Петербург Достоевского. Исторический путеводитель - Лурье Лев Яковлевич
В бельэтаже жил отправленный в отставку после знаменитого покушения Веры Засулич (в 1878 году) петербургский экс-градоначальник Федор Трепов, чем Салтыков был крайне недоволен: «Что я с ним буду говорить? Он литературой никогда не занимался, я по полиции никогда не служил, что же у нас общего. Они как выйдут в отставку, так в оппозиционном направлении начинают думать и начнут захаживать, воображая что стали интересны и что нечто общее у нас есть. Нисколько он мне не интересен, и ничего общего у нас нет, ничего!»
Впрочем, суровость Салтыкова часто была деланная, позже он сошелся с соседом и характеризовал его как «типа» и «прелюбопытного» и «настоящего полицейского».
Федор Трепов вообще любил литературу. Вынужденный осуществлять надзор за бывшим каторжником Федором Достоевским, он просил у шефа жандармов Николая Мезенцова надзор этот снять, так как «во все время… он оказывался поведения одобрительного».
Из воспоминаний Михаила и Софьи Унковских, детей ближайшего приятеля писателя, адвоката Алексея Унковского: «Обстановка квартиры была самая скромная: небольшая прихожая, налево кабинет хозяина с большим письменным столом и зеленой мебелью, прямо – столовая, мрачная комната с одним окном во двор, из столовой одна дверь налево вела в гостиную – большую комнату с мебелью, обитой синим шелком, а другая дверь направо – в узкий длинный коридор, с левой стороны которого тянулась стена, а с правой – дверь в спальню Салтыковых, в две детские, в ванну и в конце коридора – кухню, где жила кухарка – чухонка Минна, говорящая на ломаном русском языке. У Минны была всегда еще помощница – чухонка».
Несомненно, что Михаил Евграфович женился на Елизавете Аполлоновне не иначе как по горячему увлечению. Но увлечься своей Лизой и сохранить это увлечение надолго Салтыков мог, нужно думать, исключительно благодаря ее привлекательной наружности, отменному изяществу, положительной художественности как ее движений, так и всех ее внешних проявлений – свойствам, сохранившимся без особых изменений в Елизавете Аполлоновне до последних лет жизни, несмотря на достижение ею довольно преклонного возраста.
Елизавета Аполлоновна была крайне наивна и непосредственна: что на уме, то и на языке, как говорят. Детей сильно баловала, и когда сама приходила к выводу, что это баловство кроме вреда ничего не принесло, то говорила: «Ну что же делать? Ведь у меня их только двое – сын и дочь; если бы были еще двое, то я их воспитывала бы по-другому: я кричала бы на них с утра и до вечера». Сознавая свою красоту и моложавость, она имела непреодолимое желание не стариться и все, что услышит от людей, проделывала, чтобы сохранить свою молодость; так, например, спала только на спине, чтобы не было на щеках морщин, мыла волосы дикой рябиной, чтобы не седеть; ела она только молодое мясо, то есть цыплят, телят, барашков, и даже ухитрилась раз зайти в рыбную лавку и попросила там продать ей несколько рыбок, но обязательно молодых, на что ей продавец ответил: «Мы рыбам, сударыня, годов не считаем».
Слово «дура» не выходило из обихода домашнего обращения Салтыкова с женой. Но ежедневно раздражаясь каждым шагом и словом жены, Салтыков, в то же время, не мог прожить без нее даже двух-трех дней, не начав испытывать грызущую по ней тоску.
Бранчливый Салтыков поддерживал с Достоевским чисто формальные отношения, в 1860-е годы они принадлежали к разным политическим лагерям. Салтыков считал Достоевского писателем, доказывающим, что «всякий человек дрянь, и до тех пор не сделается хорошим человеком, пока не убедится, что он дрянь». Достоевский писал о Салтыкове: «Пусть хоть что-нибудь удастся России или в чем-нибудь будет ей выгода и в нем уже яд разливается».
