Жак Казот - INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
Тем временем в траве загорались огоньки светляков, пели кузнечики, а на небосводе всходила плоская желтая луна, окутанная туманной дымкой, поднимавшейся от остывающей земли.
XIНа следующий день после описанной нами сцены Алисия, плохо проведшая ночь, едва коснулась губами питья, которое ей каждое утро приносила Виче, и медленно поставила стакан на низенький столик возле кровати. Она не испытывала никакой боли, но чувствовала себя разбитой; это была не болезнь, но ощущение непосильного бремени жизни, поэтому ей было бы трудно описать свое состояние врачу. Она попросила у Виче зеркало: девушек более волнует ущерб, который страдания наносят их красоте, нежели сами страдания. Мисс Вард была необычайно бледна, и только два маленьких пятна, похожих на два лепестка бенгальской розы, упавших в чашку с молоком, алели на ее белоснежных щеках. Глаза ее сверкали странным блеском, в них догорали последние язычки горячечного огня; ее вишневого цвета губы резко побелели, и, чтобы вернуть им прежний цвет, она прикусила их своими перламутровыми зубками.
Она встала, закуталась в халат из белого кашемира, обернула вокруг головы газовый шарф — несмотря на жару, возбуждающе действующую на неугомонных цикад, она все еще чувствовала легкий озноб — и в привычный час вошла в беседку, дабы не возбудить тревогу бдительного коммодора. Ей не хотелось есть, но она заставила себя проглотить завтрак, ибо сэр Джошуа Вард тотчас же приписал бы воздействию Поля даже самое ничтожное ее недомогание, а именно этого Алисия более всего хотела избежать.
Затем, заявив, что яркий дневной свет утомляет ее, она под этим благовидным предлогом удалилась к себе в комнату, предварительно неоднократно заверив коммодора, становившегося весьма подозрительным, когда дело касалось ее здоровья, что она чувствует себя великолепно.
— Гм, великолепно… сомневаюсь, — сказал себе коммодор, когда племянница ушла. — У нее синяки под глазами и маленькие яркие пятна на щеках — точно такие же, как были у ее бедной матери: та тоже, как и Алисия, считала, что чувствует себя как нельзя лучше. Что делать? Разлучить ее с Полем означает наверняка убить ее; предоставим же действовать природе. Алисия так молода! Да, но именно самых молодых и самых красивых не любит старуха Моб{308} — она ревнива, как женщина. А если мне пригласить доктора? Но разве медицина может помочь ангелу? Однако все тревожные симптомы исчезли… Ах! Если бы я был уверен, что всему виною ты, проклятый Поль, что твое дыхание заставляет клониться к земле этот чудесный цветок, я бы задушил тебя собственными руками. Нэнси не ловила на себе никаких взглядов етаторе, но она умерла. Неужели Алисия тоже умрет? Нет, это невозможно. Я ничем не провинился перед Господом, чтобы он уготовил мне такие страшные муки. К тому времени, когда пробьет ее час, я уже давно буду спать под камнем с надписью «Sacred to the memory of sir Joshua Ward»[99] под сенью родной колокольни. И она будет приходить к серому камню помолиться и оплакать старого коммодора… Не знаю, что со мной творится, однако сегодня утром у меня чертовски унылое и мрачное настроение!
Чтобы развеять грустные мысли, коммодор добавил себе в остывший чай немного ямайского рома и приказал принести свою hooka,[100] невинное развлечение, которое он позволял себе только в отсутствие Алисии, чья утонченная чувствительность вряд ли смогла бы примириться даже с легким дымом, пропущенным через ароматизированную воду.
Он уже распорядился вскипятить воду в чашке и выпустил несколько синеватых колечек дыма, когда Виче объявила о приходе графа Альтавилы.
— Сэр Джошуа, — сказал граф после положенного приветствия, — обдумали ли вы мое предложение, сделанное вам несколько дней назад?
— Я думал над ним, — ответил коммодор, — но вы знаете: я дал слово господину Полю д’Аспремону.
— Разумеется; однако бывают случаи, когда слово можно взять обратно; например, тогда, когда человек, которому это слово было дано, оказывается не тем, кем его считали первоначально.
— Граф, говорите яснее.
— Мне неприятно, что приходится обвинять соперника; но, памятуя о нашем разговоре, мне кажется, вы должны меня понять. Если вы отклоните предложение господина Поля д’Аспремона, согласитесь ли вы иметь меня своим зятем?
