Владимир Бенедиктов - Стихотворения (1884 г.)

«Говорят: война! война! –
Резвый мальчик Ваня
Лепетал. – Да где ж она?
Расскажи-ка, няня!»

«Там – далёко. Подрастешь –
После растолкуют».
– «Нет, теперь скажи, – за что ж?
Как же там воюют?»

«Ну сойдутся, станут в ряд
Посредине луга,
Да из пушки и палят,
Да и бьют друг друга.

Дым-то так валит тогда,
Что ни зги не видно».
– «Так они дерутся?» – «Да».
– «Да ведь драться стыдно?

Мне сказал папаша сам:
Заниматься этим
Только пьяным мужикам,
А не умным детям!

Помнишь – как-то с Мишей я
За игрушку спорил,
Он давай толкать меня,
Да и раззадорил.

Я прибил его. Вот на!
Победили наши!
«Это что у вас? Война? –
Слышим крик папаши. –

Розгу!» – С Мишей тут у нас
Было слез довольно,
Нас папаша в этот раз
Высек очень больно.

Стыдно драться, говорит,
Ссорятся лишь злые.
Ишь! И маленьким-то стыд!
А ведь там – большие.

Сам я видел сколько раз, –
Мимо шли солдаты.
У! Большущие! Я глаз
Не спускал, – все хваты!

Шапки медные с хвостом!
Ружей много, много!
Барабаны – тром-том-том!
Вся гремит дорога.

Тром-том-том! – И весь горит
От восторга Ваня,
Но, подумав, говорит: –
А ведь верно, няня,

На войну шло столько их,
Где палят из пушки, –
Верно, вышла и у них
Ссора за игрушки!»

Тебя приветствую я снова,
Маститый старец – темный лес,
Стоящий мрачно и сурово
Под синим куполом небес.

Меж тем как дни текли за днями,
Ты в грудь земли, на коей стал,
Глубоко врезался корнями
И их широко разметал.

Твои стволы как исполины,
Поправ пятой постелю мхов,
Стоят, послав свои вершины
На поиск бурных облаков.

Деревья сблизились как братья
И простирают всё сильней
Друг к другу мощные объятья
Своих раскинутых ветвей.

Я вижу дубы, сосны, ели,
Там – зев дупла, там – мох седой,
Коры растрескавшейся щели,
И пни, и кочки под ногой.

При ветре здесь витийством шума
Я упоен, а в тишине
Как величаво смотрит дума
С деревьев этих в душу мне!

И в час, как солнце близ заката
И меркнет день, душа моя
Здесь дивным таинством объята
И новым чувством бытия, –

И, с миром бренным, миром пыльным
Как бы навек разделена,
В союзе с миром замогильным
Здесь богу молится она, –

И лес является мне храмом,
Шум листьев – гимном торжества,
Смолистый запах – фимиамом,
А сумрак – тайной божества.

Спускает ночь свою завесу –
И мне мерещится тот век,
Как был родным родному лесу
Перворожденный человек.

Мне грезится тот возраст мира,
Как смертный мирно почивал,
Не заходила в лес секира,
Над ним огонь не пировал.

И где тот мир и та беспечность?
Вот мир с секирой и огнем,
Заботы, труд, могила, вечность…
Откуда мы? Куда идем?.

Лесная тень из отдаленья
Идет, ко мне наклонена,
Как будто слово разуменья
Мне хочет высказать она, –

И пробираюсь я украдкой,
Как будто встретиться боюсь
С великой жизненной разгадкой,
К которой мыслями стремлюсь;

Древесных листьев сонный лепет
Робею выслушать вполне,
Боюсь понять… невольный трепет
Вдруг проникает в сердце мне.

Бурлит игра воображенья,
И, как в магическом кругу,
Здесь духа тьмы и все виденья,
Сдается, вызвать я могу, –

И страшно мне, как сыну праха,
Ужасно мне под этой тьмой,
Но как-то рад я чувству страха
И мне приятен ужас мой.