Мировоззрение Салтыкова Достоевский выразил в пародийных заметках «Из дачных прогулок Кузьмы Пруткова и его друга». Сюжет такой: из пруда на Елагином острове вдруг появился гигантский тритон и скоро исчез. Как отреагировала столичная пресса, «имело особенный и почти колоссальный успех мнение известного нашего сатирика, г-на Щедрина. Быв тут же на гулянье, он не поверил тритону и, рассказывали мне, хочет включить весь эпизод в следующий же номер „Отечественных записок“ в отдел „Умеренности и аккуратности“. Взгляд нашего юмориста очень тонок и чрезвычайно оригинален: он полагает, что всплывший тритон просто-напросто переодетый, или, лучше сказать, раздетый донага, квартальный, отряженный еще до начала сезона, тотчас же после весенних наших петербургских волнений, на все лето в пруд Елагинского острова, на берегах которого столь много гуляет дачников, для подслушивания из воды преступных разговоров, буде таковые окажутся. Догадка эта произвела впечатление потрясающее, так что даже дамы перестали спорить и задумались».
Дом Константина Победоносцева
Литейный проспект, 62
Дом № 62, как и соседний, построил в 1858 году архитектор Гаральд Боссе и с тех пор он не перестраивался. Это особняк Эммануила Нарышкина – сына Александра I и знаменитой красавицы польки Марии Антоновны Нарышкиной-Четвертинской (ее законный муж – «рогоносец величавый» Дмитрий Львович Нарышкин). Эммануил Дмитриевич Нарышкин, человек во всех смыслах достойный, служил при дворе в звании обер-камергера и знаменит был обильными пожертвованиями. Будучи тамбовским помещиком, облаготетельствовал город Тамбов, построив там музей, библиотеку и учительский институт, и щедро их финансировал. Дом свой Нарышкин в 1870-е годы продал в казну, и в нем разместилась казенная квартира обер-прокурора Святейшего Синода. В 1880 году им стал хороший знакомый Федора Михайловича – Константин Победоносцев, переехавший сюда с Большой Конюшенной улицы (там он жил в доме Финской церкви).
Константин Победоносцев происходил из духовной среды: предки по мужской линии – священники, отец – профессор московского университета. Закончив училище правоведения, Константин Победоносцев считался лучшим в России специалистом по гражданскому праву. В юности либеральничал, и даже, состоя на службе в Сенате, пописывал под псевдонимом обличительные статейки в герценовский «Колокол».
С 1861 года преподавал законоведение тогдашнему наследнику престола цесаревичу Николаю Александровичу, а когда тот умер, его брату – будущему императору Александру III. К этому времени мировосприятие Победоносцева изменилось, он стал убежденным консерватором. Министры-реформаторы Александра II для него – «люди, оторванные от земли, не имеющие корней в быте общества». Он пишет про царствование царя-реформатора: «Нас тянет роковым падением в какую-то бездну. Прости, Боже, этому человеку – он не ведает, что творит, и теперь еще менее ведает. Лучше уж революция, русская и безобразная смута, нежели конституция. Первую еще можно побороть вскоре и водворить порядок на земле; последняя есть яд для всего организма, разъедающий его постоянною ложью, которой русская душа не приемлет». Победоносцев стал идеологическим наставником цесаревича Александра, вдохновителем так называемой партии Аничкого дворца (резиденции Александра Александровича). Она состояла из людей, желавших прекратить всякое движение России в сторону «Общечеловеческих ценностей» и вернуться в политике к известной идеологической триаде «Самодержавие, православие, народность». И когда Александр II погиб от взрыва бомбы Игнатия Гриневицкого, Победоносцев по существу возглавил государственный переворот.
Написанный им манифест от 29 апреля 1881 года означал перемену политики, отказ от конституции и отставку почти всех министров предыдущего императора. Победоносцев на 20 лет стал главным идеологом русского самодержавия, действительным тайным советником, статс-секретарем. Гонитель старообрядцев, сектантов, местного самоуправления, свободной мысли, он, вместе с тем, не напоминал идеологических церберов XX века, таких как Жданов или Суслов, – он являлся плодовитым и талантливым писателем, знатоком литературы и истории, полиглотом, законопослушным подданным.
