Жак Казот - INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
Итак, он дополз до края этой паперти. Да, перед ним действительно был коридор, и какой длинный! Бледный, словно отблеск сновидения, свет ослепил его: под сводами, одна за другой, висели чадящие масляные лампы, в них то и дело вспыхивали тусклые огни, окрашивая блеклой синевой воздух, — конец коридора терялся далеко во мраке. И нигде, ни с одной стороны — ни одной двери! Только слева от него, на уровне пола, несколько забранных частой решеткой отдушин, помещенных в углублениях стены, пропускали сумеречный свет — судя по кровавым полосам, ложившимся на каменные плиты пола, за стенами темницы садилось солнце. А какая жуткая тишина!.. Однако там, в глубине этого сумрака, мог находиться выход, ведущий на свободу! Искорка надежды еврея упорно не угасала: она была последней.
Итак, не раздумывая, он рискнул выползти в коридор и, минуя отдушины, постарался слиться с темными камнями стен. Он продвигался медленно, всем телом вжимаясь в пол, — и сдерживая крики боли, когда задевал свежую незажившую рану.
Внезапно раздалось шлепанье сандалий — и эхом прошелестело под сводами каменной галереи. Он содрогнулся; к горлу подкатил страх; зрение помрачилось. Как же так? Неужели это конец? Он съежился, на корточках заполз в какое-то углубление, и, полумертвый, принялся ждать.
По коридору торопливо шел служитель. Грозный, с опущенным капюшоном, он промелькнул, сжимая в руке приспособление для вытягивания жил, и исчез. От сильного потрясения, словно стальным обручем сдавившего раввина, жизненные силы окончательно оставили его, и около часа он сидел, не в состоянии даже пошевелиться. В ужасе представив себе, какие зверские пытки ему уготованы, если его снова схватят, он чуть было не решил вернуться обратно в камеру. Но надежда по-прежнему нашептывала ему в душу свое волшебное быть может, несущее утешение в самых горестных печалях! И чудо произошло! Он перестал сомневаться! Он пополз дальше, навстречу призраку спасения. Изнуренный страданиями и голодом, дрожа от страха, он двигался вперед! Но бесконечный склеп коридора, казалось, таинственным образом становился все длиннее! И он, продолжая движение, неотрывно вглядывался во тьму, туда, где должен был находиться спасительный выход.
Но вот снова зазвучали шаги, на этот раз менее торопливые и более тяжелые. Возле него в сером сумраке возникли две черно-белые фигуры инквизиторов в широкополых шляпах с загнутыми полями. Инквизиторы вполголоса переговаривались, размахивая руками: было ясно, что они ведут спор по какому-то очень важному вопросу.
От этого зрелища ребе Азер Абарбанель закрыл глаза: сердце его колотилось так, словно вот-вот разорвется; от ужаса он покрылся холодным потом, и лохмотья его промокли; застигнутый врасплох, он замер под чадящей лампой, прижавшись к стене и вознося молитву Богу Давидову.
Приблизившись к нему, оба инквизитора остановились прямо под лампой — наверняка совершенно случайно, сообразно течению спора. Слушая своего собеседника, один из них повернулся и уставился на раввина! И от этого взгляда, невидящее выражение которого несчастный сначала не разглядел, он почувствовал, как раскаленные щипцы вновь язвят его истерзанную плоть; он снова превратился в истошный вопль и кровоточащую рану! Когда монашеская сутана слегка коснулась его, он, изнемогающий, весь задрожал, тяжело дыша и мигая глазами. Но странное и одновременно естественное явление: инквизитор, поглощенный спором, глубоко озабоченный собственными доводами и аргументами собеседника, смотрел на еврея и не видел его!
В самом деле, через несколько минут оба зловещих спорщика, вполголоса продолжая разговор, размеренным шагом продолжили свой путь в ту сторону, откуда приполз пленник; они его не заметили!.. У узника же от пережитого потрясения в голове промелькнула мысль: «Раз они не видели меня, значит, я уже мертв?» Жуткое ощущение вывело его из состояния оцепенения: глядя перед собой на стену, он увидел, прямо напротив собственных глаз, чужие злобные зрачки, наблюдавшие за ним!.. В безмерном ужасе он резко отпрянул: волосы его поднялись дыбом!.. Но тревога была напрасна. Медленно ощупав камни, он убедился: это был отразившийся в его глазах отблеск глаз инквизитора, сверкавший двумя пятнышками на стене.
