Жюль Гонкур - Шарль Демайи
– Это ничего не значит, – сказала Марта, – все же это неприятно.
– А, дорогая, неужели ты думаешь, что слава набита лебяжьим пухом!
– Гавори, что хочешь… но меня это огорчает.
Шарль увидел с горечью, что это была не женщина, горюющая в своей любви, но женщина, носящая его имя, и оскорбленная в своем самолюбии. Но Марта, заметив эту мысль в глазах Шарля, сказала ему вдруг:
– Ах, как я глупа! Ты смеешься над ними! – И, взяв его голову в свои руки, она произнесла: – что нам за дело до других?
L
– Да, пьеса очень хороша, но…
– Но что? – сказал Шарль.
– Ты никогда не писал для театра… Зачем ты не возьмешь сотрудника?.. Вудене находит в тебе большой талант…
Это было две недели спустя после статьи Нашета. Статья созрела в голове Марты и принесла свои плоды. Потому что самое большее зло, приносимое критикой, это сомнение, которое она сеет вокруг того, на кого нападает. Она порождает даже у самого очага писателя недоверчивость к его силам. Действительно, критика, – это не только рана для самолюбия писателя; это прежде всего удар его кредиту. Она вооружает в будущем даже тех, которые его любят.
Шарль и Марта оба протянули ноги на решетку камина. При этих словах Марты, Шарль, мешавший уголья, сделал движение, чтобы встать.
– Сотрудника!.. Вудене!.. – и от удивления, он уронил щипцы.
– Но, дорогая… – И, поглядев на нее, он отступил перед тем, что хотел сказать ей, поднял щипцы и ничего не ответил.
Человек нашел или воображает, что нашел что-то новое, прочувствованное, незнакомый уголок человеческого сердца, легкий каприз ума, дыхание страсти, юную песню; он вызвал целый мир и обстановку этого мира и населил его своей фантазией; в нем он заставил играть, танцевать, действовать свои мечты; он выносил свое произведение, нянчился с ним, посвятил ему все дни, все ночи, всю свою душу… Похлопайте этого человека по плечу и скажите ему: «видите этого господина, который проходит? Этот господин подпишется под половиной вашего произведения, получит половину вашего успеха, половину вашей известности. Этот господин откроет вашу рукопись, и выбросит из вашего произведения все, что улыбается и шепчет, все что составляет блестящую пыль у бабочки и трепетанье её крыльев… «Это очень красиво, мой милый… но публика, вы понимаете»… Это будет его припев. Он разобьет вашу улыбку в смех для денег. Он облокотится там, где вы только скользили. Он преувеличит ваше остроумие, как дагеротип увеличивает руки. Он усилит слезы. Он подчеркнет то, что вы затуманили. Он приспособит воздушный хор ваших мыслей к своему вкусу и своему слуху. Он переворотит все ваше произведение, чтобы пристегнуть к нему развязку с женитьбой. Он разовьет какую-нибудь из таинственных интриг в вашей пьесе; он выбросит из неё ваши фразы, чтобы вставит слова, к которым привыкла публика; и сделав все это, он скажет вам подняв свой воротник: готово!.. Я переделал Шекспира для сцены».
Фраза Марты сказала все это Шарлю.
– Ну что же, – спросила Марта, которая ждала ответа.
– Ах, извини, я думал, что ответил тебе… Вудене?.. Не будем говорить об этом.
– Но, мой милый, я слышала, все говорят, что Вудене призван заменить Сириба…
– Сириб не умрет.
– Ах, если б он хотел в твоей пьесе…
– Говорю тебе, я не хочу никого… Я забрал себе в голову, чтобы меня играли одного, или же совсем бы не играли.
Воцарилось молчание.
– Что ты читаешь, Марта?
– Поль-де-Кока… «L'Homme aux trois culottes»… Видно, что это выдуманная история, но в ней есть и правда, это чувствуется… Ты знаешь? Это очень интересно… и очень ловко поставлено для сцены! Он умеет ставить для сцены, этот писатель… Представь себе… во-первых, тут есть молодой человек, который работает у дядюшки Дюшена… затем его старая мать, славная, бедная женщина… Потом банкир, на которого донес ужасный дворник, когда они стояли, знаешь, с шайкой друг за другом… Ах, сейчас видно, что это злодей!.. А богиня свободы!.. Это очень характерно… Вот вещь, вот интриги… По крайней мере всегда что-нибудь происходит… Это не то, что теперешние романы… А когда они все снова встречаются, как они довольны!.. Не очень было удобно находить такие смешные сцены в то ужасное время… Пусть говорят, как и ты тоже, что у него нет исторической верности… Это ничего не значит, я вижу тут более революции, чем во всех исторических книгах…
– А! – сказал Шарль, глаза которого открывались, и он начинал явно видеть развитие своей жены. С досады он проглотил краску с кисти, которой он писал небольшую акварель.
