Маргрит Стин - Отверженный дух
И снова с отвращением вспомнил я тошнотворно услужливого, яркоглазого человека, повсюду следовавшего за нами по пятам.
— При всей своей заурядности, кое в чем он был поразительно умен. Образования у него, конечно, не было: все свои способности Арнольд унаследовал от матери. Котхэмы, должна заметить, достаточно древняя фамилия: ни один состав городского магистрата с самого начала позапрошлого века без Котхэма, насколько я знаю, не обходился.
Я вспомнил, как Арнольд рассказывал мне о том, что мистер Льюис чуть ли не выкрал свою будущую супругу.
— Романтическая сказочка, как раз на него и рассчитанная. Безусловно, Котхэмы не пришли в большой восторг от выбора дочери, но, признаться, ни о каких более значительных их успехах на этом поприще мне слышать не приходилось. Боюсь, род Котхэмов теперь вообще прекратил уже существование. Есть, говорят, какой-то Котхэм Корт в десяти милях по ту сторону Блонфилда, но там теперь нечто вроде шахтерского профилактория. Городской же особняк Котхэмов — тот самый, в котором прошло детство миссис Льюис, — окончательно приобрел общественный статус: теперь помещения в нем арендуют всякие организации, вроде этого ОПИ…
— ОПИ? — Я смутно вспомнил о давнем предшественнике сегодняшней десятицентовой лавки; он назвался ОПКИ.
— Общество психических исследований. Мистер Льюис, как вы знаете, был большим поклонником спиритизма. Ну а миссис Льюис, как дама истинно образованная и невежественная, испытывала к подобным вещам суеверный ужас, который передала, естественно, и дочерям. Несколько раз я заходила к ним из любопытства: поверьте, все там было абсолютно безобидно и неубедительно. Собираются какие-то люди, зачитывают вслух газетные сообщения, делятся каким-то своим опытом, весьма сомнительного порядка, и приглашают иногда медиума, который специально для них принимает послания от духов, — словом, муть какая-то. Но для Льюиса-старшего это стало второй религией. Он меня изо всех сил хотел сначала туда затащить, но я пару раз пошутила как-то неудачно, и его этим очень обидела. Потом пришлось пожалеть об этом — когда оказалось, что Арнольд тоже является членом кружка. Я стала просить его, уверять в том, что мое отношение очень ко всему изменилось, но — мистер Льюис только головкой покачивал, да улыбался с лукавинкой: ну, вы-то знаете эту его усмешку. Они там устроили себе нечто вроде тайной ложи: для вступления нужно было собрать рекомендации и характеристики, затем пройти собеседование — стало ясно, что путь мне туда заказан. Мистер Льюис занимал у них какой-то важный пост; уж он-то позаботился бы о том, чтобы меня как-нибудь «провалить»… или — не знаю уж, как это у них называется.
— Вот, оказывается, откуда у Арнольда этот интерес к оккультизму, — заметил я.
— Интерес этот и был главным камнем преткновения в семье. Папаша, правда, доулыбался: в один прекрасный день сынок по простоте душевной проговорился, и в доме началась дикая истерика. Но — нашла коса на камень: Арнольд умел настоять на своем, особенно когда убеждался, что интересы его ущемляются без всяких причин. Если что и унаследовал он от отца, так это завидное упрямство.
— Мистер Льюис, конечно, всячески поддерживал его в этом увлечении?
— Еще бы; только не ради увлечения как такового. Папа Льюис рассудил очень верно: здесь, в этом закрытом тайном обществе, куда не ступит нога соперничающей группировки, сын находится в полной его власти. И вот представьте: что ни вечер, то наша парочка тайком сбегает на свои сеансы; оттуда — в диком возбуждении — идет домой, ну а там — скандал, слезливые упреки. Если учесть еще, что в колледже Арнольд работал как сумасшедший, то все становится на свои места: несомненно, все эти приступы бешенства, безумные пляски и прочее — прямое следствие нервного перенапряжения. Льюисам сын был нужен как разменная карта в семейных играх: о самом мальчике никто и не думал.
— Кроме вас, конечно.
— Потому что у меня не было на него никаких особых видов, — она усмехнулась. — Не спорю, я была в него вв-влюблена, — тут она почему-то запнулась, — но уж, во всяком случае, вмешиваться в его дела не собиралась.
— Не правда ли, странно, что, став отцом, он в точности повторяет ошибки родителей? Все эти его притязания…
— Совершенно бессмысленны. Бедный, бедный Арнольд! — воскликнула Вайолет трагически. — На что он рассчитывает? Я понимаю, отец и не должен любить свое чадо в расчете на какую-то отдачу, но… отдача-то должна быть! Поверьте, видеть, как все это душевное тепло изливается на какую-то злую ледышку, — свыше всяких сил.
