Юзеф Крашевский - История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника
Фартук ей помогал, потому что непрестанно его грызла, прежде чем решилась на слово. Нагнулась к Никите.
– Она уже вернулась! – шепнула она шибко и поднялась, как бы не говорила ничего.
– Кто же – она?
Снова утекла минута.
– Она, Татьяна.
– А! – воскликнул Никита. – И что, что?
– Она тут не напрасно.
– А где же она?
Девушка пожала плечами.
– Разве может об этом кто знать?
– Всё же говоришь, что вернулась?
– Потому что видела, как она вкрадывалась, а потом, о хо! она знает тут все лазейки, мышиные дыры – она здесь пани, её здесь никто не найдёт.
Она нагнулась к Никите.
– Я сидела под сараем, когда она вошла, испуганная. Скользнула, словно уж, увидела меня, подбежала. «А, ты здесь, змея?!» Она меня называет змеёй! Она сама хуже змеи! И в ухо мне крикнула: «Как слово скажешь кому, что меня видела, задушу!»
Она на мгновение замолкла.
– Разве она не может задушить? Может, но я не могу молчать. Она столько христианских душ готова загубить! Она может. Она может.
Она докончила движением головы и руками.
Никита слушал удивлённый и беспокойный одновременно.
– Говори же, где её искать? Как тебе кажется?
Горпинка сильно подняла плечи и вытянула руки, теребя в них фартучек.
– Разве я знаю, – начала она, – здесь подземелья и подземелья и под подземельями подземелья, везде, даже в стенах какие-то проходы. Кто тут что найдёт! Тут страх жить и души злые и люди злые могут укрыться. Один тут подстароста знает, а Татьяна вторая, потому что она давно у него, она здесь и госпожой была.
Она вдруг замолчала. Посмотрела на задумчивого Никиту и начала отходить к стене. Собиралась убежать. Она медленно кралась к воротам, огляделась вокруг и умыкнула.
Никита не принял так близко к сердцу того, что объявила ему Горпинка. Ему казалось, что ни одна женщина ничем угрожать им не может и что это даже не стоит вспоминать. Таким образом, он встал, чтобы осмотреть часовых и успокоить невыносимый шум на первом дворе, потом взглянуть на мост, потому что там нужно было внимательней стеречь, чтобы вовремя поджечь. Вечером ожидали подкрепления от Дуленбы. Послеобеденное время прошло быстро и начал падать сумрак, а обещанных солдат не было. Даже казалось, что прибыть уже не могут. Опасаясь, чтобы люди на мосту не пренебрегали своими обязанностями, потому что тут постоянно крутилось достаточно бедняков из городка и втягивали их в разговор, Никита один тут решил побыть ночь.
Ночь была самая опасная. Янаш также вышел поглядеть стражу и объявить порядок между укрывшимися, угрожая тем, что если бы сохранять его не хотели, он должен будет удалить их из замка.
Таким образом, они быстро утихомирились и всё, казалось, идёт по плану, только Дуленба обещания не сдержал. Что с ним стало? Или задержался? Или на него в дороге напали, легко сделав засаду? – догадаться не могли. В ближайших лесах было спокойно. В долине до вечера ничего не промелькнуло. Ночь опустилась быстро, потому что туман и тучи зависли над всей околицей, и пошёл мелкий дождь, словно надолго…
Янаш ложиться вовсе не собирался: было необходимо бдить. Вечером пришла лихорадка, но та скорей помогла, чем навредила, давала силы, хоть ценой жизни и временно. Кто же считается с годами, когда дело идёт об исполнении святого долга?
Обернувшись плащом, Корчак решил ходить от одной страже к другой и присматривать за людьми, которых легко могла усыпить видимая безопасность. Всё то, что он и Никита слышали в замке от людей, убеждало, что Доршак, знающий местность отлично, мог сам привести татар. Татьяна, которую видели крадущейся, готова была помочь им проникнуть внутрь какой-нибудь неизвестной дорогой, могла подбросить огонь. Тёмная ночь облегчала подкрадывание под стены. Люди не могли отгадать, с какой балки можно было ожидать нападения поэтому должны были следить со всех сторон. Счастьем, ночь была тихая, цокот копыт можно было услышать издалека.
Люди настораживали уши. В замке наказывали молчание и часовые только имели право отзываться.
Несколько раз ходил Янаш на одну и другую башню, пытаясь рассмотреть густую темноту, но ночь покрыла свет такой толстой заслоной, что едва можно было отличить небо от земли.
Мечникова, сознавая опасения, разделить их хотела с другими, не ложилась, поэтому, и ходила с чётками по комнате, думая о доме, о муже, о ребёнке и возвращении в Межейевицы. Беспокоило её то, что Дуленба не мог сдержать слова, а людей было немного, Янаш слабый и никто заменить его не мог. Посылала несколько раз узнать о нём, пошёл ли отдохнуть – ей отвечали, что он не возвращался в комнату и бдил с другими.
