Андрей Балдин - Московские праздные дни: Метафизический путеводитель по столице и ее календарю
Может быть, не только той, на шпиле, но своей собственной звезды лучи чертил великан Душкин, осваивая нечеловеческую, бездыханную «высоту» (глубину метро)?
Темноту метропроекта населяли сияющие частицы, блики прежних и будущих людейзвезд.
И теперь я смотрю и вижу — старатели подземной геометрии (в наручниках на станции метро) были парадоксально свободны. В этом как раз и было главное проявление их стиля. Противостояние четверорукой личности и ее обнявшего вакуума неизбежно подвигало к взрывообразному явлению стиля. Не внешнее эмпедоклово слияние железа и тела определило физиономию московского подземелья-поднебесья, но напротив — внутреннее ему сопротивление.
Весьма ярко эту схватку явила одна из первых душкинских станций метро — «Площадь Революции». Сидящим по углам арок бойцам не хватает разве что цепей.
Обретя плоть, они немедленно оказались противоестественно вывернуты и зажаты: шахтер, птичница, пограничник с между колен поместившимся псом, сияющий нос которого вынюхивает нечто одному ему известное в позорном воздухе подземки.
Они сражаются, они рвутся к свободе, они странны, в них есть стиль.
Но в первую очередь объектом революционного черчения был (и остается) сам автор, исходящий колючим стеклом дискобол и скалобрей. Он был и есть звезда. Он первая подземная скульптура: размахивая ломом, в породе вакуума пробивает собственный метрополитен. Производит стиль (только так и производится стиль).
Без него сфера Эроса ни за что не сойдет на эту вроде бы идеально округлую московскую землю.
*В этом и вопрос: как совпали два «идеальных» рисунка — революции и Москвы? Большевицкий переворот календаря оставил Москве абстракцию чертежа, условно устойчивую. Тут нельзя говорить о совпадении; чертеж нового порядка наводился на город насильственно. Другое дело метро: если оно дитя революционного монстра и Москвы (похоже, так оно и есть), то следует признать — сей подземный титан в ней уместен.
Он под ней; он там, где отворяется под Москвой древнее ничто. Сей огнеокий титан есть победитель московского ничто, он почти человек, и потому заслуженно занимает свое место в темнейшей потустоличной прорве. Там развернут новый «храм». Метафизическая вертикаль ноября, сходя с небес на землю, проникает и самую землю — внизу сидит титан метро, напоминая матушке Москве о возможности сакрального переворота (во времени). Пространство, отворяемое под Москвой, легко плодит мифы.
Ноябрь — время героев. По крайней мере, таких: подземных, с фарами вместо глаз и голосами электричек.
Еще герои
8 ноября — Дмитрий Солунский
Покровитель воинов, весьма почитаемый на Руси.
10 ноября — Дмитрий Ростовский
Все больше меня интересует этот Дмитрий. Если кто и был занят архитектурой календаря, сопоставлением его точек, линий, плоскостей и сфер, то в первую очередь он, ростовский епископ. Современник Петра Великого, вставший на очередном переломе русских времен. По происхождению киевлянин (горожанин; ему ведомо регулярное пространство и «праздные» с ним упражнения — занятие, не слишком привычное Москве). Подвизался в Кирилловом монастыре в Киеве, много учительствовал на Украине, в Литве и Белоруссии. С 1684 года по заданию настоятеля Киево-Печерской лавры архимандрита Варлаама он начинает свой циклический и циклопический труд, который продолжается всю жизнь, — по полному описанию православного календаря.
В 1702 году по представлению Петра I он был назначен в епископы Ростовские. С кафедры Дмитрий ободрял народ, двоящийся душой между старым и новым, мятущийся, лезущий в пропасть. Все это время он продолжает исследовать, осмыслять, искать несущий рисунок в необъятно отверстом календаре. Это было великое черчение.
Дмитрию были видения, когда некоторые святые из Четьих миней являлись ему, и передиктовывали (!) тексты о себе.
Боец с безвременьем, строитель душевных сфер. После кончины никакого имущества, кроме книг и рукописей, у него не нашли.
Ему молятся о сострадании к нищим и беззащитным. Он еще при жизни раздавал избытки (?) своего состояния нищим, больным и убогим.
