Жак Казот - INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
— Не стоит так волноваться, — заметил аббат Мокомб.
— О! Речь идет о всем моем состоянии! — возразил я.
— Господь наше богатство! — просто сказал Мокомб.
— А как бы я стал жить завтра, если…
— Завтра нам неведомо, — ответил он.
Мы отправились прогуляться по саду и побродить в окрестностях дома.
Весь день аббат не без гордости знакомил меня со своими скудными сельскими сокровищами. Затем, пока он служил мессу, я в одиночестве бродил по округе, с наслаждением вдыхая чистый и прозрачный воздух. Присоединившись ко мне, Мокомб вкратце рассказал мне о своем путешествии в Святую землю; до захода солнца время пролетело незаметно.
Настал вечер. После простого ужина я сказал аббату Мокомбу:
— Друг мой, скорый поезд отбывает ровно в девять часов. Отсюда до Р*** добрых полтора часа пути. Чтобы уладить свои дела в гостинице и вернуть хозяину коня, мне потребуется еще полчаса; итого два часа. Сейчас семь: я незамедлительно еду.
— Я немного провожу вас, — сказал священник. — Эта прогулка будет полезна для моего здоровья.
— Да, кстати, — поглощенный своими мыслями, промолвил я, — вот адрес моего отца (в Париже я живу в его доме), чтобы мы могли писать друг другу.
Нанон взяла мою визитную карточку и засунула ее за рамку зеркала.
Спустя три минуты мы с аббатом покинули его жилище и направились по проселочной дороге. Свою лошадь я, разумеется, вел под уздцы.
Мы постепенно превращались в две тени.
Через пять минут в лицо нам ударила пронизывающая изморось — мелкий дождь, частый и очень холодный, сопровождаемый сильными порывами ветра.
Я резко остановился.
— Друг мой, — сказал я аббату, — остановитесь! Решительно, я этого не перенесу. Ваша жизнь бесценна, а этот ледяной ливень очень вреден для здоровья. Возвращайтесь. Под таким дождем вы наверняка промокнете до костей. Возвращайтесь, прошу вас.
Вспомнив о своей верной пастве, аббат довольно быстро согласился с моими доводами.
— Так я уношу с собой ваше обещание, дорогой друг? — спросил он. А так как я протянул ему руку, добавил: — Минуточку! Полагаю, вам еще долго ехать — а дождь такой пронизывающий!
Он поежился. Мы стояли рядом, неподвижно, разглядывая друг друга, словно двое случайных путников.
В эту минуту за холмами, над вершинами елей взошла луна, осветив песчаные равнины и леса на горизонте. Она залила нас своим сумрачным и бледным светом, этим мертвенным и бесцветным пламенем. На дорогу легли громадные тени — наши и нашей лошади. А со стороны старинного кладбища с каменными крестами, со стороны древних полуразрушенных надгробий, каких немало в кантонах Бретани, оттуда, где в кронах деревьев расселись зловещие птицы, обитающие в лесу Мертвецов, — с той стороны я услышал жуткий крик: пронзительный и тревожный писк вороньей стаи. Сова с фосфоресцентными глазами, огоньки которых вспыхивали среди ветвей вечнозеленого дуба, взлетела и промчалась между нами, подхватив этот крик.
— Послушайте, — продолжал аббат Мокомб, — я-то через минуту буду дома; поэтому пожалуйста — возьмите этот плащ!
— Это очень важно!., очень! — проникновенно добавил он. — Вы вернете мне его с мальчиком из гостиницы, он каждый день приходит в деревню… Прошу вас.
С этими словами аббат протянул мне свой черный плащ. Из-за тени, отбрасываемой его треугольной шляпой, я не мог видеть его лица; но я различал его немигающие глаза, пристально взиравшие на меня.
И так как я безвольно смежил веки, он накинул плащ мне на плечи и старательно и заботливо застегнул его. Потом, воспользовавшись моим молчанием, он поспешил к своему жилищу и вскоре исчез за поворотом дороги.
Собрав остатки душевных сил, привычным движением я вскочил на лошадь. И замер.
Я был на проселочной дороге один. До меня долетали тысячи деревенских шорохов. Подняв голову, я увидел огромное мертвенно-бледное небо, где друг за другом плыли бесчисленные тусклые облака, скрывая за собой луну, — природа уединялась. Я прямо и прочно сидел в седле, хотя, уверен, был бледен как полотно.
«Спокойствие, — сказал я себе, — не надо волноваться! У меня жар, и я сомнамбула. Всего-навсего».
Я попытался пожать плечами: какая-то непонятная тяжесть помешала мне.
