Виктор Аскоченский - Асмодей нашего времени
Больно и обидно было Онисиму Сергеевичу такое оскорбленіе его нѣжной, хоть и не совсѣмъ разумной, любви къ дѣтямъ. Сама Соломонида Егоровна на первыхъ порахъ не осмѣливалась соваться съ своими убѣжденіями и утѣшеніями, когда Онисимъ Сергеевичъ жаловался на неблагодарность и безчувственность дѣтей. Лишь изрѣдка позволяла она себѣ сказать какую нибудь великолѣпную сентенцію о жестокости судьбы, всегда преслѣдующей людей достойныхъ, или о твердомъ перенесеніи несчастій. Черезъ нѣсколько однакожь времени, когда первое непріятное впечатлѣніе ослабѣло, Соломонида Егоровна заговорила уже смѣлѣе, и даже сказала однажды, что должность Становаго отнюдь не унижаетъ Виталія и всей ихъ фамиліи, потому-что вонъ-дескать и король французскій Филпппъ былъ какъ то деревенскимъ учителемъ.
Но ни Онисимъ Сергеевичъ, ни Соломонида Егоровна не взяли въ толкъ того, что въ этомъ дѣлѣ они виноваты больше, чѣмъ кто либо другой. Ужь такъ устроена природа человѣческая. Себя обвинить – Боже сохрани! Ужь если не на кого, то мы на судьбу свалимъ.
Примѣръ старшаго сына плохо однакожь вразумилъ Онисима Сергеевича. Жоржъ готовилъ ему еще большія непріятности. Назойливость и нахальство развивались въ немъ не по лѣтамъ; а добрая маменька увѣряла слабаго папеньку, что Жоржъ ихъ понимаетъ себя очень хорошо, что онъ чрезвычайно почтителенъ и слушается каждаго ея слова. Послѣднее, дѣйствительно, было справедливо, потому что Жоржъ превосходно понималъ, что маменька его послѣ нравоучительной тирадки всегда становится необыкновенно добра и безотказно наполняетъ щегольской его портъ-моне. Самъ Онисимъ Сергеевичъ, по какому-то странному ослѣпленію, вѣрилъ, что Жоржъ малой съ добрымъ сердцемъ, хоть и шалопай немножко. "Ну, да это, говорилъ онъ, только подъ крыломъ матушки, а вотъ какъ поступишь, братъ, въ училище, да потянешь лямку на службѣ,такъ узнаешь Кузькину мать, въ чемъ она ходитъ. "
Глава пятая
Въ городъ В. пріѣхалъ какой-то заграничный артистъ удивлять своимъ талантомъ непросвѣщенную и добрую Русь. Извѣстно, что эти господа считаютъ наше любезное Отечество чѣмъ-то въ родѣ Калифорніи, и съ благодарностью принимая за границей скромные франки и горемычные цванцигеры, отъ насъ непремѣнно требуютъ полновѣсныхъ рублей. А мы сдуру-то и платимъ имъ, да еще принуждены бываемъ выслушивать ихъ громкія жалобы на то, что ихъ тутъ цѣнить не умѣютъ, что за границей хоть и мало имъ платятъ, за то вишь они добываютъ тамъ славу и извѣстность.
– Славу и извѣстность, говорилъ однажды при мнѣ старый полковникъ, взявшій для падчерицы своей, да кстати ужь и для себя, билетъ въ какой-то концертъ, что стоило ему пяти серебрянныхъ рублей:– славу и извѣстность-вишь оно какъ! Ну и жили бы тамъ съ своей славой и извѣстностью! Такъ нѣтъ же, лезутъ къ намъ за безславными рублями и безъизвѣстными червонцами. То-то и есть-то; видно, и соловьи отъ своихъ пѣсенъ сыты не бываютъ!
Онисимъ Сергеевичъ, встрѣтивъ у губернатора заѣзжаго гостя, долгомъ почелъ познакомиться съ нимъ, и почитая свою Елену тоже не послѣдней артисткой, запросилъ его къ себѣ. Отказа не было, потому что голодный артистъ разсчиталъ между прочимъ на сбытъ нѣсколькихъ билетовъ черезъ руки гостей и хозяина. Слѣдствіемъ этого было то, что Онисимъ Сергеевичъ открылъ у себя музыкальный вечеръ, на который, между многими другими, приглашенъ и Софьинъ, уже успѣвшій пріобрѣсть ближайшее знакомство съ Небѣдой и даже благоволеніе самой Соломониды Егоровны.
Въ назначенный день совсѣмъ неожиданно пріѣхалъ къ Владиміру Петровичу передъ самымъ вечеромъ Племянничковъ, разфранченный на пропалую.
– Нѣтъ ли у васъ, дяденька, воротничковъ получше? сказалъ онъ, вынимая изъ кармана свѣжія, еще ненадѣванныя перчатки.
– Я не ношу ихъ, а что такое?
– Стало быть съ моими помятыми я не произведу желаемаго эффекта.
– Гдѣжь это?
– У Небѣдовъ-съ.
– А вы тамъ будете?
– Какъ же-съ.
– Приглашены?
– Нѣтъ-съ, мы дѣйствуемъ по аглецки; явимся и безъ приглашенія. А что такое, развѣ у нихъ балъ какой?
– Балъ не балъ, но что-то въ родѣ вечера.
– Тѣмъ лучше! значитъ, я не даромъ израсходовался на бѣлыя перчатки.
– Какой-то проѣзжій артистъ будетъ играть тамъ.
– И превосходно! Значитъ, не будемъ затрудняться въ выборѣ предмета для пріятнаго conversation. Фу, канальство! Вотъ разойдусь! говорилъ Племянничковъ, потирая отъ удовольствія руки. То есть, вы ахнете, дяденька, отъ удивленія моимъ музыкальнымъ свѣдѣніямъ! А то въ самомъ дѣлѣ съ этой барыней трудно попасть въ линію.
– Ахъ, да; я давно хотѣлъ спросить, вѣдь вы были у нихъ съ визитомъ?
– Былъ-съ, какъ-же.
– Чтожь вы мнѣ не разскажете, какъ васъ тамъ приняли?
– Да нечего разсказывать. А не вспоминали тамъ ни разу обо мнѣ?
– Нѣтъ, что-то ни помнится.
– Дурно! Стало быть не произвелъ должнаго впечатлѣнія.
– Напротивъ, это хорошо; а то я знаю ваши впечатлѣнія-то.
– Знаете? Ну, такъ знайтежь; я нагородилъ тамъ ужаснѣйшихъ глупостей.
– Такъ и есть!
– Нельзяже-съ, дяденька. Можете вообразить, прихожу это, раскланиваюсь, какъ слѣдуетъ, рекомендуюсь, что – молъ такъ и такъ, "проливалъ въ нѣкоторомъ отношеніи кровь на пользу отечества," прошу удостоить… словомъ, отрекомендовался, какъ долгъ велитъ, и сѣлъ. Только что хотѣлъ я затянуть пѣсню о погодѣ,– мадамъ Небѣда, не давъ мнѣ промолвить слова, понесла такую аристократическую дичь…
– Эхъ, крякнулъ Софьинъ, нетерпѣливо повернувшись въ креслѣ.
– Пожалуйте жь, дяденька, чѣмъ это кончилось. Не желая ударить лицомъ въ грязь, я и себѣ пустился въ аристократическіе разсказы. Мы съ ней объѣздили весь Петербургъ, всѣхъ вельможъ и бюрократовъ, и чуть, чуть не застряли во Дворцѣ.
– Эхъ, какой же вы, право! сказалъ Софьинъ, качая головой.
– Позвольте же, позвольте. Барыня, чувствуя, что отъ меня такъ и пышетъ аристократизмомъ, сдѣлала умильную рожицу, и пожелала узнать, что я за птица. – Такъ себѣ, чиновникъ, сказалъ я. – Не родня ли вы почтъ-директору Платону Александровичу Племянничкову? – никакъ нѣтъ-съ. – Какихъ же вы? – Очень незначительныхъ: мой дѣдушка былъ приходскимъ дьячкомъ, а батюшка штатнымъ смотрителемъ.
– Охота же вамъ плести такія глупости!
– А чтожь мнѣ было дѣлать? Надобножь поддерживать разговоръ.
– Славно вы его поддерживаете!
– По всѣмъ правиламъ искусства. Отъ маленькихъ противорѣчій, дяденька, зависитъ интересъ разговора.
– А если она узнаетъ, что вы солгали?
– Скажу, пошутилъ.
– Съ дамой-то?
– Нѣтъ, съ барыней.
– Дурно, Ѳедоръ Степанычъ, не хорошо!
– За тожь, какъ опѣшила моя барыня! Вдругъ опустила голосъ нѣсколькими нотами ниже. Она принялась убѣждать меня въ самыхъ краснорѣчивыхъ выраженіяхъ, что незнатность происхожденія совершенно ничего не значитъ, что это не должно меня безпокоить, что у нихъ есть въ Петербургѣ знакомый генералъ, который тоже изъ поповичей, и что порядочные люди бываютъ во всякомъ сословіи. Я, разумѣется, совершенно согласился съ этимъ и усерднѣйше сталъ просить, тоже въ краснорѣчивыхъ оборотахъ, призрѣть мое ничтожество и бросить взглядъ благосклоннаго вниманія….
– Что вы мнѣ толкуете? Какъ же таки можно, чтобъ она не догадалась изъ словъ, изъ тону вашего, что вы такъ дерзко шутите?
– Куда ей дурѣ! Напротивъ, моя всеуниженнѣйшая просьба произвела самое лучшее впечатлѣніе! Съ важностію театральной герцогини госпожа Соломонида представила меня своей дочери старшей, не преминувъ однакожь тонко замѣтить, что я не изъ тѣхъ Племянничковыхъ, которыхъ, видите ли, они знали въ Петербургѣ, а изъ другихъ какихъ-то.
– Какихъ-то?
– Да, какихъ-то; такъ и сказала.
– Видите? Ктожь васъ виноватъ? Не болтайте пустаго!
– Мамзель однакожь ничего. Мы съ ней сошлись во взглядахъ. Она, изволите видѣть, дилетантка, – ну, это и мой конекъ. Мы перебрали съ нею всѣхъ артистовъ и всякому изъ нихъ дали надлежащую оцѣнку. Кстати, дяденька, что это за штука такая генералъ-басъ?
– А что такое?
– Да она замѣтила мнѣ, что я должно быть хорошо разумѣю генералъ-басъ. Натурально, я сказалъ, что очень хорошо. А между тѣмъ, позвольте узнать, дяденька, что это птица какая, опера или книга чтоль?
– За чѣмъ же вы берете на себя знаніе того, о чемъ и понятія не имѣете?
– Дѣйствительно, чортъ знаетъ за чѣмъ. Такъ вотъ съ языка сорвалось. Да спасибо Жоржу, подоспѣлъ на выручку.
– Ну, что же, какъ вы его нашли?
– Прекрасный молодой человѣкъ! Послѣ двухъ-трехъ словъ мы сошлись съ нимъ на короткую ногу.
– Стоило!
