Забытые острова. Аннушка (СИ) - Матвеев Дмитрий Николаевич

- Там две ценности было: бочка бензина и вот, девица-красавица. Прошу любить и жаловать, внучка Снегурочка.

Тут у меня из-за спины вышла в поле зрения еще одна дама. Действительно, Снегурочка. Норвежка ли, шведка – не разбираюсь, но скандинавская порода видна. Прямая, стройная, глаза голубые, волосы почти белые, лицо словно из мрамора высечено. Красивая девка, только черты лица, на мой вкус, чересчур резкие. Вышла, поклонилась в мою сторону – не сильно, но вполне отчетливо. Начала что-то говорить, потом, видимо, сообразила, что никто по-скандинавски не шурупит, и по-английски повторила:

- Меня зовут Грай Олсен. Я рада познакомиться с вами, мисс Анна, и прошу принять меня в вашу группу.

Что меня поразило, так это то, что я поняла почти все, даже без Борюськиного перевода. Я, естественно, порадовалась за себя, но отвечать на том же языке не рискнула, побоялась опозориться: и акцент у меня не тот, и фразы строить я не умею, так что пусть штатный толмач свой хлеб отрабатывает. Прежде, чем речь толкнуть, глянула искоса на Михалыча. Он сидит, изо всех сил сигнализирует – мол, классная девка, надо брать. Мой взгляд заметил – оба больших пальца оттопырил. Удивительно: что же такого эта шведка сделала, чтобы егерю угодить? Но я ее и так уже решила принять.

- Добро пожаловать, фрекен Олсен, в нашу компанию.

Покивали друг другу, поулыбались, а потом я случайно глянула на Фридриха нашего. Он аж расцвел, как услышал. Ага, есть контакт! Вот только примет ли его ухаживания Снегурочка?

- Ну ладно, с пополнением разобрались. А что с бензином? Нам бы очень кстати. А то лодок-то у нас дохрена стало, аж пять штук, а вот бензина и на одну мало.

Дед, как главный докладчик, обрисовал картину:

- Так в лодку бочка не влезла. Мы только в канистры, сколько вошло, перелили. Надо будет туда еще разок сходить, остальное забрать.

Я подумала, потом, на всякий случай, еще разок подумала, чтобы не брякнуть глупость, и выдала:

- Михалыч, ладно еще молодежь, глупые, не знают ничего, но ты-то должен был сообразить! Да и Аджит тоже протупил, а еще механик, растудыть его в качель.

- Аннушка, ты чего ругаешься-то? – деланно-огорченно заговорил егерь. - Завтра скатаемся, сольем остальное.

- Ну что ты трудный-то такой? Типа, бочка большая и тяжелая? Так бензин-то легче воды, не утонет бочка. В воду скатили бы, веревкой зацепили и притащили сюда.

Борюсик на автомате продублировал мои слова. Потом до него дошло. И до других тоже. С небольшой, но с задержкой. А потом… это было просто сказочно, такую картину наблюдать не часто удастся: четверо мужиков с отвисшими челюстями, пытающиеся что-то сказать, жующие «э-э-э», «мнэ-э-э»… Красота! Вижу, девчонки мои тоже кайф словили. А фрекен Грай Олсен, Снегурочка наша, стоит, как бы с холодным выражением на красивом лице, но я-то вижу, что глаза у нее смеются.

Я первая не выдержала. Фыркнула. Потом Лерка захихикала. А потом уже все ржали, как те лошади, включая четверых идиотов. И Снегурка смеялась за компанию со всеми. Звонко смеялась, хорошо, от души, но умудрилась в процессе еще и взглядом меня поблагодарить. Чувствую, характерами мы с ней сойдемся. А индус наш, тоже мне комик, такое страдание изобразил – мол, непростительно для него так косячить.

Отсмеялись, слезы вытерли. Пора переходить к неприятному. Я снова дала себе слово:

- Бензин – это хорошо, новые люди – еще лучше. Но у нас есть одна проблема. Дзетта, будь добра…

Глава 20

Итальянка поняла меня без лишних слов. Через минуту она привела министерву, поставила ее чуть поодаль и сама встала с ней рядом, чуть позади. Вид нынче у тетки был, надо сказать, прежалкий. Волосы спутались мало не до колтуна, одежда в грязи, амбрэ опять же, соответствующее. Глаза покраснели – видать, ревела полночи. И страх. Он был виден в её позе, в руках, терзающих полы курточки и, естественно, в глазах. Еще бы – пришло время ответить по полной, да не перед беспристрастными, типа, судьями, а перед людьми, которых она буквально вчера жестко кинула. Смешки мгновенно угасли. Все повернулись в ее сторону.

