Iris Black - Отрезок пути
– С этим трудно не согласиться, – усмехается мадам Янг.
– Мистер Лонгботтом, профессор Снейп не рассказывал вам, почему он решил принять сторону Дамблдора? – спрашивает усатый.
Я встречаюсь взглядом с Гарри, который смотрит на меня очень подозрительно. Наверное, пытается понять, что мне известно. Не слишком много, но не так уж и мало. Но выплескивать здесь столь личную информацию я категорически не собираюсь.
– Сам он ничего не говорил, сэр. А я предпочитал не задавать таких вопросов.
– Почему? Неужели вам не было любопытно? В вашем-то возрасте…
Интересное дело, почему многие думают, что, если мне семнадцать, то я обязательно должен обладать мозгами тролля и тактичностью великана?
– Потому что меня это не касается! – резко отвечаю я, не сумев справиться с раздражением. – Профессор Снейп помогал нам, защищал, как мог, без него мы бы просто не выжили! Я благодарен ему и не считаю себя вправе лезть к нему в душу и топтаться там грязными ботинками!
Мендус, слегка смутившись, ерзает на скамье.
– У кого-нибудь еще есть вопросы к мистеру Лонгботтому? – поспешно интересуется Кингсли, решив сгладить ситуацию.
– У меня есть, – произносит бледная волшебница. – Нам известно, что Амикус и Алекто Кэрроу запирали студентов первого курса в подземельях. Почему профессор Снейп никак им не помешал, несмотря на свои полномочия?
– Первокурсников Кэрроу запирали только один раз, – отвечаю я. – Они хотели таким образом поймать нас, рассчитывали, что мы отправимся их вызволять. Незадолго до этого в школу наведался Волдеморт и велел ужесточить меры. Вот они и воспользовались. Профессор Снейп не мог рисковать, если бы его сняли с должности за неподчинение приказам, он вообще ничем не сумел бы нам помочь.
Волшебница поджимает губы. Члены Визенгамота переглядываются, но молчат.
– Вам есть, что добавить к своим показаниям, мистер Лонгботтом?
Я качаю головой. Вроде бы все уже сказал из того, что можно было говорить. Есть, конечно, еще кое-какие моменты, которые можно было осветить, но, думаю, лучше не перегибать палку. Эти ребята – народ подозрительный.
Похоже, все, наконец, закончилось, меня сейчас отпустят на место, а Северуса оправдают. Но отпускать меня Кингсли почему-то не спешит. Вообще, он ведет себя как-то странно. Поглядывает на меня украдкой, вздыхает, теребит пальцами свою серьгу, кусает губы. Точно он не министр магии, который проводит судебное заседание, а подросток, лихорадочно размышляющий, признаваться родителям, кто разбил вазу, или понадеяться, что они обвинят кота.
– Мистер Лонгботтом, – наконец, произносит он, глядя куда-то в сторону, – я должен задать вам еще один вопрос.
– Конечно, господин министр, – я киваю, не скрывая удивления.
– До меня дошли слухи, что вас и профессора Снейпа связывали отношения, более близкие, чем это допустимо между учеником и директором школы. Иными словами, вы состояли в предосудительной связи, – монотонно говорит Кингсли, по-прежнему не глядя на меня. – Вы можете подтвердить или опровергнуть эту информацию?
В зале суда воцаряется тишина. Я холодею и почему-то перестаю чувствовать пальцы на ногах. Откуда, черт побери, он узнал??? Я смотрю на Джинни, но она делает большие глаза и едва заметно мотает головой. Аберфорт? Нет, он только руками разводит… Да и с чего бы им так подло меня подставлять? Они порядочные люди, и мы дружим… Но кто тогда?
Я дурак. Среди тех, кто в курсе, есть только один человек, способный поступить со мной – с нами – подобным образом. Альбус Дамблдор. Гнусный старик даже из мира мертвых продолжает портить нам жизнь. Конечно, он решил отомстить мне за то, что я тогда на него наорал! Вот и растрепал все Кингсли, которому я сам советовал поговорить с портретами директоров. Но почему тогда Финеас ни о чем меня не предупредил? Может, Кингсли беседовал с ними после того, как я к нему заходил? Но ведь мог же он найти какой-то способ! Да и эльфы тоже – они ведь всегда знают, что творится в школе. Хотя у них сейчас нет ни минутки свободной…
– Мистер Лонгботтом, я прошу вас ответить на вопрос.
В зале по-прежнему царит тишина. Видимо, присутствующие никак не могут уложить в своих головах эту информацию. Я, низко опустив голову, изучаю свои ногти. Сил моих нет смотреть на эти изумленные лица. А если встречусь взглядом с бабушкой, то вообще умру на месте. Представляю, какой это для нее удар: единственный внук – гей!
