Дмитрий Щербинин - Ворон
Девочка подошла к нему, дотронулась ладошкой до его подрагивающего локтя.
Сама она уже не плакала, но всеми силами пыталась успокоить Маэглина, словно бы он был ее младший братец:
— Пожалуйста, не плачь больше, а то я и сама расплачусь. Я знаю — государь Хаэрон нам поможет. Вот мы выспимся, и завтра утром поедем к нему.
— К государю?! — испуганно выкрикнул Маэглин. — Ну уж нет — он то не поможет. Он только осудит, накажет! Нет, нет — он проклянет бедного Маэглина! — и, наконец, он выкрикнул с ужасом. — Он велит казнить меня!
Девочка вновь принялась утешать его, как маленького, а Маэглин теперь и впрямь был, как маленький. Ведь, не оставалось ничего от былой его напускной, мрачной неприязни — и вот открылся человечек ничего не знающий, ничего не понимающий, и ужасающейся глупости всего, чем жил он раньше.
— Нет, нет. — шептал он. — К нашему государю я не пойду! Нет! Но мне надо остановить Их… Ведь, я предал…
Обхвативши руками голову, заметался он из угла в угол, продолжая что-то бессвязно выкрикивать. Девочка, видя его страдания, опять заплакала; а он, услышав ее плач, болезненно вскрикнул, бросился, обнял, расцеловал, зашептал:
— И будешь ты жить счастливо!.. Да, да — как эльфийская принцесса!
Он отдал ей кошель с золотыми и зашептал:
— Ты к государю лучше не ходи! Не поможет он тебе, только время зря потеряешь. Иди на запад, ну а я, если все хорошо будет, догоню тебя!
И Маэглин бросился в ночь. Он чувствовал теперь, что что-то страшное, непоправимое произойдет в том случае, ежели он откроет ворота, но не понимал того, что ничего, кроме того, что принял кошель — он не совершил. Ведь, ключ оставался при нем, и он волен был открывать, или закрывать врата так же, как и прежде. Маэглин уверился, что надо догнать посланца, и высказать ему все. Тогда, по наивному его мнению — все разрешилось счастливо…
И вот он распахнул ворота, ворвался в туман, едва не свалился в Бруинен, но нашел мост и бросился на восточный берег. Там расходились три больших тракта: на север, на восток, и на юг. Маэглин, ни на мгновенье не останавливаясь, метнулся по тому, который вел на восток.
Через некоторое время туман рассеялся, и он оказался леса, который показался ему и дремучим, и необъятным, и колдовским — ведь он, всю жизнь проведши в городе, никогда раньше и леса не видел. Теперь он плакал, и дрожал от страха, но, все-таки, продолжал бежать. Вот мелькнула, ведущая в глубь чащи тропинка и Маэглин увидел там какое-то движение. И он уверился в том, что в этой ночи есть только он и этот посланник. Вот он бросился на эту тропу…
По лицу его били ветки; он много раз спотыкался, падая на землю, выкрикивал:
— Я передумал! Убирайтесь прочь!
Потом он очнулся лежащим на дне оврага. Холодная родниковая вода обмывала его голову и тело. Только пробивался рассвет; и туман, поднимаясь все выше, обвил розовым куполом кроны деревьев; так, что, казалось, будто лежит он на полу длинной залы, с рядами уходящих вдаль колон.
Маэглин, вздрагивая от утренней прохлады, медленно поднялся; выбрался из оврага, и, заваливаясь из стороны в сторону, считая плечами стволы, побрел, куда глаза глядят. Через час вышел он на поле над которым, как и над всеми окрестными полями, мягко сиял мэллорн.
И вот Маэглин протянул к царственному древу руки и вскрикивая:
— Страшная пустота позади, ничего-ничего там нет! Я был одержим злом, но теперь то я освободился. А, будь что будет — пойду к государю, и расскажу, как все было — пусть он меня и судит.
И Маэглин очень медленно, так как мало было сил в его измученном душевными терзаньями теле, побрел к мэллорну — и, хотя, казалось, что древо совсем рядом — до него еще были долгие часы ходьбы…
* * *В то же время, когда Маэглин намеривался признаться во всем государю, верстах в двадцати к северо-востоку от него, в глухом еловом лесу, на дне большого, увитого змеистыми корнями оврага, из-за каменной плиты слышались грубые отрывистые голоса. Если бы перевести те слова на язык, которым пользовались Барахир и Маэглин, то вышло бы примерно следующее:
— Ну что, Баргх, ты выполнил то, что было тебе порчено?
— Да.
— А неужто этот хранитель ворот оказался таким дурнем, как рассказывал наш смотровой?
— О да! В глазах его — ни капли разума! Можно было даже и не давать ему этот мешок с поддельными золотыми — он согласился бы и так!
— Барх, ты знаешь, что, если ты ошибся — подохнут многие из наших?
— Барх никогда не ошибается! Он откроет нам ворота, и мы перережем глотку ему первому!
— Меньше болтай! — звук затрещины, разъяренный скрип зубов. — