Генри Джеймс - Бостонцы
– Пожалуйста, начинайте! Голос, человеческий голос, – вот чего мы хотим!
– Я буду говорить после вас, и если вы шарлатанка, я вас разоблачу, – сказала миссис Фарриндер, скорее величественно, чем шутливо.
– Я думаю, мы все готовы и будем соблюдать тишину, – заметила мисс Бёрдси.
Глава 8
Верена Таррант встала и вышла к своему отцу на середину комнаты; Олив Ченселлор вернулась на своё место возле миссис Фарриндер, а гости мисс Бёрдси, сгорая от любопытства, расселись по своим местам или расположились вдоль голых стен кабинета. Верена взяла руки отца в свои и на какое-то мгновение замерла, обратившись глазами к присутствующим. Её мать со странным вздохом подвинула ей стул, на котором сама до этого сидела, и Верена, опустив руки отца, села. Она сидела с закрытыми глазами, когда отец положил на её голову свою длинную худую ладонь. Бэзил Рэнсом наблюдал за этим процессом с большим интересом, главным образом, из-за девушки, которая интриговала и забавляла его. В ней было больше цвета, чем в ком бы то ни было из присутствующих; все краски, какие только можно было отыскать во всём этом блеклом, выцветшем обществе, собранном мисс Бёрдси, слились в этой привлекательной, но неоднозначной молодой особе. В её отце, напротив, не было ничего загадочного. Рэнсом возненавидел его с того самого момента, как тот открыл рот. Он был в высшей степени фамильярен и соответствовал своему образу банального авантюриста – насквозь фальшивого, хитрого и вульгарного. Печально было осознавать, что такой человек – отец красивой и хрупкой девушки, которая, очевидно, была довольно умна, независимо от наличия у неё таланта. Её бледная пышная мать, сидящая в углу, была больше похожа на леди. «Хотя леди должно быть стыдно связываться с шарлатаном!» – сказал про себя Рэнсом в привычной уничижительной манере, позаимствованной им из старинной английской литературы. Он встречал таких как Таррант довольно часто в разрушенных войной южных штатах в тяжёлый период реконструкции, и, по его собственному мнению, не раз «вздувал» их на политических дебатах. В глубине души Бэзил был уверен, что Верена всего лишь шарлатанка, и ему казалось справедливым, что миссис Фарриндер придерживалась того же мнения. Никогда ещё ему не доводилось встречать такого странного сочетания: у неё было прелестнейшее, прямо-таки неземное лицо, но при этом она вся была словно освещена искусственным светом, подобно музейному экспонату или члену какой-нибудь театральной труппы, и эта театральность выражалась даже в деталях её одежды. Он бы ничуть не удивился, если бы она вдруг достала кастаньеты или принялась бить в бубен.
Маленькая доктор Пренс, с присущей ей рассудительностью, заметила, что девушка страдает малокровием, но скрывает это. Справедливость этого предположения ещё предстояло доказать, хотя Верена выглядела довольно бледной, как и многие женщины с этим особенным рыжим оттенком волос, который создаёт ощущение, что вся кровь от лица отхлынула к волосам. И всё же, было что-то естественно яркое и чистое в этой юной леди, с её стройным упругим станом, глазами, насыщенными цветом, с яркими губами, и волосами, собранными в замысловатый жгут. У неё были любопытные сияющие глаза, которые переливались как драгоценные камни, когда она улыбалась, и, хотя она была невысокого роста, она несла свою маленькую головку так, словно была выше остальных. Рэнсому даже показалось, что в ней есть что-то восточное, хотя она и была лишена восточной смуглости. Будь, у неё козочка, она бы сошла за Эсмеральду, пусть Рэнсом и смутно представлял себе, как та должна выглядеть. Верена была одета в светло-коричневую блузку причудливого покроя и жёлтую юбку, подпоясанную широким малиновым кушаком. Янтарное ожерелье, опутывающее шею в два ряда, спадало на её молодую грудь. Следует отметить, что, несмотря на довольно легкомысленный характер её внешности, предстоящее выступление, казалось, носило серьёзный характер. Она сидела спокойно, во всяком случае, оставила в покое свой веер, пока её отец продолжал таинственный процесс погружения её в сон. Рэнсом переживал, не усыпит ли он её окончательно: на несколько минут её глаза были закрыты, и он услышал, как стоящая рядом с ним дама, видимо, знакомая с явлениями этого толка, сказала, что она «уходит». Представление пока не впечатляло, хотя вид неподвижной девушки создавал интригу. Доктор Таррант ни на кого не смотрел, пока настраивал дочь на нужный лад; его взгляд блуждал вокруг карниза, и он скалил зубы воображаемой публике на галёрке.
– Тише, тише, – бормотал он время от времени. – Он придёт, дитя моё! Он придёт, просто позволь ему это сделать. Ты должна позволить духу войти, когда он захочет.
