Юзеф Крашевский - История о Янаше Корчаке и прекрасной дочери мечника
Непрерывно слыша из его уст имя своё и матери, Ядзя не могла удержать слёз. Её голос успокаивал его на какое-то время; он упивался им как музыкой.
Он поглядывал в ту сторону, откуда его слышал; потом сами собой закрывались веки… засыпал и вскакивал под впечатлением страшных снов, в которых повторялась утренняя сцена.
Ни Ядзя, ни мечникова, по счастью, не были ранены; долг следить за собой и людьми добавлял им сил, хотя и они чувствовали себя измождёнными.
Достаточно было вспомнить ту минуту, как перед ними появлялись отвратительные лица диких, один из которых уже почти клал руку на плечи пани Збоинской. Ядзя также ходила как в лихорадке, но всё время занятая Янашем, не имела времени размышлять о своём страшном приключении.
Она готовила травы, приготавливала бинты, потихоньку молилась, и так проходила ночь. Мечникова знала, что если что можно сделать, то ксендз Жудра с Дуленбой и Никитой предпримут оборону замка. Она не расспрашивала, потому что напрасно. С полуночи уже видя свет в окнах, а сам не ложась, ксендз Жудра постучал в комнату, в которой сидела задумчивая мечникова.
– Моя пани, вы должны сами пойти отдохнуть и панне Ядвиге то же это рекомендовать. Где же панна Ядвига? Спит?
– Где там, отец мой! Сидит при ложе Янаша. Не могу её от него оттянуть. Правда, что честный парень за нас страдает.
– Я выручу и если нужно, побуду при нём до утра, а ей время отдохнуть. Бог знает, будем ли спать следующую ночь.
– Иди же, отец мой, и пришли её ко мне. Я полагаю, что и Янашу также было бы лучше, чтобы заснул.
Ксендз Жудра скоро вышел и направился прямо в комнату, в которой Ядзя со служанкой бдила над больным. Он нашёл её на стуле рядом с ложем, с заломанными руками на коленях, с глазами, уставленными на больного, заплаканная. Женщина, которая состовляла ей компанию, сидела рядом, но давно спала.
Ксендз шепнул, чтобы Ядзя шла к матери, но Ядзя только покачала головой.
– Я тут должна сидеть, потому что ему от этого спокойней и лучше, – произнесла она тихо.
– Но он уснёт и ему гораздо лучше от того будет, потому что сил наберётся.
Ядзя покачала головкой, ксендз настаивал, таким образом, она потихоньку встала и прошла несколько шагов, когда Янаш, словно почувствовав её отдаление, вскочил с криком и воскликнул:
– Татары! Татары! Никита, вставай, заслоним женщин, стреляй!
Лихорадочный, дикий голос Янаша и его вскакивание, как бы искал оружие, тут же вернули Ядвигу. Она подошла снова к ложу и сказала:
– Прошу лежать тихо. Мы в замке!
Больной замолчал, огляделся, послушал, она повторила ещё раз то, что говорила, он что-то пробормотал и послушный лёг на подушки. Ядзя приложила ему руку ко лбу, задержала её так на мгновение – и он снова начал засыпать. Ксендз Жудра смотрел немного удивлённый и обеспокоенный. Он дал ей, ничего не говоря, знак, чтобы ушла. Послушная девушка отняла ручку и скоро больной начал стонать и двигаться. Она посмотрела на ксендза, приложила ручку и он утих.
– Панна мечниковна, – сказал ксендз Жудра, – уж только идите, я на него способ найду.
Хоть с видимой досадой и постоянно оборачиваясь к нему, Ядзя всё-таки ушла. Янаш задвигался и начал стонать, ксендз нагнулся к нему и сладко проговорил. Впрочем, девушку уже не видели, так как, должно быть, она ушла к матери. Таким образом, она вошла с опущенной головой, медленно, задумчивая. На пороге её приветствовала объятием мечникова.
– А! Что за день, что за день, дитя моё! Я в себя ещё прийти не могу. Бог мне тебя спас. Слёзы благодарности текут. Иди, отдыхай, Корчаку ничего не будет…
– Он очень страдает, мама, а во сне, если бы видели, ни о чём другом не говорит, только о тебе и обо мне. Ему ещё снится страшная минута.
– Я всю жизнь её помнить буду, – отпарировала мечникова, – так как она на моей совести…
– И на моей, мама! Постоянно его преследовала, что трус, Боже мой! – воскликнула девушка и закрыла глаза.
– Однако же, Ядзя, – добавила тихо мать, – нехорошо, чтобы ты там слишком долго просиживала при нём.
– Почему? – спросила удивлённая Ядзя.
– Не время тебе это объяснять, дитя моё, почему я не хотела бы, чтобы достойный Янаш имел тебя беспрерывно перед глазами. Вы и так уже чересчур привыкли друг к другу.
Ядзя так была удивлена этой речью, что некоторе время стояла, словно не могла её понять.
