Жак Казот - INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
О, идеи — это живые существа!.. Граф как бы наметил в воздухе очертания своей возлюбленной, и пустота эта непременно должна была заполниться единственным одномерным ей существом, иначе Вселенная распалась бы в прах. В тот миг возникла окончательная, непоколебимая, полная уверенность, что она тут, в комнате! Он был уверен в этом твердо, как в своем собственном существовании, и все вокруг него было тоже убеждено в этом. Ее видели здесь! И так как теперь недоставало только самой Веры — осязаемой, существующей где-то в пространстве, то она непременно должна была оказаться здесь, и великий Сон Жизни и Смерти непременно должен был приоткрыть на мгновение свои неисчислимые врата! Дорога воскресения была верою проложена до самой усопшей! Задорный взрыв мелодичного смеха весело сверкнул, осветив брачное ложе; граф обернулся. И вот перед его взором явилась графиня Вера, созданная волею и памятью; она лежала, неуловимая, облокотившись на кружевную подушку; рука ее поддерживала тяжелые черные косы; прелестный рот был полуоткрыт в райски-сладострастной улыбке; словом, она была несказанно прекрасна, и она смотрела на него, еще не совсем очнувшись от сна.
— Рожэ! — окликнула она возлюбленного, и голос ее прозвучал как бы издалека.
Он подошел к ней. Их уста слились в божественной радости — неисчерпаемой, бессмертной!
И тогда они поняли, что действительно представляют собою единое существо.
Каким-то посторонним веянием пронеслось время над этим экстазом, в котором впервые слились небо и земля.
Вдруг граф д’Атоль вздрогнул, словно пораженный неким роковым воспоминанием.
— Ах, теперь припоминаю, — проговорил он. — Что со мною? Ведь ты умерла?
В тот же миг мистическая лампада перед образом погасла. В щель между шторами стал пробиваться бледный утренний свет, свет нудного, серого, дождливого дня. Свечи померкли и погасли, от рдеющих фитилей поднялся едкий чад; огонь в камине скрылся под слоем теплого пепла; цветы увяли и засохли в несколько минут; маятник часов мало-помалу снова замер. Очевидность всех предметов внезапно рассеялась. Опал умер и уже не сверкал; капли крови на батисте, лежавшем возле него, тоже поблекли; а пылкое белое видение, тая в отчаянных объятиях графа, который всеми силами старался удержать его, растворилось в воздухе и исчезло. Рожэ уловил отчетливый слабый, далекий прощальный вздох. Граф встрепенулся; он только что заметил, что он один. Мечта его внезапно рассеялась, он одним-единственным словом порвал магическую нить своего лучезарного замысла. Теперь все вокруг было мертво.
— Все кончено, — прошептал он. — Я утратил ее! Она одна! По какому же пути мне следовать, чтобы обрести тебя? Укажи мне дорогу, которая приведет меня к тебе!
Вдруг, словно в ответ ему, на брачное ложе, на черный мех упал какой-то блестящий металлический предмет: луч отвратительного земного света осветил его… Покинутый наклонился, поднял его, и блаженная улыбка озарила его лицо: то был ключ от склепа.
Перевод Е. ГунстаПытка надеждой
Впервые напечатано в газете «Жиль Блас» 13 августа 1888 года, вошло в сборник «Новые жестокие рассказы» в том же году. Сюжет об ужасах испанской инквизиции навеян, как явствует из эпиграфа, новеллой Эдгара По «Колодец и маятник»; другим источником являются «испанские» главы «Мельмота Скитальца» Метьюрина (глава «История Алонсо де Монсады», где узнику инквизиции предоставляют ложную возможность бежать).
Перевод, выполненный по изданию: Lisle-Adam Villiers de. Contes fantastiques. Paris, 1965, — печатается впервые. В примечаниях использованы комментарии Алана Рейта и Пьера-Жоржа Кастекса в издании: Lisle-Adam Villiers de, Œuvras complètes. Paris, 1986. T. 2 (Bibliothèque de la Pléiade).
Господину Эдуару Ньетеру{464}
— О! голос мне, чтобы закричать!..
Эдгар По. Колодец и маятникКак-то вечером, на закате, почтенный Педро Арбуэс д’Эспила,{465} шестой приор доминиканцев Сеговии, третий Великий Инквизитор Испании — в сопровождении fra{466} редемптора (главного палача) и предшествуемый двумя служителями Божьими, несшими фонари, спустился в подземную темницу, расположенную на самом дне подвалов Официала Сарагосы.{467} Ключ со скрежетом повернулся в замке тяжелой двери; пришедшие очутились в зловонной in расе,{468} где сумрак, сочившийся в крохотное отверстие на потолке, выходящее в верхнюю камеру, позволял различить почерневшую от крови скамью, жаровню, кувшин. На куче нечистот, прикованный к вделанным в стену кольцам, с железным ошейником вокруг шеи сидел человек в лохмотьях, чей одичавший вид не позволял определить его возраст.
