Владимир Бенедиктов - Стихотворения (1884 г.)
Ребенку
Дитя! Твой милый, детский лепет
И сладость взгляда твоего
Меня кидают в жар и трепет –
Я сам не знаю – отчего.
Зачем, порывом нежной ласки
К земному ангелу влеком,
Твои заплаканные глазки
Целую жадно я тайком?
Не знаю… Так ли? – Нет, я знаю:
Сквозь ласку грешную мою
Порой, мне кажется, ласкаю
В тебе я маменьку твою;
Я, наклонясь к малютке дочке,
Хочу схватить меж слезных струй
На этой пухлой детской щечке
Другой тут бывший поцелуй,
Еще, быть может, неостылый…
То поцелуй святой любви
Той жизнедательницы милой,
Чья кровь, чья жизнь – в твоей крови;
И вот, как божия росинка
На листьях бледных и сухих,
Твоя невинная слезинка
Осталась на губах моих.
Дитя! Прости мне святотатство!
Прости мне это воровство!
Чужое краду я богатство,
Чужое граблю торжество.
Благодарю
Благодарю. Когда ты так отрадно
О чем-нибудь заводишь речь свою,
В твои слова я вслушиваюсь жадно
И те слова бездонным сердцем пью.
Слова, что ты так мило произносишь,
Я, в стих вложив, полмира покорю,
А ты мне их порою даром бросишь.
Благодарю! Благодарю!
Поешь ли ты – при этих звуках млея,
Забудусь я в раздумье на часок;
Мне соловья заморского милее
Малиновки домашней голосок, –
И каждый звук ценю я, как находку,
За каждый тон молитву я творю,
За каждую серебряную нотку
Благодарю – благодарю.
Под тишиной очей твоих лазурных
Порой хочу я сердцем отдохнуть,
Забыть о днях мучительных и бурных…
Но как бы мне себя не обмануть?
Моя душа к тебе безумно рвется, –
И если я себя не усмирю,
То тут уж мне едва ль сказать придется
«Благодарю, благодарю».
Но если б я твоим увлекся взором
И поздний жар еще во мне возник,
Ты на меня взгляни тогда с укором –
И я уймусь, опомнюсь в тот же миг,
И преклонюсь я к твоему подножью,
Как старый грех, подползший к алтарю,
И на меня сведешь ты милость божью.
Благодарю! Благодарю!
Просьба
Ах, видит бог, как я тебя люблю,
Ты ж каждый раз меня помучить рада,
Пожалуйста – не мучь меня, молю,
Пожалуйста – не мучь меня, – не надо!
Прими подчас и пошлый мой привет,
Избитое, изношенное слово!
Не хорошо? – Что ж делать? – Лучше нет.
Старо? – Увы! Что ж в этом мире ново?
И сам я стар, и полон стариной,
А всё теснюсь в сердечные страдальцы…
Пожалуйста – не смейся надо мной!
На глупости смотри мои сквозь пальцы!
Молчу ли я? – Махни рукою: пусть!
Дай мне молчать и от меня не требуй
Моих стихов читанья наизусть, –
Забыл – клянусь Юпитером и Гебой!
Всё, всё забыл в присутствии твоем.
Лишь на тебя я жадный взгляд мой брошу –
Всё вмиг забыл, – и как я рад притом,
Что с памяти свалил я эту ношу,
Весь этот груз! Мне стало так легко.
Я в тот же миг юнею, обновляюсь…
А всё еще осталось далеко
До юности… Зато я и смиряюсь.
Мои мечты… Я так умерен в них!
Мне подари вниманья лишь немножко,
Да пусть ко мне от щедрых ласк твоих
Перепадет крупица, капля, крошка!
Я и не жду взаимности огня,
Я в замыслах не так высокопарен!
Терпи меня, переноси меня, –
Бог знает как и то я благодарен!