На мгновение он вскинул руки, чтобы избавиться от длинных рукавов плаща, которые спадали, скрывая кисти. Рэнсом отмечал про себя все эти незначительные и незаметные для других детали. Он увидел и ожидание на лице кузины, обращенном на юную пророчицу. В нём самом стало нарастать нетерпеливое раздражение, не из-за нравоучительного голоса, который ненадолго замолк, а из-за таинственных пассов Тарранта: они до такой степени возмущали Рэнсома, будто он сам чувствовал прикосновение его рук, которые, казалось, оскорбляли неподвижную девушку. Эти руки заставляли его нервничать, вызывали в нём беспричинную злобу, и он задавался вопросом, имеет ли этот торговец чудесами право на подобные манипуляции с собственной дочерью. Рэнсом почувствовал облегчение, когда Верена встала, отодвинувшись от отца и оставив его в тени, как если бы его часть представления была позади. Она стояла теперь со спокойным лицом и невидящими глазами, серьёзная и сосредоточенная и после небольшого промедления начала говорить. Она начала бессвязно, почти неслышно, как будто говорила во сне, и Рэнсом не мог разобрать ни слова. Всё это казалось ему в высшей степени странным, и он спрашивал себя, что сказала бы доктор Пренс, будь она здесь.
– Она просто собирается с мыслями, чтобы сделать доклад. Она выйдет из этого состояния в полном порядке, – сказал низкий голос гипнотизера.
Судя по всему, под докладом он понимал что-то своё. Но он оказался прав, и Верена совсем скоро очнулась, словно от сладкого сна, произведшего на неё столь странный эффект. Она вновь начала говорить – сначала медленно и осторожно, как если бы она прислушивалась к словам невидимого суфлёра, шепчущего ей отдельные фразы из-за кулис. Затем вдохновение вернулось к ней, и она полностью отдалась ему. В течение десяти минут, как показалось Рэнсому, хотя, он и потерял всякий счёт времени, публика вместе с миссис Фарриндер и мисс Ченселлор зачарованно внимала каждому её слову. Он пытался подсчитать после, как долго она говорила, и пришёл к выводу, что эта странная, страстная, абсурдная и пленительная речь длилась не менее получаса. Ему было совсем неважно, что именно она говорила, он меньше всего заботился о смысле её слов, понимая только, что вся речь была посвящена доброте и мягкости женщины, попираемой на протяжении многих веков железной пятой мужчины. Она говорила о равенстве женщин или даже об их превосходстве, в чём он не был уверен. Она говорила о грядущем дне женской консолидации и всеобщем сестринстве, основанном на любви и солидарности, и об обязанностях женщин по отношению к себе и друг к другу. Но даже предмет «доклада», по мнению Рэнсома, не смог испортить особой атмосферы. Вовсе не её слова, хотя она и сказала несколько впечатляющих вещей, производили такой эффект, а образ свежей, нарядно одетой девушки, чей порыв был столь чист и искренен. Когда ей удалось завоевать доверие, она открыла глаза, мягкий блеск которых только добавил очарования её выступлению. Эта речь пестрила фразами из школьного лексикона и грешила логическими ошибками, но была украшена вкраплениями красноречия и полётом фантазии, которые, действительно, могли принести ей успех в Топеке, хотя Рэнсому показалось, что, даже если бы выступление было гораздо хуже, результат бы не изменился, поскольку сила аргументов здесь не имела особого значения. Это была персональная выставка одного художника, и этот художник был уникален. Рэнсом догадывался, что в Бостоне были и другие круги, чей придирчивый вкус Верена могла оскорбить своим дерзким выступлением, но он чувствовал, что его собственную непреходящую жажду она сумела утолить. Он был упорным консерватором, и его ум был закалён против проповедуемых ею глупостей, вроде женских прав, равенства полов и суфражизма, который должен привести американских матерей в Сенат, но и это сейчас не имело особого значения. Она и сама не знала, что говорила, поскольку большая часть её мыслей принадлежала её отцу, и она могла бы с таким же успехом говорить о чём угодно. Но её природа требовала от неё высказываться в свободной юношеской манере нежным переливчатым голоском, потряхивая замысловатой косой, подобно наяде, поднимающейся на гребне волны. Казалось, её сокровенным желанием было угодить каждому, кто в этот момент был рядом, и она испытывала счастье при мысли, что ей это удалось. Я не знаю, был ли Рэнсом осведомлен о том, что эту черту часто приписывали мисс Таррант, намекая на её возможную поверхностность; он же предпочитал верить в то, что она была столь же невинна, сколь и прекрасна, и думать, что эту восхитительную вокалистку просто заставили исполнять скверную мелодию. И, действительно, как же красиво эта мелодия звучала в её устах!