Этим узником был не кто иной, как ребе Азер Абарбанель, арагонский еврей, обвиненный в ростовщичестве и неподобающем высокомерии по отношению к странствующим монахам, за что вот уже более года его ежедневно подвергали пыткам. Однако он отказался отречься от своей веры, и «заблуждение его было столь же упорным, как и его кожа».
Обладая тысячелетней родословной, — а как известно, все истинные евреи ревниво относятся к кровным узам, — он происходил, согласно Талмуду, от Гофониила{469} и Ипсибои, жены этого последнего из судей Израилевых; гордость за своих далеких предков придавала ему стойкости и помогала выдерживать самые изощренные издевательства.
Итак, почтенный Педро Арбуэс д’Эспила, у которого при одной лишь мысли о том, что столь стойкая душа сама отвергает свое спасение, на глаза наворачивались слезы, подойдя к трясущемуся раввину, произнес следующие слова:
— Сын мой, возрадуйтесь: наконец-то ваши испытания в этом мире подошли к концу. Видя, как вы упорствуете, я с сожалением должен был дозволить применить к вам строгие методы убеждения, ибо увещевания, коими обязан я вразумлять моих ближних, не безграничны. Вы уподобились непокорной смоковнице, которая, неоднократно отказываясь плодоносить, рискует иссохнуть… но один лишь Господь может вынести решение о душе вашей. Может быть, бесконечное милосердие Его засверкает для вас в последний час! Мы обязаны надеяться на это! Тому есть примеры… Да будет воля Его! Итак, сегодня вечером отдыхайте с миром. Завтра вы станете участником auto da fe: это означает, что вас подвергнут quemadero, костру, упреждающему Вечное пламя; его разводят — и вам это известно, сын мой, — вокруг осужденных, и наступления смерти приходится ждать, по крайней мере, два (часто три) часа, ибо мы предусмотрительно оборачиваем голову и грудь искупающих свои заблуждения тряпками, смоченными в холодной воде. Вас будет всего лишь сорок три. Судите сами, когда вас поместят в последний ряд, у вас будет время, дабы воззвать к Богу и умолять его подвергнуть вас крещению огнем, исходящим от Святого Духа.{470} Так уповайте же на просветление и спите.
Завершив эту речь, дом{471} Арбуэс знаком приказал освободить несчастного от цепей, а затем ласково обнял его. Следом настала очередь fra редемптора, который смиренно попросил еврея простить его за страдания, причиненные ему во имя искупления; потом раввина поочередно, не снимая капюшонов, заключили в объятия оба служителя. Когда церемония была завершена, узник, совершенно сбитый с толку, был оставлен в темноте один.
* * *Ребе Азер Абарбанель, отупевший от страданий, с пересохшим ртом, некоторое время бездумно взирал на запертую дверь. — «А запертую ли?..» Эти слова, неожиданно для него самого, пробудили в его бессвязных мыслях смутные образы. Дело в том, что он увидел, как на мгновение в просвете между стеной и дверью мелькнул свет фонарей. Робкая искра надежды, пробившаяся через его ослабевший рассудок, взволновала его существо. Он пополз навстречу замеченному им необычному явлению! И очень медленно, с бесконечными предосторожностями просунув палец в просвет, он потянул дверь на себя. О чудо! По какой-то странной случайности служитель, запиравший его камеру, повернул большой ключ немного раньше, чем произошло соприкосновение дверного края с каменным косяком. Таким образом ржавый язычок замка не вошел в гнездо, и дверь сама встала на прежнее место.
Раввин осмелился выглянуть наружу.
Под покровом синеватой темноты он прежде всего различил высящиеся полусводом землистого цвета стены с выбитыми в камне винтообразными ступенями; прямо же напротив него громоздились пять или шесть каменных плит, своего рода черная паперть, за которой открывался просторный коридор, где снизу просматривалось только несколько арок.
Итак, он дополз до края этой паперти. Да, перед ним действительно был коридор, и какой длинный! Бледный, словно отблеск сновидения, свет ослепил его: под сводами, одна за другой, висели чадящие масляные лампы, в них то и дело вспыхивали тусклые огни, окрашивая блеклой синевой воздух, — конец коридора терялся далеко во мраке. И нигде, ни с одной стороны — ни одной двери! Только слева от него, на уровне пола, несколько забранных частой решеткой отдушин, помещенных в углублениях стены, пропускали сумеречный свет — судя по кровавым полосам, ложившимся на каменные плиты пола, за стенами темницы садилось солнце. А какая жуткая тишина!.. Однако там, в глубине этого сумрака, мог находиться выход, ведущий на свободу! Искорка надежды еврея упорно не угасала: она была последней.