Зачем вообще Кингсли понадобилось об этом спрашивать? Если бы он промолчал, не было бы никаких проблем, никому бы и в голову не пришло ничего подобного! Неужели он до такой степени ненавидит геев, что просто не смог закрыть на это глаза? А я еще считал его хорошим человеком, хотел поговорить с ним о родителях…
– Мистер Лонгботтом, вы собираетесь отвечать?
Знать бы еще, что отвечать! Если бы речь шла только обо мне, я бы, пожалуй, плюнул на возможные – да что там, неизбежные! – последствия, и высказал бы все, что думаю и об этой гомофобии, прикрытой семейными ценностями, и обо всей двуличности магического мира в целом! И посмотрел бы, какие у них будут рожи. Но речь не только обо мне, а принимать такие решения за Северуса я не имею права. Он ведь вообще не такой, как я. И Кингсли, между прочим, прекрасно известно о его чувствах к Лили Поттер! Так что, он еще и Гарри гадость сделал, а не только нам. Нет, Северус точно не придет в восторг от того, что наша связь стала достоянием общественности…
Но, с другой стороны, а как еще я могу сейчас поступить? Твердить, что это неправда? Во-первых, я слишком долго думал, а, во-вторых, наживка уже заброшена. И сегодня же в нее вцепится стайка пираний, в народе именуемых журналистами. Уж они наверняка раскопают что-нибудь компрометирующее. А не раскопают, так придумают – дурное дело нехитрое. И будет только хуже. Нет, единственный способ хоть как-то сохранить лицо и остатки репутации – не только своей – это вести себя так, словно наша связь – нечто само собой разумеющееся.
– Мистер Лонгботтом! – повышает голос Кингсли.
– Нет нужды так кричать, господин министр, – спокойно отвечаю я, закидывая ногу на ногу. – Просто я никак не мог разобраться в специфических терминах, которые вы употребили. «Более близкие отношения, чем это допустимо», «состояли в предосудительной связи» – голову сломать можно! Если вы хотели спросить, не были ли мы любовниками, то да, сэр, так оно и было.
От синхронных изумленных возгласов вибрирует воздух. Уж не знаю, что их больше изумило – сам факт нашей связи или то, что я так спокойного признал ее наличие, но подозреваю, что все-таки второе. На зрителей я по-прежнему не смотрю – сейчас все зависит от членов Визенгамота. Которые тоже не скрывают изумления и даже ужаса.
– То есть вы предпочитаете мужчин? – выпаливает бледная волшебница и бледнеет еще больше, что кажется просто невероятным.
– Полагаю, в противном случае я бы не стал с ним спать! – нахально заявляю я, откидываясь на спинку кресла и всем своим видом показывая, что восседаю на троне. На самом деле, металл так сильно врезается в спину, что завтра наверняка будут синяки.
– Так их, Невилл! – раздается громкий выкрик. – Пусть знают наших!
– Чарли! Ты что, нас вся страна слушает… – миссис Уизли осекается, сообразив, что страна не может видеть, кто именно кричал, а она сама только что «сдала» собственного сына.
Мне внезапно становится смешно. Я не скрываю этого и ухмыляюсь во весь рот.
– Мистер Лонгботтом, – Кингсли изо всех сил пытается держать себя в руках, но получается плохо, – я должен спросить вас… не было ли со стороны профессора Снейпа какого-либо… хм… давления или принуждения?..
Теперь меня разбирает самый настоящий хохот. Его я тоже не сдерживаю. Северус в роли насильника – просто прелестно!
– Ну, вообще-то инициатива была моя, – сообщаю я, отсмеявшись. – И, надо заметить, мне пришлось потратить немало сил.
Цвет лица министра приобретает какой-то сероватый оттенок. Не будь он чернокожим, наверняка сейчас бы покраснел, точно помидор, или, наоборот, побелел, как снег.
– Еще один вопрос, мистер Лонгботтом, – сдавленно произносит он. – Когда именно вы… ваши отношения… хм…
– Когда мы стали любовниками? – я охотно прихожу ему на помощь, вызвав новую волну потрясенных восклицаний и приступ хохота у Чарли Уизли. – Сомневаюсь, что вас интересует точная дата, но это произошло, когда я уже учился на седьмом курсе. Так что ни о каком растлении малолетних речи не идет. Тем более, он не был у меня первым, – добавляю я, окончательно «добивая» присутствующих.
Мерлин, я бы дорого дал, чтобы здесь не было бабушки! Конечно, рано или поздно мне пришлось бы рассказать ей о своей ориентации, но делать это вот так слишком жестоко. Но у меня просто нет другого выхода. Наглость и уверенность в собственной правоте – это единственное, что может сейчас помочь. А с бабушкой я потом поговорю – у нее нервы крепкие.