В путь! Надо было торопиться к цели, которая воображению его (без сомнения, болезненному) казалась освобождением! К тому полумраку, до которого оставалось не более тридцати шагов. Итак, быстро, как только возможно, он продолжил свой тернистый путь, опираясь то на руки, то на колени, то двигаясь ползком; и вскоре он достиг неосвещенной части жуткого коридора.
Внезапно руки несчастного, упершиеся в пол, почувствовали холод: причиной его был сильный сквозняк, выбивавшийся из-под двери, расположенной в конце коридора. — Боже! только бы эта дверь выходила на улицу! У жалкого беглеца закружилась голова, надежда опьяняла все его существо! Он сверху донизу окинул взором дверь, однако из-за царящего кругом полумрака не сумел разглядеть ее как следует. Он принялся ощупывать ее: ни засовов, ни замочных скважин. — Задвижка!.. Он выпрямился; задвижка поддалась усилию его руки; тяжелая дверь беззвучно отворилась.
* * *— «Аллилуйя!..» — с бесконечным вздохом облегчения прошептал раввин, стоя на пороге и глядя на открывшуюся перед ним картину.
Дверь выходила в сад, над которым раскинулось ночное звездное небо! Кругом царила весна, свобода, жизнь! За садом простирался сельский пейзаж, протянувшийся до самых гор, чьи извилистые синеватые хребты вырисовывались на горизонте; там было спасение! — О! бежать! Он был готов бежать всю ночь под сенью этих лимонных деревьев, чей запах одурманивал его. В горах он был бы спасен! С благоговением ловил он свежий воздух; ветер воскрешал его, легкие обретали способность дышать! В наполнившемся радостью сердце звучали слова Veni foras Лазаря!{472} И, дабы возблагодарить Бога, ниспославшего ему эту милость, он, простирая перед собой руки, возвел очи к небу. Воистину это было исступление.
Вдруг ему показалось, что тени его собственных рук повернулись к нему самому, и он почувствовал, как эти призрачные руки обвивают его и заключают в объятия, как кто-то нежно прижимает его к груди. В самом деле, подле него высилась чья-то фигура. Доверчиво он перевел на нее взор — и затрепетал, обезумевший, с потухшими глазами, содрогаясь, хватая ртом воздух и пуская слюну от страха.
Ужас! Он находился в объятиях самого Великого Инквизитора, почтенного Педро Арбуэса д’Эспилы, взиравшего на него глазами, полными слез, и с видом доброго пастыря, нашедшего заблудшую овцу!..
Угрюмый священник с таким рвением, любовно, прижимал к сердцу несчастного еврея, что грубое волокно власяницы, скрытой под монашеской рясой, царапало грудь доминиканца. И ребе Азер Абарбанель, закатив глаза и хрипя от страха в объятиях аскетичного дома Арбуэса, начал смутно догадываться, что все случившееся с ним в этот роковой вечер было всего лишь очередной пыткой, пыткой Надеждой! Удрученно взглянув на него, Великий Инквизитор укоризненно покачал головой и, обжигая его своим горячим, нездоровым из-за постов дыханием, зашептал ему на ухо:
— Ну зачем же так, дитя мое! Завтра, быть может, вас ожидает спасение… а вы захотели нас покинуть!
Перевод Е. МорозовойГИ ДЕ МОПАССАН
В обширном творчестве Ги де Мопассана (1850–1893) «страшные» новеллы занимают небольшое, но важное место. Свидетельствуя о зарождении психического расстройства, ставшего причиной преждевременной гибели писателя, они вместе с тем демонстрируют «натуралистическую» трактовку готической фантастики (например, в «Орля» одержимость призраком описывается как гипноз и как своего рода инфекционная болезнь).
Рука трупа
Напечатано в 1875 году в «Лотарингском альманахе Понт-а-Муссона» под псевдонимом Жозеф Прюнье, затем вошло в сборник Мопассана «Мисги». Это первая опубликованная новелла писателя; позднее ее сюжет был переработан в другой его новелле — «Рука». Сюжет о «руке преступника» мог быть навеян стихотворением Теофиля Готье «Этюды рук» (1851, сб. «Эмали и камеи»), где, в частности, подробно описывается мумифицированная рука Пьера-Франсуа Ласене- ра — грабителя и убийцы (а также поэта), казненного в 1836 году; любопытно, что в новелле дата казни безымянного убийцы — 1736 год. Не исключено, что Мопассан и сам видел эту «реликвию», которая хранилась одно время у писателя Максима Дюкана и у других коллекционеров. Другой возможный источник сюжета — новелла Нерваля «Заколдованная рука» (1832), где рука персонажа сама становится непослушной своему хозяину, приводит его на виселицу и исчезает после казни.
