Когда я вгляделся в твои черты (СИ) - "Victoria M Vinya"

«Он слишком хороший для меня? Слишком бедный? Слишком необразованный? Слишком нежный? В нём всего ― слишком. Всего чересчур, через край. Я боюсь захлебнуться? Или что? Что меня в нём так страшит? Я могу протянуть руку и взять его, если захочу. Или не могу?.. Нет ничего проще, чем Эрен. Нет ничего сложнее, чем Эрен».

Вечер пролился на стеклянный дизайнерский стол из недопитой бутылки ликёра, утонул в лихорадочных пьяных выкриках, затесался меж тетрадных страниц невыполненным домашним заданием. Микасе было весело ровно до того момента, пока дом Джордана не наводнили совершенно незнакомые люди: университетская спортивная команда, в которой состоял старший брат Хоука, девицы из других школ, подозрительные личности, сверлящие её взглядом, и продавцы дури, мнущиеся у лестницы в желании скорее уйти незамеченными. Неоновая подсветка и огоньки кружились перед глазами, сжимали пространство в крохотную вселенную ― холодную и чужую. Микаса не переставала думать о том, что ей здесь не место. Не место на празднике беспечной радости. Несмотря на пролитый алкоголь, на разбросанные по полу чипсы и обувь, всё вокруг светилось белизной и стерильностью сытой, богатой жизни. Вечеринка закончится, но завтра сюда слетятся трудолюбивые пчёлки-горничные и намоют дом до блеска.

Её место среди убогих, ветхих домов Узкого переулка и Кривой улицы. Внутри вонючих грязных стен, под одурманенным взглядом пьяницы-отчима, в извиняющихся объятиях безвольной матери. И только стопка писем из далёкого тёплого Израиля напоминала об угрюмом, но бесконечно добром дяде Леви, чьими деньгами мать оплачивала ей нескольких репетиторов. Если бы не он, Микаса лишилась бы последних крупиц надежды выбраться из опостылевшего существования.

― Джорди! ― Она шлёпнула своего парня по щекам. ― Джорди, ты спишь? Проводи, пожалуйста, меня до дома.

― Ой, кошечка, ― бессвязно промурлыкал он. ― А я вот лежу. Пьяненький.

― Ты обещал, что проводишь. Это было условие моего пребывания на вечеринке. ― Микаса начинала злиться на него.

― Я сейчас провожу… ― Джордан чавкнул и отрубился.

Микаса стиснула зубы в манере Эрена, гневно прошипела и двинулась тяжёлыми быстрыми шагами к выходу. Просить других было бесполезно: кто-то точно так же находился в отключке, кто-то шатался по гостинной или блевал в ванной. Трясущимися от злости руками натягивала свои ботинки и вдруг заметила, что её пристально разглядывает симпатичная блондинка, прижавшаяся к стене напротив. Салонная укладка, безукоризненный макияж, золотые кольца и браслеты, модная и со вкусом подобранная одежда ― икона этого чужого мира. Блондинка изучала поношенные некрасивые ботиночки Микасы то ли с жалостью, то ли с брезгливостью, наматывая на длинный палец платиновую прядь.

Микаса враждебно повела носом и открыла входную дверь.

― Доброй ночки, Мика, ― с отстранённым добродушием бросила ей вслед блондинка и смущённо прикрыла рот, из которого вырвалась хмельная отрыжка. В испуганных глазах сверкнули ужас и отвращение к себе.

«Будь здесь какой-нибудь парень, даже самый неказистый и плюгавый, она бы умерла от стыда. У неё тоже своя тюрьма».

― Угу, и тебе… не помню, как тебя зовут, извини.

― Да и ладно. Кому не всё равно, верно?

Микаса поглядела на неё с состраданием и кивнула на прощание. Вышла в густой полумрак, испещрённый серебряными кружками фонарного света. Облетевшие деревья, похожие на чумазых промокших сирот, провожали её вдоль пустой бетонной дороги. Запахи сырости и перегноя успокаивали мятежные мысли, прохладный ветер целовал покрасневшие щёки, как провинившийся любовник, шептал ей сладко и нелепо: «Микаса, Микаса, Микасонька! Я дико соскучился». Уткнулась носом в подаренный шарф ― в тепло и безмятежность.

«Какие же дурацкие и несуразные пятнадцать. Не ребёнок и не взрослая. Ни мудрости, ни денег, ни любви. Одни сожаления. Просто погоня за опытом. Потому, что так надо. Лучше бы я была влюблена в Джордана. Так хоть стало бы понятнее и проще».

― И не страшно одной по ночам ходить?