— Я — разумеется; но нет уверенности, что мисс Вард согласится с такой заменой. Она без ума от этого Поля, отчасти и по моей вине, ибо, прежде чем начались все эти дурацкие истории, я сам поощрял ухаживания этого молодого человека. Простите, граф, мое определение, но у меня действительно мозги набекрень.
— Вы хотите, чтобы племянница ваша умерла? — взволнованным тоном торжественно произнес Альтавила.
— Что за черт! Почему моя племянница должна умереть? — воскликнул коммодор, подскакивая в кресле и отбрасывая сафьяновый чехол для hooka.
Стоило задеть струну поистине родительской любви сэра Джошуа Варда, как она тут же начинала вибрировать.
— Неужели моя племянница серьезно больна?
— Не волнуйтесь так сильно, милорд; мисс Алисия может жить, и даже очень долго.
— Вот и замечательно! А то я и вправду переволновался.
— Но при одном условии, — продолжил граф Альтавила. — Если она больше не увидит Поля д’Аспремона.
— Ах! Вот мы и вернулись к сглазу! К несчастью, мисс Вард не верит в него.
— Выслушайте меня, — примиряюще сказал Альтавила. — Когда я впервые встретил мисс Алисию на балу у князя Сиракузского и проникся к ней чувством столь же пылким, сколь и почтительным, весь облик ее дышал здоровьем, она наслаждалась радостью бытия, ее обуревала жажда жизни, более всего поразившая меня в ней. Она была ослепительна, и ее окружала атмосфера всеобщего восхищения. Это поистине фосфорическое сияние делало ее похожей на звезду; она затмила англичанок, русских, итальянок — я видел только ее. Британская благовоспитанность сочеталась в ней с дивной грациозностью и необычайной силой, присущей древним богиням; простите потомку греческих колонистов сравнение из мифологии.
— Ваша правда, она была великолепна! Мисс Эдвин о’Херти, леди Элеонора Лилли, миссис Джейн Странгфорд, княгиня Вера Федоровна Барятинская прямо-таки зеленели от досады, — восхищенно проговорил коммодор.
— А разве теперь вы не видите, что красота ее приобрела некую томность, черты лица болезненно заострились, вены на руках вздулись и посинели, голос предательски дрожит, словно разладившаяся гармоника, а его чарующие звуки становятся прерывистыми? Исчезает земное начало, остается лишь ангельская сущность. Мисс Алисия превращается в совершенное эфирное создание, а я, рискуя показаться вам излишне приверженным к материализму, признаюсь, что не люблю в наших земных девушках небесного совершенства.
Слова графа были столь созвучны тайным тревогам сэра Джошуа Варда, что на несколько минут он погрузился в глубокую задумчивость.
— Все это правда; даже когда мне удается обмануть себя, я не могу полностью отделаться от этого впечатления.
— Я еще не закончил, — сказал граф. — Вызывало ли здоровье мисс Алисии какое-либо беспокойство до прибытия в Англию господина д’Аспремона?
— Никогда; это был самый резвый и веселый ребенок во всем Соединенном королевстве.
— Вы сами видите, что присутствие господина д’Аспремона совпадает с приступами болезни, подрывающей драгоценное здоровье мисс Вард. Я не прошу вас, человека, прибывшего из северных краев, поверить в предрассудок, суеверие или как вам будет угодно назвать этот феномен, распространенный у нас на юге, но хотя бы признайте, что эти странные совпадения заслуживают вашего внимания…
— А не может ли болезнь Алисии иметь… естественные причины? — произнес коммодор, потрясенный софизмами Альтавилы; некое чувство, похожее на стыд, удерживало англичанина от признания справедливым простонародного неаполитанского поверья.
— Мисс Вард не больна; она, если можно так сказать, отравлена взглядом; даже если господин д’Аспремон и не етаторе, взор его от этого не становится менее гибельным.
— Что я могу сделать? Она любит Поля, смеется над етатурой и утверждает, что не видит причин, по которым честный человек мог бы забрать назад свое слово.
— Я не имею права заботиться о вашей племяннице; я ей не брат, не родственник, не жених; однако, имея вашу поддержку, я, быть может, попытался бы избавить ее от этого рокового влияния. О, не бойтесь, я не стану делать глупостей; хотя я и молод, я знаю, что не следует поднимать шум вокруг доброго имени девушки; тем не менее позвольте мне сохранить мой план в тайне. Поверьте, намерения мои чисты, и то, что я намереваюсь сделать, достойно честного и порядочного человека.
— Так вы в самом деле любите мою племянницу? — спросил коммодор.
— Да, потому что чувство мое безответно; итак, даете вы мне разрешение действовать?
