Маргрит Стин - Отверженный дух
— Я ему не отказывала!
— Значит, это, по крайней мере, была ложь?
— Ложь, на которую я имела право! Как еще могла я выйти из того идиотского положения? Мне нужно было как-то сохранить лицо.
— Ты хочешь сказать, что Арнольд — как бы это выразиться — тебя «обманул», что ли?
Вайолет провела языком по пересохшим губам. Мне ее становилось жалко. Но какова Фабиенн! — ничего общего с тем идиллическим образом, что вылепил я в своих мыслях…
— В тот момент, когда Арнольд делал мне предложение, — Вайолет шевельнулась как-то странно — удивительно неловко для дамы с такой культурой жеста, — Он был… слегка не в себе. И потом ничего не смог вспомнить. Я объясняюсь достаточно ясно?
Мне показалось, чего-чего, а обвинение в лживости Вайолет не заслуживала: сейчас, по крайней мере, она была совершенно искренна.
— То есть как «не в себе» — пьян, ты хочешь сказать?
— Господи, какая ерунда. Льюисы не употребляли спиртного, и пьяным он не бывал никогда. Ну вы-то должны помнить, — она резко повернулась ко мне, — все эти его заскоки. То он возбуждался вдруг, с чего непонятно, то начинал отплясывать, как бесноватый… Ой! — она прикрыла рот ладонью, — этого я сказать не хотела. Но правда ведь, вспомните: однажды он устроил перед всеми дичайшую пляску, перепугал мамочку до полусмерти, да еще и сам вдобавок потерял сознание. И наутро ничего не помнил!
Я подтвердил, что все было именно так.
— Да и чего еще можно было от него ожидать — в таком-то доме! Там и чурбан бесчувственный спятил бы, а уж для человека с тонкой, ранимой душой…
— Да брось ты, — проронила Фабиенн как-то устало, — не будем играть словами. Чем больше слов, тем меньше за ними смысла. Ну хорошо, допустим, Арнольд «забыл»: но ты-то могла ему напомнить?
— Для этого нужно было потерять всякую гордость.
— Гордость, говоришь? — Фабиенн подняла на нее глаза. — Какая может быть гордость у влюбленной девушки, больше всего на свете мечтающей выскочить замуж? Давай признаем это хотя бы сейчас — все мы тогда были одинаковы: вырвались из своих гимназий, и врассыпную: хватай мужчину! Боже мой, гордость — какая непозволительная роскошь для тех лет! А если не замужество, то что — работа? Да тебя одна только мысль о школе повергала в ужас. И опять-таки, Арнольд — такая легкая добыча: хвать — и он твой навеки. Уж он-то не пошел бы на попятную, хотя бы из чувства ответственности.
— Ну, может быть, я не настолько уж хотела замуж, чтобы взывать к мужскому чувству ответственности, — проговорила Вайолет, и впервые за весь вечер мне пришлось усомниться в ее полной искренности.
— Конечно, нет. Тем более, что очень скоро ты захотела вдруг совсем другого: взвалить его на мои плечи — со всей ответственностью в придачу! С твоей стороны это было — ну так великодушно. Кстати, — Фабиенн вскинула голову, — ты хранила ему верность все эти годы, не так ли? Уж в этом я не сомневаюсь.
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — и снова меня поразила беспомощность ее слабого жеста. — Я никого на тебя не взваливала. Арнольд был влюблен в тебя по уши: он сам сделал выбор, причем, на мой взгляд — так, пожалуй, даже слишком решительно.
— Нет, погоди. Тебе он сделал предложение на первом курсе, а со мной встретился на последнем, выпускном. Все это время вы были неразлучны, ты проводила у Льюисов каждую свободную минуту. Ни за что не поверю, чтобы ты не сумела овладеть им за такой срок: у тебя было для этого все — опыт, обаяние, его взаимность!
Относительно «обаяния» я мог бы поспорить: сегодняшняя Вайолет Эндрюс дала бы сто очков вперед той неряшливой, претенциозной и донельзя кичливой юной особе, что наезжала к Льюисам по уик-эндам. Отдавая должное ее остроумию, пожалуй что, и уму, тем не менее, я как-то неосознанно все время тянулся к сестрам. Те, разумеется, перед «блистательной Вайолет» благоговели, и это я мог еще как-то понять, но вот восторженность Арнольда с моей точки зрения была совершенно необъяснима.
— По части опыта, наверное… следовало у тебя поучиться. — Вайолет запнулась — контратака провалилась.
— Я думаю, дело тут даже не в опыте, — заметила Фабиенн, не спуская с соперницы пристального взгляда. — В таких случаях срабатывает, видимо, инстинкт: понравился — хватай, схватила — жми крепче. И все-таки, такая любовь — не возвышающая, а низводящая чувство на уровень инстинкта, любовь, заставляющая позабыть о чести, совести, дружеских чувствах, — это ужасно.
Фабиенн нервно стряхнула пепел на ковер; затем вдруг рассмеялась.