Микаса решила, что ей померещился этот голос. Голос с далёкой покинутой планеты. Откуда-то из сказки, вопреки суете и неказистой юности. Голос, впитавший в себя ночь и печаль. Она обернулась.

― Вадим Александрович?

― Я, глупышка. Старый ворчливый суицидник, которого ты спасла. Садись, закину тебя домой.

― По всем законам, пятнадцатилеткам лучше не садится в машины ко взрослым мужикам, ― смешливо поддела она его.

― Меня не интересуют маленькие девочки. Это мерзко.

― Простите, это была идиотская шутка. ― Микаса натянула шарф на кончик носа и понурила голову.

― А я и не обижался. ― Дементьев озадаченно хмыкнул. ― Мне нравится, что ты такая сильная и себе на уме: язвишь и шутишь, если хочется. Не порти мне восхищение, забери обратно клятые извинения, девочка. Я в восторге от того, что мои пальцы всё ещё могут кровоточить, если я уколюсь о шипы.

Что-то вязкое и горячее бухнулось из груди вниз живота. Микаса разомкнула губы и уставилась в хищные глаза Дементьева. Он наклонился и открыл ей дверь со стороны пассажирского сидения ― дверь в золотую колесницу, которая увезла бы её прочь из зловонного дома. Микасе хотелось держаться за руль этого сказочного фрегата и направить его к вершинам гор, к звёздам, куда угодно ― лишь бы подальше от простуженных родных улиц!

Усевшись внутрь, Микаса степенно сложила на коленях руки и отвернулась к окну. Над ней нависла тень, и пшеничные колоски защекотали скулу. Вжавшись в кресло, Микаса наблюдала широко распахнутыми глазами, как Дементьев подтянул справа от неё ремень безопасности и сердобольно пристегнул свою попутчицу.

― Где твой дикий мальчишка? Почему не провожает тебя?

― Нигде. Пусть катится подальше. ― Микаса сердито поджала губы.

― Обижена на него за что-то? ― Дементьев прикурил и опустил боковое стекло.

― Обижена.

― Любишь его?

― Хах, обойдётся! ― В её голосе дрожал нерв. ― И вообще-то у меня парень есть. У нас всё серьёзно. А Эрен… Эрен друг. Я люблю его как друга.

― Не знаю… ― В его задумчивых глазах с поволокой отразился оранжевый огонёк сигареты. ― Мне показалось, что ты его не так любишь.

― У меня нет к нему страсти, если вы об этом.

― Да и хрен с ней, это лишь вопрос времени. ― Дементьев изящно прожестикулировал зажатой меж пальцев сигаретой. ― Я тогда… ну, когда бухой там сидел, наблюдая за вами из машины, то меня как током прошибло: ты так ни на кого не смотришь, как на этого мелкого зверёныша. Не в смысле, что хочешь, а в смысле, не ищешь в нём спасителя. Просто любишь. Любишь нормальной человеческой любовью. Я бы что угодно отдал, лишь бы на меня снова кто-то смотрел так же.

― Вы… преувеличиваете.

Микаса стеснялась его откровенных, серьёзных слов. Но ей хотелось, чтобы он продолжал говорить. Продолжал испытывать её взглядом. От Дементьева приятно пахло дорогим парфюмом вперемешку с дымом, чистотой и бесстыдством. Он говорил, что хотел и как хотел. Он был свободен в выражении чувств. Микаса желала забраться внутрь его костюма, зажать меж пальцев его сигарету, обладать его деньгами и его смелостью. Желала, чтобы он прикоснулся к ней.

― Мне хорошо с тобой, глупышка, ― нарушил молчание Дементьев. ― Ты ни черта не знаешь о жизни и находишься в самой гуще её познания. Я гляжу на ленту асфальта и воображаю, будто мне семнадцать и я за рулём батиной ржавой «Волги», везу домой девчонку, которую непременно поцелую у парадной… Я с тобой еду куда-то в юность.

Мокрые пальцы Микасы стиснули подол шерстяной клетчатой юбки. Опустив веки, она отдавалась шороху колёс, неугомонному дождю, исхлеставшему капот авто, прогорклому запаху сигаретного дыма и убаюкивающему голосу подлинного мерзавца. Этот голос поглотил собой тесное пространство салона, выпил до капли чистоту.

― Я вам нравлюсь, Вадим Александрович? ― потеряв всякий страх, спросила Микаса не своим голосом.

― Вряд ли моим чувствам есть адекватное название. Не знаю, как обозвать. Я стремлюсь к тебе всем своим разрушительным существом, но не хочу испоганить. С другой стороны, я убеждён, что ты можешь разрушать куда безжалостнее меня. Просто пока не знаешь как. Но вручи тебе на блюдечке способ… Наверное, любить тебя всё равно что любить зимнюю розу.