И тут откуда-то снизу, из чащи печального леса с жутким отрывистым клекотом в воздух поднялась вереница орланов и, громко хлопая крыльями, пролетела над моей головой. Они летели в сторону дома священника и видневшейся вдали колокольни: ветер донес до меня их печальные крики. Честное слово, я испугался. Почему? Возможно, когда-нибудь кто-нибудь объяснит мне это! Я бывал под обстрелом, моя шпага не раз скрещивалась со шпагой противника; нервы мои закалены, быть может, лучше, нежели нервы самых бесстрастных флегматиков; однако я со всем смирением утверждаю, что тут я испугался — испугался по-настоящему. Отчего даже несколько вырос в собственных глазах. Вольно же тем, кто не страшится подобных вещей.
Итак, закрыв глаза, бросив поводья и судорожно вцепившись в конскую гриву, я молча вонзил шпоры в бока несчастного животного; за моей спиной по воздуху развевался плащ; я чувствовал, что лошадь моя мчится изо всех сил: она летела во весь опор. Время от времени я что-то глухо кричал ей в ухо, тем самым невольно передавая ей свой суеверный ужас, от которого я, сам того не замечая, дрожал всю дорогу. Таким образом, мы меньше чем за полчаса долетели до города. От стука копыт по мостовой предместья я поднял голову — и вздохнул свободно!
Наконец-то дома! Освещенные окна лавок! В окнах силуэты людей! Кругом прохожие!.. Я выбрался из царства кошмаров!
В гостинице я устроился перед жарко пылавшим огнем. Болтовня ломовых извозчиков привела меня в состояние, близкое к экстазу. Покинув владения Смерти, я сквозь растопыренные пальцы смотрел на огонь. Осушил стакан рому. Вновь обрел уверенность в себе.
Я чувствовал, что вернулся в реальную жизнь.
Мне даже стало немножко стыдно за свою панику.
А как же мне стало спокойно, когда я исполнил поручение аббата Мокомба! С какой светлой улыбкой смотрел я на черный плащ, передавая его хозяину гостиницы! Галлюцинации рассеялись. Я охотно был готов изобразить из себя, как говорит Рабле, «веселого малого».
Плащ, о котором шла речь, не показался мне ни необычным, ни особенным, — не считая того, что он был очень стар и во многих местах чрезвычайно тщательно зачинен, заштопан и залатан. Несомненно, беспредельное милосердие побуждало аббата Мокомба раздавать в качестве милостыни деньги, необходимые для покупки нового плаща: по крайней мере, я объяснял это так.
— Все будет сделано наилучшим образом! — сказал хозяин гостиницы. — Мальчик сейчас отправляется в деревню: он уже собрался уходить; еще до десяти часов он доставит плащ господину Мокомбу.
Час спустя я уже сидел в вагоне, положив ноги на грелку, закутавшись в свой вновь обретенный дорожный плащ, раскуривая дорогую сигару и слушая свист паровозного гудка, я говорил себе:
«Решительно, этот гудок нравится мне гораздо больше, чем крики сов».
Должен признаться, я немного сожалел, что пообещал аббату вернуться.
И вот я заснул крепким сном, полностью выкинув из головы те события, которые отныне рассматривал как случайные совпадения.
Мне пришлось провести шесть дней в Шартре, чтобы сверить кое-какие документы, которые впоследствии способствовали благоприятному исходу нашей тяжбы.
Наконец, одурев от писанины и крючкотворства, в полном упадке сил я вернулся в Париж — вечером, ровно через семь дней после своего отъезда к аббату.
Я отправился прямо к себе домой, куда и прибыл около девяти часов. Войдя, я увидел в гостиной отца. Он сидел возле круглого одноногого столика, на котором стояла лампа. В руке он держал распечатанное письмо.
После обмена приветствиями отец сказал:
— Уверен, ты даже не подозреваешь, какую новость я узнал из этого письма! Наш добрый старый аббат Мокомб умер после твоего отъезда.
Эти слова повергли меня в состояние шока.
— Что? — пролепетал я.
— Да, умер, — позавчера, около полуночи, то есть через три дня после твоего отъезда — от простуды, подхваченной на проселочной дороге. Это письмо от старой Нанон. Бедная женщина, похоже, совсем потеряла голову, она дважды пишет одну и ту же фразу… очень странную… о каком-то плаще… Но читай же сам!
Он протянул мне письмо, в котором действительно сообщалось о смерти старого священника — и я прочел эти простые строки:
«Он очень хотел, — и об этом были его последние слова, — чтобы после смерти его похоронили в плаще, который он привез из своего паломничества в Святую землю и который покрывал гробницу».