— Когда мы только познакомились, я ведь знала, что ты к нему неравнодушна. И вдруг такая новость: он влюблен — в кого бы вы думали? — в меня; но главное — я от тебя об этом слышу! Какое невероятное благородство! Не знаю, кого из вас я в тот момент боготворила больше… наверное все же подругу! Я в тот же миг растаяла и излила тебе всю душу.
— И я, конечно же, доверия не оправдала.
— Напротив, ты была надежным другом. Помню, как мучилась я своими глупыми сомнениями: ах, сумею ли я сделать его счастливым? Ты сказала тогда: счастье — что палка о двух концах; его счастье, милочка, будет зависеть лишь от того, насколько счастлива ты. Тонко подмечено, ничего не скажешь. Что же должна прежде всего уметь будущая жена Арнольда? Первое: в полной мере оценить и понять достоинства его души. Второе: создать такой домашний очаг, который заменил бы ему родительский. Беда в том, что привязанность его к старому дому переходит все границы разумного, — о, этот скромный его недостаток ты скрывать не стала. Но зато сколько в нем достоинств, и каких! Он и мягок, и доверчив, и чувствителен, и беспредельно щедр…
— Я в чем-то тебя обманула?
— Хорошая реклама не обманывает: она лишь скрывает половину правды. Ты не сказала мне ничего, что могло бы возбудить хоть какие-то подозрения. Я так и не догадалась спросить себя: а что это вдруг наша красавица так усиленно сватает возлюбленного своей же подруге? Нет, я совсем потеряла голову: еще бы, судьбою мне уготована роль весталки у священного огня его души! При этом о деньгах — то есть о моих деньгах, конечно, чьих же еще? — речи как бы и не было. Ты заметила только, что девушка всегда чувствует себя увереннее, когда знает, что не будет находиться у мужа на содержании. Вновь мысль, исполненная благородства! И вновь все тот же сладостный припев: о том, как Арнольд меня любит, как он меня любит…
— Неужели тебе пришлось усомниться в этом хоть раз за все эти годы? — Вайолет перешла на шепот. — Ну за что, за что ты так ненавидишь меня? За то, что я осталась с вами, за все, что я для вас сделала?
— Ты оставила хорошо оплачиваемую работу и посвятила свою жизнь совершенно несносному мальчишке. Ты обрекла себя на нескончаемую муку: я могу только догадываться, что чувствует женщина, изо дня в день вынужденная видеть любимого человека с другой… с той, которая действительно сделала его счастливым.
— И вот что я за это заслужила! — вскрикнула Вайолет и закрыла лицо руками. — Боже, как я была глупа!
— Прекрати, — грубо оборвала ее Фабиенн. — Нам осталось совсем немного: давай же наберемся мужества и доведем наш разговор до конца. Только пока оставим в стороне вопрос о жертвах и благодарностях за эти самые жертвы — с этим мы еще разберемся. Ты ошибаешься, если действительно думаешь, будто я тебе не благодарна за все, что ты сделала для мальчика. Но не эта самоотверженность в данный момент меня интересует, нет — ее мотивы.
Воцарилось напряженное молчание.
— Мотив первый, трагико-романтический. Разбитое сердце, «высокое чувство, елеем сковавшее душу», и — до гроба безответная любовь. Э-э, нет: тебе эта овечья шкура не очень-то идет.
Вайолет уронила руки и уставилась на нее в изумлении.
— Да что ты можешь обо мне знать? Прожила с человеком несколько лет под одной крышей и уже берешься судить о нем с такой легкостью?
— Что верно, то верно: не слишком-то хорошо разбираюсь я в людях. А в существах своего пола — особенно. Но хоть убей, не к лицу он тебе, этот романтический флер. Ты тщеславна и любишь деньги… Кстати, в школе этой твоей ненавистной хотя бы платили прилично: а здесь гроши эти и жалованьем не назовешь, тем более, если учесть, какую роль ты на себя взяла в этом доме. Только не возражай ради Бога: ты освободила меня от всех забот, но главное — превосходно управляешься с мальчиком, и это несмотря на все помехи, что пытается чинить тебе муж. И все-таки, разве о таком будущем ты мечтала? Да ради своего собственного мужа и собственного дома ты не то что о «разбитом сердце» — обо всем на свете забыла бы через минуту!
— У тебя есть и то, и другое. Что же ты не успокоишься никак? Нехорошо смеяться над бедной неудачницей.
— Да разве я смеюсь? Стала бы я смеяться — тем более, над человеком, которому стольким обязана! Я просто пытаюсь докопаться до истины и изо всех сил зову тебя на помощь… Итак, мотив номер два: рационально-практический. Ты поступаешь на службу в дом, где часто бывают гости: есть шанс, что одинокий респектабельный мужчина в один прекрасный день предложит тебе руку и сердце, а заодно и то будущее, о котором ты всегда так мечтала. Но у тебя было по меньшей мере два предложения. Ты отказала обоим: почему, Вайолет, почему? — голос Фабиенн зазвучал вдруг тихо и почти нежно.