Раздумье
Когда читаю я с улыбкой старика
Написанное мной в то время золотое,
Когда я молод был, – и строгая рука
Готова изменить и вычеркнуть иное, –
Себя остановив, вдруг спрашиваю я:
Черты те исправлять имею ли я право?
Порой мне кажется, что это не моя
Теперь уж собственность, и, «мудрствуя лукаво»,
Не должен истреблять я юного греха
В размахе удалом залетного стиха,
И над его огнем и рифмой сладострастной
Не должен допускать управы самовластной.
Порой с сомнением глядишь со всех сторон
И ищешь автора, – да это, полно, я ли?
Нет! Это он писал. Пусть и ответит он
Из прошлых тех времен, из той туманной дали!
Чужого ли коснусь я дерзкою рукой?
Нет! Даже думаю в невольном содроганье:
Зачем под давнею, забытою строкой
Подписываю я свое именованье?
Чесменские трофеи
Был то век Екатерины,
В море наши исполины
Дали вновь урок чалме,
Налетев на сопостата,
Нашей матушки ребята
Отличились при Чесме.
Наш орел изринул пламя –
И поникло турков знамя,
Затрещала их луна,
Флот их взорван – и во влагу
Брошен в снедь архипелагу,
Возмущенному до дна.
Пронеслась лишь весть победы
Взликовали наши деды,
В гуд пошли колокола,
Пушки гаркнули в столице:
Слава матушке царице!
Храбрым детушкам хвала!
Се добыча их отваги, –
Кораблей турецких флаги
В крепость вносятся – ура! –
И, усвоенные кровно,
Посвящаются любовно
Вечной памяти Петра.
Там – Невы в широкой раме
Есть гробница в божьем храме
Под короной золотой.
Над заветной той гробницей
С римской цифрой – I (единицей)
Русский выведен – П (покой),
Там – кузнец своей державы,
Дивный плотник русской славы,
Что, учась весь век, учил,
С топором, с дубинкой, с ломом,
С молотком, с огнем и громом,
Сном глубоким опочил.
По царицыну веленью
Те трофеи стали сенью
Над гробницею того,
Чья вся жизнь была работа,
Кто отцом, творцом был флота.
Возбудителем всего.
И гробница под навесом –
Под густым знаменным лесом –
Говорила за него…
Всюду честь воздать хотела
Продолжительница дела
Начинателю его.
Не умрут дела благие!
Там соборне литургия
Совершается над ним,
Там – сановные все лица
И сама императрица
С золотым двором своим.
И средь общего вниманья
Для духовного вещанья
Вышел пастырь на амвон, –
То был он – медоречивый
Славный пахарь божьей нивы,
Словосеятель – Платон, –
Тот, что посох брал, и, стоя
Перед паствой, без налоя,
Слух и сердце увлекал,
И при страшносудных спросах,
Поднимая грозно посох,
Им об землю ударял.
Вот он вышел бросить слово
При ниспосланных нам снова
Знаках божьих благостынь
И изрек сначала строго
Имя троичное бога
С утвердительным «аминь».
И безмолвье воцарилось…
Ждали все – молчанье длилось.
Мнилось – пастырь онемел.
Шепот в слушателях бродит:
«Знать, он слова не находит,
Дар глагола отлетел».
Ждут… и вдруг, к турецким стягам
Обратясь, широким шагом
Он с амвонного ковра
Устремился на гробницу
И простер свою десницу
Над останками Петра.
Все невольно содрогнулись,
И тайком переглянулись,
И поникшие стоят…
Сквозь разлитый в сфере храма
Дым дрожащий фимиама.
Стены, виделось, дрожат.
И, простертою десницей
Двигнут, вскользь над той гробницей,
Строй знамен, как ряд теней,
Что вокруг шатром сомкнулся,
Зашатался, всколыхнулся
И развеялся над ней.
И над чествуемым прахом
Ризы пасторской размахом
Всколебалось пламя свеч;
Сень, казалось, гробовая
Потряслась, и громовая
Излилась Платона речь.
