? — спрашивал я себя. — Каким образом могу я помочь им? Я, не обладающий ничем, что делает людей всемогущими, ни влиятельностью богатства, ни силой высокого положения? Но всё равно — вперед! Я слишком хорошо чувствую, что ни сердце мое не найдет покоя, ни глаза мои — сна, пока я не внесу свою лепту для облегчения последствий этого великого бедствия. <…> Быть может, грош артиста угодней Богу золота миллионеров“. Эти переживания и чувства открыли мне смысл слова „родина“. <…> Свое путешествие в Вену я начал 7 апреля. Я намеревался дать там два концерта: первый в пользу моих соотечественников, второй — чтобы покрыть мои путевые расходы и затем с узелком за плечами пешком посетить уединеннейшие области Венгрии»[201].
Любовь Листа к Венгрии, что бы ни говорили и ни писали его недоброжелатели, никогда не носила неискренний, показушный характер.
Восемнадцатого апреля состоялся первый благотворительный концерт Листа в Вене, имевший феноменальный успех, по признанию самого музыканта, «ни с чем не сравнимый». Вместо предполагавшихся двух концертов он дал по меньшей мере семь: установлено, что шестой концерт состоялся 14 мая, а последний, неизвестный по счету, — 25-го. Сам он (согласно «Письмам бакалавра музыки») говорил о десяти концертах; впоследствии на полях книги Лины Раман цифра «10» была самим музыкантом исправлена на «6»; Петер Раабе, один из самых серьезных биографов Листа, также пишет о шести выступлениях. При этом существуют вполне авторитетные источники, сообщающие о семи основных и четырех дополнительных концертах (не считая данных Листом в частных домах), а англо-канадский музыковед и исследователь творчества Листа Алан Уолкер, автор капитальной трехтомной биографии Листа, пишет о восьми концертах. Но эти цифры не так уж и важны. Грош артиста действительно оказался угоднее Богу, чем золото миллионеров! Хотя в данном случае говорить о «гроше» не приходится: Лист пожертвовал соотечественникам огромную сумму — 24 тысячи австрийских гульденов (в сегодняшних ценах — примерно 384 тысячи евро), показав пример, достойный подражания во все времена, пример жизни ради других!
В Вене Лист познакомился с Кларой Вик[202], будущей женой Роберта Шумана, и назвал ее «интересной молодой пианисткой, уже прошлой зимой имевшей большой и заслуженный успех»: «Ее талант привел меня в восхищение. Она обладает крупными достоинствами: глубоким, искренним чувством и неизменным внутренним подъемом»[203].
В свою очередь, Клара обратила внимание Листа на сочинения своего жениха[204]. Лист особенно заинтересовался шумановскими «Карнавалом» (опус 9) и «Фантастическими пьесами» (опус 12), которые стал часто вставлять в программы своих концертов.
Именно в Вене были окончательно расставлены все точки над «i» в отношениях Листа и Тальберга (в частности, на концерте 14 мая Лист исполнял в числе прочего «Гекзамерон»). Справедливости ради необходимо отдать должное благородству соперника: он сам подошел к Листу, пожал ему руку и произнес: «По сравнению с вами, мой милый, я всегда имел только посредственный успех»[205].
Венские выступления сам Лист считал той точкой отсчета, с которой окончательно определилось направление его последующей концертной деятельности, отныне базирующейся на «трех китах»: воспитании у публики музыкального вкуса, просвещении и благотворительности.
Двадцать пятого мая Лист дал последний концерт и был вынужден покинуть Вену — Мари д’Агу заболела и требовала его срочного возвращения в Венецию. Когда же болезнь миновала, Лист тщетно предлагал Мари совершить совместное путешествие по Венгрии — она наотрез отказалась… Всё лето они провели в переездах между Лугано, Генуей и Венецией.
Тем временем в Милане началась настоящая травля Листа из-за его резкой критики состояния итальянской музыки. Когда в «Ревю э газетт музикаль де Пари» за 27 мая 1838 года было опубликовано уже цитируемое нами «Письмо VII» из «Путевых писем бакалавра музыки», миланцы почувствовали себя оскорбленными неуважительным отзывом об их гордости — Ла Скала. Страницы таких изданий, как «Фигаро» (Il Figaro), «Пират» (Il Pirata), «Коррьере деи Театри» (Il Corriere dei Teatri), пестрели призывами «объявить войну Францу Листу». 20 июля музыкант опубликовал открытое письмо, в котором был вынужден оправдываться и уверять миланцев, что не имел намерения никого обидеть или унизить. Это не помогло: когда несколько месяцев спустя Лист решил организовать концерт в Милане, от этого плана пришлось отказаться — его не желали слушать…