Ксендз Жудра, хотя весьма охотный, рыцарское дело забыл и маленькой мог быть помощью.
Мечникова разговаривала с ним, когда Ядзя, которая долго ходила от окна к окну, вырвалась незамеченная.
Она потихоньку сбежала с лестницы, на которой теперь постоянно горела лампа, и проскользнула к главным дверям, надеясь найти Янаша. Здесь не было никого, только люди, отдыхающие при костре в большой комнате, которая служила кухней челяди и гаупвахтой, громко разговаривали.
Она выглянула из дверей во двор, тут было темно, тихо – и дождь стекал каплями по крыше.
Среди глухого молчания, как сдавленное бормотание, доходили голоса из нижнего замка. Грустью и тревогой задрожало сердце девушки. Её тень несомненно зметили в дверях. Медленно подошёл Янаш; она узнала его по походке.
– Что слышно? – шепнула она.
– Тишину, – сказал Янаш, – ничего, настораживаем уши, прикладываем их к земле. Возвращаюсь с моста, люди на нём стоят в готовности, никто не спит, наибольшее бдение. Вы, по крайней мере, можете, лечь и отдохнуть, полажась на меня.
– Отдохнуть! Заснуть! Чтобы пробудиться от крика дичи и шума! Нет, – отозвалась Ядзя, – нет, я предпочитаю видеть приходящую опасность, чем чувствовать её, когда на нас нападут, но с которой же стороны?
– Никто этого угадать не может, – говорил Янаш, – люди спорят; татары, если вспомнить, давно не нападали на Гродек.
Говорят, что на них тут некогда напали врасплох и побили, пржде чем удалось убежать, что костями их устлали урочище, которое до сегодняшнего дня зовут Татарским, и что они не решаются пускаться в степи между горами. Но они имеют хорошего проводника в Доршаке.
– Боже мой! – воскликнула Ядзя. – Когда я впервые его увидела, меня охватил страх; на лице была написана измена.
Девушка вздохнула.
– Если бы не вы, что бы с нами было! – отозвалась она тихо. – Сейчас бы, связанные, носили воду татарским коням.
– А! Не вспоминай, пани, о том, мы пережили ту минуту с Божью благодатью – забудем о ней.
– Вам это вольно, нам – никогда, – говорила Ядзя. – Я не забуду никогда и того, что вам обязана жизнью и что смела вас трусом называть, когда вы нас остерегали.
– Я не смел говорить вам этого, – прибавил Янаш, – но когда я сам первый раз выехал на объезд границ, заблудившись, мы натолкнулись на лагерь в долине, который не мог быть иным, как татарским. Доршак смеялся, говоря со мной, что пограничную стражу я принял за орду. Однако я всё-таки лагерь поляков распознать бы сумел, а Доршак имел к этому побуждения, что мне противоречил.
– Как это? Вы видели?
– Да, – прибавил Янаш, – вдалеке мы заметили шатры их и табун коней, но мы из чащи могли уйти незамеченными.
Ядзя задумалась и вздрогнула.
– Очень вас беспокоят раны? – спросила она.
– А! Ничуть! – проговорил Янаш. – Только бы помнил, что когда человек чувствует себя в наибольшей безопасности, должен быть осторожным… и никому не верить.
– Как это – никому?
– Незнакомому, – пояснил, смеясь, Янаш.
– Но ты хорошо бы сделал, если бы пошёл отдохнуть, пане Янаш, – сказала она.
– Не могу, вы отдыхайте. Кто же знает, где теперь Доршак и есть ли минута отдыха? Мне было бы стыдно на мгновение прикрыть глаза.
– А мне вас жаль! Жаль!
– Пане Ядвига, но я счастливейший из людей! Может ли быть большее счастье, как служить своим благодетелям! Я хорошо помню, что обязан всем вам.
– Ты заплатил уже нам долг с избытком, – сказала Ядзя, – и мы вам обязаны.
– Годится такое говорить!
– Я бы вам гораздо больше хотела поведать, но – мне нельзя, – шепнула Ядзя. – Мама мне дала нагоняй, когда хотела идти за тобой приглядывать… на самом деле не знаю, почему.
Она опустила глаза. Янаш вздрогнул и зарумянился, но ночью нельзя было заметить выражение его лица. Он с почтением приблизился к Ядзе и, целуя её руку, потихоньку взволнованным голосом сказал:
– Ночь такая слякотная и холодная, прошу вас, возвращайтесь наверх. – И он шибко спустился на несколько ступеней вниз, так, что, прежде чем Ядзя подняла головку, его уже не было.
Она стояла ещё какое-то время в дверях, смотря в темноту, и медленно вернулась на лестницу, вздыхая. Янаш, отойдя на несколько шагов, остановился в укрытии. Его сердце билось, он не думал сейчас ни об опасности, ни о татарах, взвешивал эти несколько слов, которые выскользнули из уст девушки мимо воли – и считался с совестью.