И прогрянул глас витии:
«Петр! Восстань! И виждь России
Силу, доблесть, славу, честь!
Се трофеи новой брани!
Морелюбец наш! Восстани
И услышь благую весть!»
И меж тем как слов гремящих
Мощь разила предстоящих,
Произнес из них один
Робким шепотом, с запинкой:
«Что он кличет? – Ведь с дубинкой
Встанет грозный исполин!»
Послание о визитах
К М. Ф. Штакеншнеидер
Вы правы. Рад я был сердечно
От вас услышанным словам:
Визиты – варварство, конечно!
Итак – не еду нынче к вам
И, кстати, одержу победу
Над предрассудком: ни к кому
В сей светлый праздник не поеду
И сам визитов не приму;
Святого дня не поковеркав,
Схожу я утром только в церковь,
Смиренно богу помолюсь,
Потом, с почтеньем к генеральству,
Как должно, съезжу по начальству
И крепко дома затворюсь.
Обычай истинно безумный!
Китайских нравов образец!
День целый по столице шумной
Таскайся из конца в конец!
Составив список презатейный
Своим визитам, всюду будь –
На Острову и на Литейной,
Изволь в Коломну заглянуть.
И на Песках – и там быть надо,
Будь у Таврического сада,
На Петербургской стороне,
Будь моря Финского на дне,
В пределах рая, в безднах ада,
На всех планетах, на луне!
Блажен, коль слышишь: «Нету дома»
«Не принимают». – Как огня,
Как страшной молнии и грома
Боишься длинного приема:
Изочтены минуты дня –
Нельзя терять их; полтораста
Еще осталось разных мест,
Где надо быть, тогда как часто
Несносно длинен переезд.
Рад просто никого не видеть
И всех проклясть до одного,
Лишь только б в праздник никого
Своим забвеньем не обидеть, –
Лишь только б кинуть в каждый дом
Билетец с загнутым углом,
Не видеть лиц – сих адских пугал…
Что лица? – Дело тут не в том,
А вот в чем: карточка и угол!
Лишь только б карточку швырнуть,
Ее где следует удвоить,
И тут загнуть, и там загнуть,
И совесть, совесть успокоить!
Ярлык свой бросил, хлоп дверьми:
Вот – на! – и черт тебя возьми!
Порою ветер, дождь и слякоть,
А тут визиты предстоят;
Бедняк и празднику не рад –
Чего? Приходится хоть плакать.
Вот он выходит на крыльцо,
Зовет возниц, в карманах шарит…
Лицом хоть в грязь он не ударит,
Да грязь-то бьет ему в лицо.
Дорога – ад, чернее ваксы;
Извозчик за угол скорей
На кляче тощенькой своей
Свернул – от столь же тощей таксы,
Прочтенной им в чертах лица,
К нему ревущего с крыльца.
Забрызган с первого же шага,
Пешком пускается бедняга,
И очень рад уже потом,
Когда с товарищем он в паре
Хоть как-нибудь, тычком, бочком,
На тряской держится «гитаре»:
Так называют инструмент
Хоть звучный, но не музыкальный,
Который в жизни сей печальной
Старинный получил патент
На громкий чин и титул «дрожек»,
И поглядишь – дрожит как лист,
Воссев на этот острый ножик,
Поэт убогий иль артист.
Я сам… Но, сколь нам ни привычно,
Всё ж трогать личность – неприлично
Свою тем более… Имен
Не нужно здесь; итак – NN,
Визитных карточек навьючен
Колодой целою, плывет
И, тяжким странствием измучен,
К дверям по лестнице ползет,
Стучится с робостью плебейской
Или торжественно звонит.