- Вот, кивнула я в ее сторону. - Белова Марианна Викентьевна. Она смогла связаться по радио с бандитами, каким-то образом сумела с ними договориться, передала им данные о численности и вооружении нашей группы, подала сигнал о том, что наши мужчины отправились в рейд, в дальнейшем помогала им осуществлять захват людей и в обмен на это собиралась влиться в их коллектив на равных с ними правах. Если бы не ряд счастливых для нас случайностей, этот план вполне мог удаться, и мы все, кто признан годным, сейчас находились бы на положении рабов, а остальные, скорее всего, кормили червей. Я не знаю, зачем, она это сделала, что хотела получить в уплату за предательство, но это сейчас и не важно. Нам нужно решить, как с ней поступить. Лично я считаю, что она заслуживает смерти. И, желательно, мучительной и неоднократной. Но я в данном случае пристрастна и могу быть необъективной, поэтому выношу дальнейшую судьбу этой женщины на ваш суд. Я, как уже сказала, за смертную казнь. Какие еще есть предложения?

Наступила тягостная пауза. Потом прорезался неуверенный голос Фридриха:

- Но это же… негуманно! Надо оставить человеку шанс на исправление! Она должна осознать свои ошибки…

- И как это обеспечить? Вкатать ей пожизненное и кормить, пока не сдохнет? У нас что, есть лишняя еда? А еще её придется охранять, чтобы не сбежала. Это большое и сытое государство может себе позволить тюремное заключение преступников. А у нас для этого нет ни людей, ни материальных ресурсов. Какие еще есть предложения?

Наступила тягостная пауза. Я смотрела то на одного, то на другого, но все молчали и отводили взгляд. Понятно, никто не хочет брать на себя ответственность. Так, помнится, выбирали старосту в классе: того, кто не сумеет отбиться. А если уж учитель предложит чью-то кандидатуру, то все сразу двумя руками «за». Мне надоело ждать, и я объявила:

- Раз больше никаких предложений нет, я своей властью приговариваю подсудимую к смертной казни через расстрел.

В самом деле, я не садистка, а пуля в голову – она милосердна.

Народ безмолвствовал. И в этой тишине, непонятно, то ли одобряющей, то ли осуждающей мое решение, вдруг…

- Ы-ы-ы!

Министерва, видимо, до последнего на что-то надеялась и сейчас, поняв, что все кончено, завыла, забилась в истерике. Красивое личико ее уродливо сморщилось, рот стал почти квадратным. Вся она сейчас представляла мерзенькое и жалкое зрелище, и люди брезгливо отворачивались, чтобы не смотреть, чтобы не видеть.

- Ы-ы-ы!

Она вдруг рухнула на колени и поползла ко мне.

- Нет! Не надо! Не убивайте! Я не хочу умирать! Я… Ы-ы-ы!

Она не удержалась, упала на землю и забилась в рыданиях. Мне было мерзко, гадко и противно, но это нужно было сделать. И я смотрела на нее, не отворачиваясь, без сожаления и без злорадства. Она для меня уже умерла.

- Кхе-кхе…

Я обернулась. Это Борюсик деликатно кашлянул, привлекая мое внимание.

- Что? - спросила я хмуро. У меня не было настроения вести дискуссии.

Борюсик выдохнул и, стесняясь и сбиваясь, начал говорить, постоянно останавливаясь, чтобы перевести свои слова остальным.

- Аня, ты ведь хочешь казнить эту женщину…

- Да, и считаю, что это еще мягкое наказание.

- Но тогда у нас группа уменьшится, и так же уменьшится вес поставки. И ее персональная плитка должна каким-то образом вычлениться из общей плиты.

- Да, по идее, так и должно произойти, хотя еще не было случая проверить. Но ты это к чему?

Мне стало интересно, что же придумал этот ботан. И министерва затихла, ушки навострила, хотя подниматься пока не пыталась.

- Я просто вспомнил, как в прошлые времена поступали с преступниками моряки. Их высаживали на необитаемый остров. Я хочу вот что предложить: мы отправимся забирать бочку с топливом и можем увезти туда Марианну и оставить там ее с ее плиткой. Все равно что так, что этак, мы эти килограммы теряем.