– Постой! – сказала Марта, – это очень мило, что ты делаешь! Когда я была маленькой, у меня был вкус к рисованию… артистический вкус. Я делала маленькие виды, куклы. Жалко, что моя мать не поощряла меня… и затем перспектива… это остановило меня… У меня был дядя… у него был талант… талант любителя, но истинный талант… Он делал шутя маленькие портреты, в профиль… прелестные, и похоже!.. Все просили его написать с них. Он видел, как я рисовала… и так как он очень любил мать… надо тебе сказать, что в нашей семье все были привязаны друг в другу… удивительно!.. Браки только еще более сближали!.. зятья, невестки, так любили друг друга, ты не можешь себе представить!.. Мой дядя хотел, чтобы мама учила меня рисовать… также и моя крестная мать, мадам Стефозер, жена банкира, которая воспитала меня как свою дочь… Она велела слугам слушаться меня также как Элизу… Я была подругой Элизы, она ничего не делала не посоветовавшись со мной… Мадам Стефозер тоже верила в мои способности… но, как я тебе сказала, моя мама… и потом перспектива остановила меня…
Шарль попробовал углубиться в свою акварель.
– Ах, скажи пожалуйста, – продолжала неумолимо Марта, – ты не видел залы, которую устроил себе Вудене… Он верно много зарабатывает! Он фабрикует пустяки, не литературные вещи, все, что хочешь… Но в этом году он получил до тридцати тысяч франков… Все украшено золотыми орнаментами…
– Из гипса?
– Из гипса или дерева, не знаю… и бархат вишневого цвета.
– Великолепно!.. Нечто в роде приемной американского дантиста, купленной по случаю разорения какого-нибудь кафе на бульваре…
– Ну, ты известно любишь свою старину… И все, что не старо… С тому же ты не хочешь, чтобы у женщин был вкус… я знаю…
– Послушай, – сказал Шарль, – мы ничего не делаем сегодня; ты не играешь вечером, что если бы нам поехать в деревню?
– О, в деревню!
– Ты не любишь деревни?
– Я? Нет, люблю… Но я люблю ее с состоянием… с состоянием, которое было бы больше нашего, с большим состоянием… с замком… Я бы любила куриц, коров, барашков… животные, это так интересно! И потом можно делать добро… У меня была бы маленькая аптечка для крестьян… Я бы посещала больных… Это так мило!.. А когда подумаешь, сколько есть горя… потому что в жизни не только все приятное!.. Вот как я понимаю деревню!.. О, я бы не позволила тронуть ни одного ласточкиного гнезда! У моей крестной было их много под крышей; и если бы ты видел, я смотрела иногда по целым дням, как мать с дерева звала птенчиков… она звала их, звала, чтобы заставить их выйти из гнезда; и когда один из птенчиков вылетал, она поддерживала его крылом, отпускала его, снова подлетала и доводила его до гнезда… Я читала очень трогательные истории о ласточках…
В первый раз после их свадьбы, Шарлю стоило труда удержаться от выражения нетерпения, которое просилось на его уста: ему слышался фальшивый мотив на всемирную песню.
– Ты не читал сегодняшней газеты? – продолжала Марта. – Меня заинтересовала там одна вещь, видишь ли. Список лиц получивших Монтионовские премии за милосердие. Старики, бедные женщины… часто без всякого образования… Сколько есть добрых сердец!.. Делать добро… в деревне… чтобы никто не знал… Самопожертвование!.. Как это прекрасно!.. Ты себе не можешь представить, как я была взволнована!.. Между прочим, там есть семидесятилетний старик!.. Это чудно! Я плакала как ребенок, читая это, хорошими слезами, знаешь, теми слезами, от которых делается так хорошо на душе!..
– Ты не очень соскучилась вчера вечером? – прервал ее Шарль отрывистым тоном.
– У этих славных людей?.. О, Боже мой, нет!.. Только их маленькая невыносима!.. Как можно так воспитывать ребенка… А ты заметил? Горошек был дурно приготовлен…
Накануне Шарль повел Марту обедать к одним старым друзьям, очень бедным, которые прибавили несколько блюд, чтобы достойно принять госпожу Демальи. Семейство с трогательным старанием бедных людей осыпало ее вниманием и услужливостью, и эта женщина, такая жалостливая к ласточкам и чувствительная к наградам за милосердие, обратила внимание только на следующее. «Горошек был дурно приготовлен!» От дружбы, которая радостно протянула ей руку, Марта сохранила одно впечатление: «Горошек был дурно приготовлен!»
