Юрий Коротков - Стиляги. Как это было
– Подожди, я сейчас, – кивнул Мэлс Кате. Открыл другую форму и с грохотом вывалил на пол пионера с застывшей в салюте рукой. Привычно накинул ему на горло трос, кран поднял того под потолок и потащил во двор.
Катя проводила глазами раскачивающегося в петле пионера.
– Нет-нет-нет! – замахал Мэлс руками, перехватив ее взгляд. – Вожди в другом цехе!
– Не паясничай! – недовольно сказала она.
Мэлс вытащил из-за уха папиросу, ловко выстрелил с пальца вверх коробок, запалив спичку, прикурил, поймал коробок и спрятал в карман. Присел на край формы. Катя села было напротив, тут же подскочила, разглядев, что сидит на чьей-то огромной голове, и осталась стоять.
– Работаешь? – спросила она.
Мэлс развел руками: странный вопрос.
– Я по поручению комитета комсомола, – сказала Катя.
Мэлс понимающе кивнул и приготовился слушать.
– Я поговорила с ребятами и с руководством, – деловито начала она. – Они согласны – в виде исключения – восстановить тебя в комсомоле и в институте. Пока условно, с испытательным сроком, а через год восстановят окончательно. Тебе надо написать заявление и прийти выступить на собрании…
– Зачем?
– Как зачем? – удивилась Катя. – Рассказать, что ты осознал свои ошибки и заблуждения.
Мэлс вдруг засмеялся.
– Что? – спросила она.
Мэлс замахал рукой, шлепнул себя по губам – и все не мог остановиться.
– Что?! – крикнула она, сорвавшись с официального тона. – Ты хоть… ты хоть понимаешь, чего мне это стоило – каждого обойти, с каждым поговорить, просить, унижаться!
– Извини, Кать… Просто представил… Ты, наверное, шла сюда и думала, как сижу я тут, сирота, и плачу над своей горькой судьбой? Да не хочу я обратно! Знаешь, Кать, я тебе даже благодарен. Нет, правда! Всех в школе в комсомол принимали – и я как все. Все в институт пошли – и я следом. А как же – отец рабочий, сын – инженер, все как положено! Если б не ты, так и сидел бы – как все, экзамены сдавал, а потом всю жизнь у кульмана стоял. Не мое это, понимаешь? Мне хорошо, Катя, понимаешь?! – вскочил он. – Здесь мужики – вот такие! С этими ребятами тоже ладим, – хлопнул он по плечу пустоглазого бетонного пионера. – Понятливые, немногословные. Вечером репетирую тут, – указал он на саксофон в футляре. – Им нравится! Стилем учу танцевать, – обнял он двух девушек с веслами. – Получается!.. – засмеялся он. – Спасибо, что зашла, Кать. У меня времени нет, извини. Работа сдельная – сколько налепил, столько получу. А мне жену молодую кормить надо!
– Жену?.. – дрогнувшим голосом спросила Катя.
– Скоро распишемся.
Катя какое-то время смотрела на него с искаженным лицом. Потом молча повернулась и пошла через двор.
Петрович спустился по лестнице с верхотуры.
– Вот это баба! – в восторге сказал он. – Твоя?
– Нет.
– Зря теряешься! – Петрович подошел к воротам цеха, глядя ей вслед. – Ох, баба! Ну, баба! – мечтательно покрутил он головой. – Ей бы весло в руки!..
Мэл стоял со своим квартетом на “бирже”.
– А ударник – ты-дыч, ты-дыч, ты-дыч… – брызжа слюной, отбивал ритм по коленям Дрын. – И тут сакс вступает: вау-у…
Между лабухами деловито сновали барыги:
– Проводы на пенсию – баян, труба, ударные…
– Утренник в женской школе – фортепиано, скрипка, кларнет…
– Может, завалимся в женскую школу? – предложил Дрын. – Косички-фартучки. Наведем шороху!
Все засмеялись.
Нолик вклинился между ними:
– Джаз-банд на первомайские… – таинственно сообщил он.
– Сколько? – обернулся Мэл.
– Тридцать рублей.
– У-у… – переглянувшись, протянули они хором.
– За такие хрусты лабухов кабацких покупай, – кивнул Дрын через плечо, и они отвернулись, оставив Нолика за кругом.
Тот побродил за спинами и снова втиснулся между ними.
– Тридцать пять! – отчаянно, будто от сердца отрывая, сказал он.
– Нолик! – приобнял его за плечи Мэл. – Имей совесть, хотя бы по праздникам.
– А сколько?
– Тридцать пять. На каждого.
Нолик сделал круглые глаза.
– Не торгуйтесь, мужчина, – гнусавым бабьим голосом протянул Дрын. – Получите удовольствие согласно тарифу!