Я стал возражать: ребенок, опережающий сверстников, скажем, в интеллектуальном развитии, в чем-то другом обязательно отстает. Детская психика не безразмерна, она неспособна вместить в себя все сразу. Если бы при своем уме Доминик-Джон был бы еще и так же развит в эмоциональном плане, мы имели бы дело с каким-то преждевременным взрослым, — и неизвестно, что тут более ненормально.
— Вам легко рассуждать, — сказала Вайолет очень тихо, — вам не приходится год за годом наблюдать, как самый близкий человек на свете медленно сходит с ума.
Мне стало жаль ее; но я вспомнил Фабиенн — и пожалел обеих.
— Что же вас все-таки заставило здесь остаться?
— Отчасти — то, о чем вы вчера уже слышали. Школа, провинция, вся эта скука и глухомань: мне позарез нужно было на юг — и замуж. Но друзей у меня здесь не было, а новые знакомства не очень-то удавались. Нужно было за что-то ухватиться. Тут Мэри и рассказала о несчастье с няней, о болезни Фабиенн — что ж, это был шанс. Я для себя решила так: начну помогать им с мальчиком, а там — стану знакомиться с интересными людьми и, чем черт не шутит…
Лицо ее залил яркий румянец; она умолкла и отвернулась.
— Ну и вы решили остаться, — пришел я на помощь.
— У меня действительно были два предложения, и обоим я отказала. Понимаете, только сейчас, встречаясь с Арнольдом по многу раз ежедневно, я начала понимать, как он болен. Конечно, ко мне он был совершенно равнодушен — иначе мне пришлось бы уехать немедленно, — постоянно выходил из себя, злился из-за мальчика… но без меня уже обойтись не мог. Разве нашли бы они мне замену? Я бы осталась с ними навсегда, на всю жизнь, если бы только Арнольд…
Она беспомощно взмахнула рукой, не в силах больше произнести ни слова. Затем взглянула на часы и медленно поднялась.
— Пора, кажется, спать. Интересно, где он сейчас? Я просто физически ощущаю, что его нет уже на этом свете. А вы?
— Ну, я бы так не сказал.
— Может быть, так оно было бы и лучше? — в голосе ее зазвенели слезы.
— Боюсь, Вайолет, тут вы правы.
Я знал кое-что о маниакальной депрессии: болезнь эта, да еще и в таком запущенном состоянии, не оставляет своей жертве шансов. И тут я решился задать вопрос, который готовил очень долго.
— Скажите: вы жили рядом, могли что-то такое слышать. В роду у Льюисов никто больше не страдал подобными заболеваниями?
Она вздрогнула и резко обернулась: мне все стало ясно, дальнейших объяснений не требовалось.
— Что вы хотите этим сказать? Что такое я должна была слышать?
— Что-нибудь такое, из-за чего вы решили тогда не выходить за него. Есть ли смысл скрывать это от меня сейчас — что изменится? — почти повторил я ее же слова.
— Его дедушка, — прошептала Вайолет чуть слышно, — умер в сумасшедшем доме. Арнольд об этом не знает. Сестры, наверное, тоже.
— Кто сказал вам об этом?
— Отец, в тот самый вечер.
Должно быть, что-то изменилось в моем лице. Она робко взглянула на меня, по-детски вздернула — и уронила плечи. Затем быстро вышла из комнаты.
Что ж, теперь я был полностью на стороне Фабиенн. Что бы ни придумывала теперь Вайолет, на какие бы обстоятельства ни ссылалась, поступок был совершен сознательно, и мотив его был прост: ненависть к девушке, отобравшей у нее любимого человека. Вот вам и лицемерие в чистом виде, подумал я: далеко же до него наивным Льюисам с их темными страхами и всей невыносимой затхлостью убогого мира.
2На часах было около трех, но спать по-прежнему не хотелось. В комнате стояла невообразимая духота: я потушил камин и распахнул высокие окна, ведущие на веранду. Луна зашла, и все вокруг — трава, клумбы, деревья — потонуло в безмолвном мраке.
Послышался шелест; нет, шорох по гравию — ближе, ближе… Сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди: ну конечно же, это его шаги! Впрочем, он не шел к дому, а почему-то подкрадывался, явно стараясь двигаться бесшумно.
— Арнольд? — шепнул я, чувствуя, как что-то приближается в темноте. Будто испугавшись моего голоса, он впрыгнул на веранду, отпихнул меня довольно-таки бесцеремонно и бросился к выключателю: в комнате стало темно. Затем щелкнули два дверных замочка, верхний и нижний. С грохотом, споткнувшись обо что-то, он добрался до противоположной стены и запер дверь холла. Задернулись шторы на обоих окнах, и на минуту все затихло: я слышал только его тяжелое, хриплое дыхание. Наконец силуэт, пошатываясь, снова задвигался по комнате.
