Жак Казот - INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
— Вы не стали брать письмо из Америки! — вскричал один из студентов, сидевших в конце стола, в то время как Нежо всего лишь бросил на Бюно взгляд, в котором удивление боролось с равнодушием. — Из страны, где всегда может найтись какой-нибудь дядюшка! Ну, если бы вы со мной так обошлись, папаша Бюно, то, признаюсь вам не без огорчения, — добавил юноша с комичной серьезностью, — я бы немедленно порвал все отношения с вашей лачугой!
— Но его же можно взять у почтальона! А у вас есть родственники в Америке, господин Нежо?
— Думаю, да, — ответил тот, сохраняя прежнюю безучастность.
— Вы думаете? Черт возьми! Вы должны бы знать!
— Когда-то у меня был брат…
— В Америке?
— Не знаю… вполне возможно, что теперь он в Америке. За тридцать лет много воды утекло!
— У вас есть брат! Тридцать лет вы не имели от него вестей, и вот вам приходит письмо из Америки, гулявшее по многим адресам! Какая жизненная драма, папаша Нежо! — вновь вмешался студент, ударив кулаком по столу. — Да ведь это же наследство, упавшее на вас с неба! Вы превратитесь в Креза! Папаша Нежо, вы должны устроить нам пирушку!
— Великолепно! — воскликнул другой студент. — Не так уж глупо было отослать письмо назад… из-за него Бюно мог потерять постояльца! Ему совсем не улыбается, чтобы нахлебники его разбогатели! Стоит пролиться сюда золотому дождю… и хоп! Никого больше не останется.
Молодые люди захлопали; те из стариков, что еще не вполне отупели, ответили на шутку жалкой улыбкой. Остальные же, не замечая ничего вокруг, продолжали пережевывать мясо с равномерностью автоматов. В пансионе Бюно обретались такие существа, которые не подняли бы головы даже при пушечном выстреле или звоне набата.
— Так что же, господин Нежо, послать за письмом? — спросил Бюно.
— Гм! Гм!
— Как? Вы колеблетесь? Вам предлагают состояние, а вы не желаете брать? У вас брат в Америке — брат, который вам написал! — и сердце ваше бьется не чаще одного удара в час? Папаша Нежо, даже устрица проявила бы больше пыла!
— Состояние! Состояние! Весьма возможно, наоборот, деньги будут просить у меня! Доминик был в свое время изрядным мотом… а я всегда был человеком разумным и бережливым… в конце концов, три франка — это три франка!
Молодые люди со всех концов стола начали переглядываться, безмолвно сговариваясь подстрекнуть добряка, дабы тот послал за злополучным письмом. На голову Нежо обрушился ураган шуток и подтруниваний.
— Послушайте, старина, уступите ваши права. Если патрон одолжит мне три франка до будущего месяца, я уплачу за ваше письмо и ваше наследство. Что скажете?
— Еще бы, три франка за американского дядюшку — это совсем недорого. Вступаю в долю с взносом в тридцать су…{397} конечно, тоже в долг!
— Даю двадцать! При условии участия в дележе наследства в соответствии с взносом!
— Что ж, это уже четыре франка, и у нас есть лишних двадцать су! Мы купим на них стаканчик грога для папаши Нежо, нашего благодетеля!
— Довольно, господа, позабавились, и будет! — вмешался господин Бюно, обращаясь к студентам тоном властного добродушия, почти по-отечески.
— Позабавились? Но ведь это очень серьезно! Мы желаем получить это письмо и заплатим за доставку!
— Быть может, господин Нежо считает, что мы слишком зарвались? Надо умерить наши аппетиты. Удовлетворимся тем, что дадим три франка под тысячу процентов…
Нежо сохранял прежнее бесстрастие.
— А я предлагаю всем сброситься, чтобы получить завтра утром письмо… при условии, что патрон громко и внятно прочтет его! — вскричал один из молодых людей, больше других раздраженный этим тупым равнодушием.
— Жертвую пятьдесят сантимов, — добавил другой, бросая монетку на жестяную подставку для графина, бывшую некогда ярко-красного цвета, а теперь совершенно облезлую. — Ну, дамы и господа, тряхните карманом! Три франка! Всего лишь три франка! Нам нужно набрать три франка! Осталось собрать два франка пятьдесят сантимов!
Студент поднялся и обошел стол, звеня монеткой в деревянной плошке наподобие бродячих акробатов, расхваливающих свои трюки перед деревянными подмостками на Елисейских полях. Все молодые люди внесли свою лепту. Да и старые постояльцы машинально кинули в плошку свои су.
— Ура, господа! Мы имеем теперь эти драгоценные три франка! Патрон, передаю их вам. Под тысячу процентов, Нежо! Иными словами, вам придется заплатить тридцать франков из наследства.