Нолик потоптался и, глядя в сторону, протянул деньги и клочок бумаги в опущенной руке:
– Адрес… Аванс… Добираться поодиночке…
Джаз-банд расположился на сцене, Дрын сел за ударные, отбил дробь на тарелках. Мэлс вышел вперед.
– Товарищи! – объявил он. – Торжественный вечер, посвященный Международному дню солидарности трудящихся, разрешите считать открытым! – Он поднял саксофон и заиграл “Интернационал”.
Набившиеся в тесный клуб чуваки и чувихи молча ждали. Постепенно в зале стал нарастать недовольный ропот. Нолик за кулисами отчаянно крутил пальцем у виска и строил страшные рожи. Мэлс невозмутимо вел бравурную мелодию. Потом прервался и повторил последнюю фразу с середины, потом еще раз – все быстрее и короче, подмигнул своим – и джаз-банд грянул в бешеном ритме. Стиляги захохотали, оценив шутку, и бросились танцевать.
Мэлс увидел, как Полли, бросив партнера, выбралась из танцующей толпы и привалилась к стене, закрыв рукой глаза. Он кивнул Дрыну, положил саксофон и спустился в зал.
– Голова закружилась… – виновато сказала она.
– Может, на воздух выйти? – забеспокоился Мэлс.
– А, уже все прошло, – беспечно махнула Польза.
– Тогда хильнем тройным гамбургским?
Они закружились щекой к щеке.
– Скоро, наверное, танцевать уже не смогу, – пожаловалась она.
– Давай завтра заявление подадим, – сказал Мэлс. – А то будешь на свадьбе животом родню пугать.
– Как скучно, Мэл! – укоризненно протянула Полли. – А я-то мечтала: “Позвольте предложить вам руку и сердце…”
– Сударыня! – с чувством произнес он. – С тех пор, как я увидел вас, я потерял покой и сон. Составьте мое счастье, будьте моею женой!
– Ах, все это так неожиданно, право… – жеманно закатила она глаза. – Я должна испытать ваши чувства.
– И долго будешь испытывать? – засмеялся Мэлс.
Польза начала с детской деловитостью загибать пальцы.
– Четыре с половиной месяца, – сообщила она.
Мэлс резко остановился.
– Мэл, – уже серьезно сказала Полли. – Я ведь не сказала “нет”. Давай подождем ребенка. А потом вместе решим. Хорошо? – она заглянула ему в глаза и примирительно улыбнулась.
Они снова закружились в танце…
– Атас! Чуваки, облава! – раздался вдруг крик, и стиляги бросились к дверям.
Мэлс, схватив Полли за руку, прорвался сквозь встречную толпу к сцене, схватил саксофон, и они выбежали на улицу…
Бригадмильцы цепью выстроились напротив стиляг. Стиляги, независимо сунув руки в карманы, разом шагнули вдоль стены вперед – бригадмильцы туда же. Те, пригнувшись, отступили на два шага назад – эти тоже. Две цепочки – темно-синяя и пестрая – двигались друг напротив друга в молчаливом ритуальном танце, зеркально повторяя каждый жест. Дрын вдруг, сломав ритм, метнулся в сторону – и цепочки перемешались.
Катя, расталкивая сцепившихся бригадмильцев и стиляг, оглядывалась в толпе горящими глазами. Наконец увидела Мэлса и Полли и властно указала на них. Несколько бригадмильцев оторвали их друг от друга. Семен и Степан прижали Мэлса к стене. Двое других выкрутили Полли руки за спину, заставив опуститься на колени.
– Не трогайте ее! – Мэлс рванулся, стряхнул с себя противников, но на него налетели сразу четверо.
Катя, улыбаясь, подошла к Полли и медленно, растягивая удовольствие, подняла машинку.
– Ой, девушка, как удачно! – обрадовалась та. – А завивку не делаете?
Катя сладострастно запустила машинку в ее густые волосы.
– Как раз решила прическу поменять, а кругом, знаете, такие очереди… Так удобно? – наклонила Полли голову. – А кстати, вы сколько берете, девушка? Я боюсь, у меня на модельную денег не хватит…
Катя, торжеству которой мешала ее беспечная болтовня, со злостью рванула машинку. Польза на мгновение сжала губы, пересиливая боль, и снова улыбнулась:
– Да-да, там покороче, если можно. А то, знаете, лето впереди, жара… Вы телефончик оставьте, по знакомству – я, когда обрасту, снова зайду… Девушка, куда же вы? – крикнула она. – А на чай? – она бросила вслед Кате монету и захохотала.
Мэлс подошел к Полли. Та еще смеялась, но губы ее дрожали и из глаз уже катились слезы. Она уткнулась лицом в ладони и зарыдала. Мэлс встал рядом на колени, прижал к себе ее остриженную неровным ежиком голову, с бессильной ненавистью глядя куда-то в пространство…
