Артур Уолтермайр - Женщина в черном и другие мистические истории
— Хорошо, — сказал он бодро, — прекрасно. Месье будет путешествовать в компании друзей, они всегда будут рядом. Хорошо путешествовать в компании… иногда.
Последнее слово было добавлено после раздумий и, по всей видимости, заставило несчастного старичка опять приуныть.
Вскоре они добрались каменного до дома, размерами значительно превосходившего все соседние. Над входом помещался герб — герб Альберика де Мольона, по утверждению Деннистауна, побочного потомка епископа Иоанна де Мольона. Этот Альберик являлся с 1680 по 1701 год каноником Комменжа. Верхние окна особняка были заколочены, в целом же от дома, как и от всего Комменжа, веяло постепенным увяданием.
Приблизившись к двери, ризничий на секунду остановился.
— Может быть, у месье вовсе нет времени?
— Что Вы, у меня достаточно времени и мне совершенно нечем заняться до завтра. Давайте посмотрим, что у Вас есть.
В ту же минуту дверь отворилась, и в проеме показалось лицо, куда более молодое, чем лицо ризничего, отмеченное, однако, тем же беспокойством, только не за собственную безопасность, а скорее за благополучие ближнего. Принадлежало оно, очевидно, дочери ризничего, и если бы не упомянутое мною выражение, девушку можно было бы счесть красивой. Увидев, что отца сопровождает крепкий незнакомец, она просветлела. Отец и дочь обменялись несколькими фразами, из которых Деннистаун уловил лишь следующую: «Он смеялся в церкви.» На эти слова девушка ответила лишь взглядом, исполненным ужаса.
Чуть погодя все они оказались в гостиной, небольшой комнате с высоким потолком и каменным полом. В очаге потрескивали поленья, по стенам плясали тени. Высокое, почти до самого потолка, распятие придавало помещению некое сходство с часовней. Фигура Христа была выкрашена в телесный цвет, крест был черным. Под распятием помещался старый солидный сундук, и когда лампа была принесена, а стулья расставлены, ризничий подошел к нему и с нарастающим волнением и нервозностью извлек, как показалось Деннистауну, массивную книгу, завернутую в белую ткань с грубо вышитым красным крестом. Еще до того, как ткань была удалена, Деннистаун приметил размеры и форму тома. «Слишком велик для молитвенника, — думал он, — и не похож на антифонарий. Может, все-таки что-то стоящее?» Лишь только книга показалась из-под полотна, Деннистаун почувствовал, что напал, наконец, на нечто гораздо больше, чем просто стоящее. Перед ним лежал крупный фолиант, относящийся, вероятно, к концу XVII века, с золотым гербом каноника Альберика де Мольона на обеих обложках. В книге угадывалось около ста пятидесяти страниц, и почти к каждой прикреплялся листок из заставочной рукописи. Подобного сокровища Деннистаун не чаял встретить даже в самых дерзких своих мечтах. Здесь были десять страниц из иллюстрированной копии «Бытия», предположительно, 700 года нашей эры. За ним полный комплект иллюстраций к псалтыри английской работы, лучшего качества, на какое только был способен тринадцатый век. Но ценнее всего представлялись двадцать страниц, покрытые унциальным письмом на латыни — отдельные слова сразу же подсказали англичанину, что перед ним какой-то очень ранний неизвестный доселе патриархальный трактат. Мог ли это быть фрагмент «О слове Господа нашего» Папия,[23] который, как доподлинно известно, существовал в XII веке в Номах?[24] Как бы там ни было, он принял решение — книга должна была вернуться с ним в Кембридж, хотя бы для этого пришлось закрыть счет в банке и ждать доставки денег в Сен-Бертране. Он бросил взгляд на ризничего в поисках хоть какого-нибудь намека на то, что книга продается. Ризничий был смертельно бледен, губы его дрожали.
— Пролистает ли месье до конца, — вымолвил он.
И месье переворачивал страницы, обнаруживая все новые и новые сокровища, но в конце книги наткнулся на два листочка, принадлежащие, как ни удивительно, ко времени куда более позднему, чем все, что он видел до этого. Современные, решил Деннистаун, оставлены беспринципным каноником Альбериком — чтобы создать бесценный альбом, тот, похоже, разграбил всю библиотеку совета Сен-Бертрана. На первом листке был план южного нефа и аркад церкви, начерченный весьма аккуратно и узнаваемый для любого, кто там побывал. План содержал занятные знаки, похожие на планетарные символы, несколько слов на иврите в уголках, а в северо-западном углу аркады красовался нанесенный золотой краской крест. Под планом шли строки на латыни:
«Responsa 12^{mi} Dec. 1694. Interrogatum est: Inveniamne? Responsum est: Invenies.