Дверь отперлась; привет лакейской
Как раз в ушах его гремит:
«Имеем честь, дескать, поздравить
Вас, сударь, с праздником»; молчит
Пришлец иль глухо «м-м» мычит,
Да карточку спешит оставить
Иль расписаться, а рука
Лакея, вслед за тем приветом,
И как-то тянется слегка,
0 И, шевелясь исподтишка,
Престранно действует при этом,
Как будто ловит что-нибудь
Перстами в области воздушной,
А гость тупой и равнодушный
Рад поскорее ускользнуть,
Чтоб продолжить свой трудный путь;
Он защитит, покуда в силах,
От наступательных невзгод
Кармана узкого проход,
1 Как Леонид при Фермопилах.
О, мой герой! Вперед! Вперед!
Вкруг света, вдаль по океану
Плыви сквозь бурю, хлад и тьму,
Подобно Куку, Магеллану
Или Колумбу самому,
И в этой сфере безграничной
Для географии столичной
Трудись! – Ты можешь под шумок
Открыть среди таких прогулок
Иль неизвестный закоулок,
Иль безымянный островок;
Полузнакомого припомня,
Что там у Покрова живет,
Узнать, что самая Коломня
Есть остров средь канавных вод, –
Открыть полярных стран границы,
Забраться в Индию столицы,
Сто раз проехать вверх и вниз
Через Надежды Доброй мыс.
Тут филолог для корнесловья
Отыщет новые условья,
Найдет, что русский корень есть
И слову чуждому «визиты»,
Успев стократно произнесть
Извозчику: «Да ну ж! вези ты!»
Язык наш – ключ заморских слов:
Восстань, возрадуйся, Шишков!
Не так твои потомки глупы;
В них руссицизм твоей души,
Твои родные «мокроступы»
И для визитов хороши.
Зачем же всё в чужой кумирне
Молиться нам? – Шишков! Ты прав,
Хотя – увы! – в твоей «ходырне»
Звук русский несколько дырав.
Тебя ль не чтить нам сердца вздохом,
В проезд визитный бросив взгляд
И зря, как, грозно бородат,
Маркер трактирный с «шаропёхом»
Стоит, склонясь на «шарокат»?
Но – я отвлекся от предмета,
И кончить, кажется, пора.
А чем же кончится всё это?
Да тем, что нынче со двора
Не еду я, останусь дома.
Пускай весь мир меня винит!
Пусть всё, что родственно, знакомо
И близко мне, меня бранит!
Я остаюсь. Прямым безумцем
Довольно рыскал прежде я,
Пускай считают вольнодумцем
Меня почтенные друзья,
А я под старость начинаю
С благословенного «аминь»;
Да только вот беда: я знаю –
Чуть день настанет – динь, динь, динь
Мой колокольчик, – и покою
Мне не дадут; один, другой,
И тот, и тот, и нет отбою –
Держись, Иван – служитель мой!
Ну, он не впустит, предположим;
И всё же буду я тревожим
Несносным звоном целый день,
Заняться делом как-то лень –
И всё помеха! – С уголками
Иван обеими руками
Начнет мне карточки сдавать,
А там еще, а там опять.
Как нескончаемая повесть,
Всё это скучно; изорвешь
Все эти листики, а всё ж
Ворчит визитная-то совесть,
Ее не вдруг угомонишь:
«Вот, вот тебе, а ты сидишь!»
Неловко как-то, неспокойно.
Уж разве так мне поступить,
Как некто – муж весьма достойный
Он в праздник наглухо забить
Придумал дверь, и, в полной мере
Чтоб обеспечить свой покой,
Своею ж собственной рукой
Он начертал и надпись к двери:
«Такой-то-де, склонив чело,
Визитщикам поклон приносит
И не звонить покорно просит –
Уехал в Царское Село».
И дома дал он пищу лени,
Остался целый день в тиши, –
И что ж? Потом вдруг слышит пени:
«Вы обманули – хороши!
Чрез вас мы время потеряли –
Час битый ехали, да час
В Селе мы Царском вас искали,
Тогда как не было там вас».
Я тоже б надписал, да кстати ль?
Прочтя ту надпись, как назло,
Пожалуй, ведь иной приятель
Махнет и в Царское Село!
«Увы! мечты высокопарной…»