– Но, мама!
– Дорогая Ядзя, он молодой, его голова легко закружиться может.
Девушка, казалось, ещё не понимает, но на её лице выступил румянец.
– Почему его голова должна закружиться? – спросила она медленно. – Мы друг с другом с детства как сестра с братом. Что же в этом плохого? А вчера или сегодня – ибо уже не знаю, когда – его кровью наша дружба запечаталась.
– Но я вам этой братской приязни не возброняю, – отозвалась мать, немного смутившаяся, – но… только…
– Говорите всё, мама, – вставила Ядзя, – прошу, прошу.
– Невозможно так слишком привязываться, хотя бы к брату, – прибавила мечникова. – Жить друг с другом вместе не будете.
– Как это? Почему?
– Всё-таки и его судьба куда-нибудь позовёт, и ты, ты оставишь нас и пойдёшь с кем-то другим.
Ядзя вздохнула.
– Я о том думать не могу! – сказала она. – Без вас, без отца, без тебя, без него. А! Как же я могла бы жить! Не говори мне об этом.
– Нас, дитя моё, – говорила серьёзно мать, – мы будем у тебя всегда, мы не оставим тебя и не отдадим тебя никому, чтобы кто-нибудь моего единственного ребёнка похитил далеко, но Янаш! Из него будет либо солдат, либо хозяин, он должен куда-то пойти искать счастья, добиваясь доли собственной силой. С ним всегда мы не будем.
Ядзя стояла глубоко задумчивая, ещё не желая понять слов матери и принять за правду. Она считала это только угрозой, угрозой не совсем ясной.
– Признаюсь, мама, что я, где бы ни была, Янашка взяла бы себе. Я не могу даже подумать о том, чтобы без него жить – так к нему привыкла.
– Но как раз это – плохо! – воскликнула мечникова.
– Плохо? – повторила, спрашивая, Ядзя.
Мать поцеловала в лоб невинного ребёнка, прижала к себе и хотела его отправить, дабы отдохнула, но девушка обратилась к ней ещё:
– Почему Янаш должен искать счастья и доли среди чужих? Не можем ли мы ему её обеспечить? Я бы с ним как с братом разделила! А! очень охотно!
– Оставь это отцу, дитя моё, – закончила мать, – это к нему относится, а теперь усни, прошу тебя. Иди, если хочешь, говорю тебе, что приказываю.
Ядвига поцеловала матери руку, почувствовала крестик, который ей мать нарисовала над лицом, и вышла. Мечниковой было не до сна. Первый раз она имела такой значительный разговор с дочерью и чувствовала себя очень неспокойной. До сих пор эта привязанность совсем её не тревожила; теперь глубже в словах Ядзи вычитала значение. Девушка исповедалась перед ней, открыла ей сердце. Мечникова испугалась. Этот день приносил новую тревогу, какую до этих пор не имела. Дети полюбили друг друга – слишком. Невинное чувство могло в каждую минуту извергнуться пламенем. Для материнского сердца было в этом что-то устрашающее. Сирота, молодой человек без дома и семьи, посмел поднять глаза на Ядзю! Мечникова не могла даже допустить ничего подобного, ни в коем разе разрешить. Не пришло ему это в голову, как до сих пор матери. Следовательно, надлежало как можно быстрее их разделить под каким-нибудь предлогом, чтобы опасной привязанности не дать разрастись чрезмерно. Мечникова имела надежду, что выполнит это ловко и наименее болезненно для обоих.
Она была уверена, что Янаш не мог мечтать о мечниковне, и это её утешало; парень был слишком скромный, покорный и помнящий ту бедность, из какой его вырвали. Ему она также вовсе не приписывала, что чрезмерной близостью он вызвал это чувство, но размечтавшейся головке девушки и буйной молодости, которая всегда имеет полное сердце и избыток его выливает на мир и людей, не смотря, кто достоин любви.
Всякий раз, как в её голову приходил её муж, достойный и благородный пан мечник, она дрожала, он был покорным во многих вещах, но мечтал о прекрасной судьбе для дочери, может, гораздо более прекрасной, чем у матери…
Что бы сказал он, если бы ему хоть в шутку упомянули Янашка? Он любил его как ребёнка, это правда, но социальные слои в его сердце и голове укладывались в определённом порядке, которого ничто, даже самая большая любовь, нарушить не могло.
Думая так, мечникова пришла, однако, к убеждению, что страхи её были напрасны, что ребёнка она не поняла и что согрешила избытком заботливости.
Перекрестилась, помолилась, успокоилась… и, утомлённая, когда в окна уже заглядывал серый день, упала на стул, сломленная сном.
В замке было великое движение.
Никита сам побежал в городок к знакомому Аврааму за советом и съестными припасами. Сверх чаяния всю семью застал на ногах. Тут уже ведали обо всём, что произошло, и побеге Доршака, а старик заключил также, что на замок нападёт орда.