Fiamne dives? Fies. Vivamne invidendus? Vives. Moriarne in lecto meo? Ita.»
(Ответы от 12 декабря 1694 года. Был задан вопрос: Найду ли я его? Ответ: Найдешь.
Буду ли я богат? Будешь. Будут ли мне завидовать? Будут. Умру ли я в своей постели? Умрешь.)
— Отличный образец записки кладоискателя, напоминает ту, что оставил господин младший каноник Куотермейн о старом Соборе Святого Павла, — прокомментировал Деннистаун, переворачивая страницу.
То, что открылось его взору, поразило его, как он часто мне говорил, куда сильнее, чем он мог того ожидать от любого рисунка. И хотя найденный им рисунок навеки утрачен, я располагаю его фотографией, которая как ничто другое подтверждает правдивость этих слов. Выполненное сепией в конце XVII века, изображение представляло собой, на первый взгляд, библейскую сцену, поскольку архитектура (перед нами представал интерьер) и персонажи были написаны в классической традиции, подобающей, по мнению художников тех лет, для иллюстраций к Библии. Справа, на троне, к которому вели двенадцать ступенек, в окружении солдат восседал под пологом правитель — бесспорно, царь Соломон. Он подался вперед и вытянул руку со скипетром, точно повелевая, лицо его выражало ужас и отвращение, и все же в его облике чувствовались властность и спокойная мощь. Левая часть рисунка была, однако же, престранной. Именно она вызывала живейший интерес. У подножия трона четверо солдат обступали сгорбленную фигуру, о которой нельзя не рассказать подробнее. Рядом лежал пятый солдат, с вывернутой шеей и глазами, вылезающими из орбит. Взгляды четверых стражей были обращены к царю. Лица их исказились от страха, казалось, только безграничное доверие правителю удерживает их от немедленного бегства. И причиной тому, без сомнения, было то самое согбенное создание. Никаких слов не хватит, чтобы передать те ощущения, что вызывает один лишь взгляд на него. Помню, как однажды я показал фотографию рисунка знакомому морфологу, человеку, скажу я вам, до неприличия трезвомыслящему и прагматичному. Весь вечер после этого он наотрез отказывался оставаться один, а позже признался мне, что еще много ночей не осмеливался, засыпая, тушить свет. И все же я постараюсь дать хотя бы общее представление об этом существе. Поначалу видна была лишь масса грубых, спутанных черных волос, если присмотреться, под ними угадывалось ужасающе тощее, похожее на скелет тело с тугими, как канаты, мышцами. Ладони существа были смуглыми, лапы покрывали все те же жесткие черные волоски, пальцы оканчивались безобразными когтями. Пламенные глаза с черными, как ночь, зрачками пристально смотрели на царя взглядом, исполненным зверской ярости. Вообразите себе кошмарного южноамериканского паука-птицееда, обращенного в человека и наделенного почти человеческим разумом — и вот перед вами бледная тень той богопротивной твари. Все, кому я показывал изображение, в один голос заявляли: «Нарисовано с натуры.»
Как только первый приступ необоримого испуга был подавлен, Деннистаун взглянул на хозяев. Ризничий закрыл лицо руками, его дочь, обратясь к кресту на стене, истово молилась.
Наконец был задан вопрос:
— Эта книга продается?
И вновь минутное сомнение, и вновь внезапная решимость, какие уже выказывал ризничий ранее. Ответ прозвучал, словно музыка:
— Если месье угодно.
— Сколько Вы просите?
— Достаточно двухсот пятидесяти франков.
Деннистаун был сбит с толку. Даже сердца коллекционеров черствеют не до конца, а его сердце оставалось куда мягче коллекционерского.
— Дорогой вы мой, — раз за разом твердил он, — Ваша книга гораздо дороже двухсот пятидесяти франков, гораздо дороже.
И каждый раз он получал неизменный ответ:
— Двести пятьдесят франков, больше не возьму.
Устоять перед таким предложением не представлялось возможным. Деньги были уплачены, расписка выдана, сделка скреплена стаканчиком вина, а ризничий будто преобразился. Словно не бывало ни сутулости, ни подозрительных взглядов за спину, он даже смеялся, или пытался смеяться. Деннистаун собрался уходить.
— Позволит ли месье проводить его до гостиницы? — осведомился ризничий.
— Нет-нет, спасибо! Здесь рукой подать. Я прекрасно помню дорогу, и луна светит ярко.
Предложение повторялось трижды или четырежды, и всякий раз было встречено отказом.
— Тогда пусть месье крикнет мне, если… если понадоблюсь. Лучше держаться середины дороги, обочины такие неровные.