Я помню: был старик – высокий, худощавый,
Лик бледный, свод чела разумно-величавый,
Весь лысый, на висках седых волос клочки,
Глаза под зонтиком и темные очки.
Правительственный сан! Огромные заботы!
Согбен под колесом полезной всем работы,
Угодничества чужд, он был во весь свой век
Советный муж везде и всюду – человек,
Всегда доступен всем для нужд, и просьб, и жалоб,
Выслушивает всех, очки поднимет на лоб,
И видится, как мысль бьет в виде двух лучей
Из синих, наискось приподнятых очей;
Иного ободрит улыбкою привета,
Другому, ждущему на свой вопрос ответа,
На иностранный лад слова произнося,
Спокойно говорит: «Нет, патушка, нелься».
Народным голосом и милостью престольной
Увенчанный старик, под шляпой треугольной,
В шинели серенькой, надетой в рукава,
В прогулке утренней протащится сперва –
И возвращается в свой кабинет рабочий,
Где труд его кипит с утра до поздней ночи.
Угодно ль заглянуть вам в этот кабинет?
Здесь нету роскоши, удобств излишних нет,
Всё дышит простотой студентской кельи скромной:
Здесь к спинке кресел сам хозяин экономный,
Чтоб слабых глаз его свет лишний не терзал,
Большой картонный лист бечевкой привязал;
Тут – груды книг, бумаг, а тут запас дешевых
Неслиндовских сигар и трубок тростниковых,
Линейки, циркули; а дальше – на полу –
Различных свертков ряд, уставленный в углу:
Там планы, чертежи, таблицы, счеты, сметы;
Здесь – письменный прибор. Вот все почти предметы!
И посреди всего – он сам, едва живой,
Он – пара тощих ног с могучей головой!
Крест-накрест две руки, двух метких глаз оглядка
Да тонко сжатых губ изогнутая складка –
Вот всё! – Но он тут – вождь, он тут душа всего,
А там орудия и армия его:
Вокруг него кишат и движутся, как тени,
Директоры, главы различных отделений,
Вице-начальники, светила разных мест,
Навыйные кресты и сотни лент и звезд;
Те в деле уж под ним, а те на изготовке,
Те перьями скрипят и пишут по диктовке,
А он, по комнате печатая свой шаг,
Проходит, не смотря на бренный склад бумаг,
С сигарою в зубах, в исканье целей важных,
Дум нечернильных полн и мыслей небумажных.
Вдруг: «Болен, – говорят, – подагрой поражен», –
И подчиненный мир в унынье погружен,
Собрались поутру в приемной, – словно ропот
Смятенных волн морских – вопросы, говор, шепот:
«Что? – Как? – Не лучше ли? – Недосланных ночей
Последствие! – Упрям! Не слушает врачей.
Он всем необходим; сам царь его так ценит!
Что, если он… того… ну кто его заменит?»

Полночь бьет. – Готово!
Старый год – домой!
Что-то скажет новый
Пятьдесят седьмой?

Не судите строго, –
Старый год – наш друг
Сделал хоть немного,
Да нельзя же вдруг.

Мы и то уважим,
Что он был не дик,
И спасибо скажем, –
Добрый был старик.

Не был он взволнован
Лютою войной.
В нем был коронован
Царь земли родной.

С многих лиц унылость
Давняя сошла,
Царственная милость
Падших подняла.

Кое-что сказалось
С разных уголков,
Много завязалось
Новых узелков.

В ход пошли вопросы,
А ответы им,
Кривы или косы, –
Мы их распрямим.

Добрых действий семя
Сеет добрый царь;
Кипятится время,
Что дремало встарь.

Год как пронесется –
В год-то втиснут век.
Так вперед и рвется,
Лезет человек.

Кто, измят дорогой,
На минутку стал,
Да вздремнул немного –
Глядь! – уж и отстал.

Ну – и будь в последних,
Коль догнать не хват, –
Только уж передних
Не тяни назад!

Не вводи в свет знанья
С темной стороны
Духа отрицанья,
Духа сатаны.

Человек хлопочет,
Чтоб разлился свет, –
Недоимки хочет
Сгладить прошлых лет.

Ну – и слава богу!
Нам не надо тьмы,
Тщетно бьют тревогу
Задние умы.

«Как всё стало гласно! –
Говорят они. –
Это ведь опасно –
Боже сохрани!

Тех, что мысль колышут,
Надо бы связать.
Пишут, пишут, пишут…
А зачем писать?

Стало всё научно,
К свету рвется тварь,
Мы ж благополучно
Шли на ощупь встарь.

Тьма и впредь спасла бы
Нас от разных бед.
Мы же зреньем слабы, –
Нам и вреден свет».  –

Но друзья ль тут Руси
С гласностью в борьбе?
Нет – ведь это гуси
На уме себе!

В маске патриотов
Мраколюбцы тут
Из своих расчетов
Голос подают.

Недруг просвещенья
Вопреки добру
Жаждет воспрещенья
Слову и перу;

В умственном движенье,
В правде честных слов –
«Тайное броженье»
Видеть он готов.

Где нечисто дело,
Там противен свет,
Страшно всё, что смело
Говорит поэт.

Там, где руки емки
В гуще барыша,
Норовит в потемки
Темная душа,

Жмется, лицемерит,
Вопиет к богам…
Только Русь не верит
Этим господам.

Время полюбило
Правду наголо.
Правде ж дай, чтоб было –
Всё вокруг светло!

Действуй, правду множа!
Будь хоть чином мал,
Да умом вельможа,
Сердцем генерал!

Бедствий чрезвычайных
Не сули нам, гусь!
Нет здесь ковов тайных, –
Не стращай же Русь!

Русь идет не труся
К свету через мглу.
Видно, голос гуся –
Не указ орлу.

Русь и в ус не дует,
Полная надежд,
Что восторжествует
Над судом невежд, –

Что венок лавровый
В стычке с этой тьмой
Принесет ей новый
Пятьдесят седьмой, –

И не одолеют
Чуждых стран мечи
Царства, где светлеют
Истины лучи, –

И разумной славы
Проблеснет заря
Нам из-под державы
Светлого царя.