— Рассказывайте после этого о добродетельных, расчетливых людях, которые умеют вести свои дела! Вот перед вами Нежо, кассир, бухгалтер, живой счетчик, — великий дока в вопросах дебета и кредита — и он закладывает свое имущество, пусть даже гипотетическое, на двадцать четыре часа из расчета тридцать тысяч процентов в месяц. На таких условиях, дорогой мой, я готов ссужать вас в течение года!
Постояльцы меблированных комнат господина Бюно с бессмысленным видом внимали всем этим цифрам, посмеиваясь над шутками веселых студентов. Никому из них никогда бы и в голову не пришло принять всерьез предположение, что три франка способны принести тридцать, а за год — в триста шестьдесят раз больше.
Сам же Нежо следил за расчетами с видом знатока, вознаградив шутников одобрительным кивком.
— При таком подходе, господа, — сказал он, — вы завладели бы наследством! К несчастью, вам предстоит потеря трех франков, вот и все! Однако вы сами этого захотели!
— Этот Нежо уже и мечтать не способен! — воскликнул один из студентов, сворачивая салфетку, поскольку ужин завершился. — Этот моллюск уже смирился с тем, что придется жить и умереть на своих камнях. Папаша, ведь вам всего пятьдесят! В конце концов, у вас еще есть будущее! А когда имеешь триста франков ренты, когда сидишь за своими гроссбухами с утра до вечера, чтобы получить дополнительные шестьсот, когда проводишь все дни с первого января по тридцать первое декабря в уютном доме Бюно, необходимо искать прибежище в будущем, ибо только оно спасает от настоящего, нужно возлагать надежды свои на случай, поскольку ничего другого не предвидится!
— Да уж, случай! От этого должника ничего не дождешься, господа!
— Э, не всегда, папаша, не всегда! Лишь случай может увеличить капитал на тысячу процентов за одни сутки! До завтра и удачи всем нам!
Студенты ушли; старики поднялись к себе порознь или сбившись в группы: одни собирались лечь, другие — сыграть партию в пикет или в безик. Бюно удалился на кухню.
Владелец же пресловутого письма взял шляпу с намерением выйти на улицу — ибо после ужина он отправлялся к мелкому торговцу по соседству, дабы вновь заняться приходо-расходной книгой. Но им овладела, помимо его воли, некая задумчивость, и он, поглощенный своими мыслями, принялся расхаживать по опустевшей столовой.
«В конце концов, — говорил он себе, — случались вещи куда более невероятные! Что, если я вдруг разбогатею? Я, Франсуа Нежо! Что бы я сделал в таком случае?» — мысленно вопрошал он себя, озираясь вокруг.
Пытаясь ответить на этот вопрос, он услышал, как пробило восемь часов в приюте Милосердия.
— Прекрасно! — вскричал он, бросаясь к выходу. — Не хватает мне опоздать! Вот сумасшедшие юнцы!
Этот заключительный возглас положил конец честолюбивым устремлениям, зародившимся было в мозгу Нежо. Он поспешил к своей работе, завершив же ежедневные труды, отправился спать с механическим постоянством кривой лошади, которая в течение десяти лет вращает один и тот же мельничный жернов.
Жалкое впечатление производил этот человек с пожелтевшей лысиной, тусклым взором, шаркающей походкой. Никогда, быть может, не воплощались в столь законченном облике посредственный ум, ограниченный кругозор, неудачливость и множество других свойств, которые заставили это существо влачить тягостное существование в бесконечной бесплодной работе.
Однако Франсуа Нежо был в высшей степени одарен теми общественными добродетелями, что способствуют обретению и приумножению богатства — терпением, бережливостью, доходящей до скупости, самодисциплиной, полным отсутствием страстей. Одно лишь чувство руководило им всю жизнь, одна лишь сила побуждала к действию — боязнь потерпеть крах, ужас перед нищетой.
Но, в силу странного противоречия, которое встречается гораздо чаще, чем думают, Нежо обрек себя на самые тяжкие лишения, дабы спастись от нужды. Никогда, даже в юные годы, не уступал он голосу желания. Никогда не забывал о будущем в суете настоящего. В двенадцать лет он уже копил деньги, что выдавал ему отец на мелкие расходы. В двадцать, по окончании трехлетней стажировки в коммерческой фирме, стал вкладывать свое жалованье приказчика в дело патрона, не притрагиваясь даже к процентам и оставляя себе лишь сумму, необходимую на жизнь, — настолько потрясла его судьба старшего брата, наделавшего долгов, промотавшего наследство и вынужденного отплыть в дальние страны в надежде хоть там преуспеть.