10 ноября празднуется перенос его мощей; это важный акцент. Такие праздники устраиваются осмысленно и по месту. Они всегда серьезно подготовлены. Помещение «времяустроителя» Дмитрия в отверстие ноября, которое более всего нуждается в этом устроении, безусловно, уместно.
Птицы
Зина-синица. Осенние переназывания греческих имен продолжаются. Обряды те же: готовимся к зиме. Покроши, побросай звезды хлеба во внешние пустоты. Их сохранят синицы. Девятисловые, вещие, ласковые птицы.
Не все геройствовать и «звездить»; иногда нужно жить по-человечески.
13 и 14 ноября — два курьих дня
Кур и Курка (?). Петух и курица. Кур загоняют на зиму в сарай. Еще теснее жизнь, еще пуще внешняя жуть. Внимание перу (не только в этот день). Ни пуха, ни пера и прочая. Не плачь в подушку: перо слезы пьет, потом эта подушка будет разносчица печали.
14 ноября — Косьма и Дамиан, «Кузьминки»
Продолжаются курьи именины. Новорожденному варится курица, ему полагается съесть сердце.
Другая рифма: Кузьма представляется кузнецом. Пыхает огнем, столь в ноябре необходимым. Кузьма и Демьян — кузнецы и мастера. Ковали речки в лед. Весной к ним обращались хозяйки, чтобы у кур были как следует «скованы» яйца.
Яйцо, символ чистоты и герметичности, ковалось на небесах в кузнице Косьмы и Дамиана.
Тщательность работы и мастерство выделяли их в ряду святых. Кузьма и Демьян, идите жить к нам.
Однако связка «Кузьма – кузнец» может перевернуться вверх дном. Дноябрь и тут двоится. По другой версии Кузьма есть образ сиротский и несчастный.
Именно на ноябрь приходятся самые жалостные пословицы про Кузьму. В поговорках самое его имя означает человека бедного, горького. Кузьма – бесталанная голова, горькому Кузеньке – горькая долюшка, Кузенька сиротинушка.
Кузьма хитер: кузьмить – подсекать, поддевать хитростью, обманывать.
Он опасен, еще опаснее Кузькина мать. Вдвоем они всегда готовы сделать зло, напакостить, погубить.
Вот тебе и птицы. Что тут есть еще?
17 ноября — Ерема, сиди дома
Беспутство и роение дороги. Околицы призрачны. Нельзя выносить огня из избы: проглотит нечистый. Он близок.
В этот день родятся мастера керамики, чистой посуды. Гончары. Все об огне и об огнях.
19 ноября — Павел-ледостав
Лед на реке грудами – будет хлеба пудами.
На Павла снег – вся зима снежная. Нынешний Павел суров, внешне замкнут, однако душа его не защищена.
*
19 ноября 1796 года скончалась Екатерина Великая. Вторая, по латыни Секунда (Secunda). Царствовала 34 года (сколько это секунд?). Приехала в Россию из небольшого немецкого княжества с длинным названием, из которого помню только заключительный слог Цербст. Как будто за спиной захлопнулась железная дверь, и сухо защелкали цепи.
Или осыпались сосульки.
Родила сына Павла (не сегодняшнего, не ледостава).
*Такова первая половина ноября, месяца, в котором Москва спорит с темнотой, стремится победить ее «чертежом», геройствует, тоскует.
Самое трудное, «пустое» время года. Самое опасное, близкое дну Москвы. Праздник петербургской революции словно специально помещен в этот отрезок календаря.
Трудно говорить об ученичестве: это время сомнения Москвы. Один год почти закончен; завершен круг метаморфоз (пульс) света. Другой еще не начался; все трудности ноябрьского пересменка имеют силу – календарное строение Москвы качается.
Два события
Два события второй половины ноября в метафизическом контексте следует признать центральными.
Первое не то чтобы мало известно, оно очень известно, но помещается как будто в другом пространстве. Это кончина Льва Толстого 20 (по старому стилю 7) ноября на станции Астапово. Если принять тезис о принципиальном сочувствии Толстого и Москвы (я убежден, что это сочувствие было феноменальным, оно в самом деле подвигает к мысли о чуде), то его уход и смерть следует рассматривать как решительное потрясение Москвы.
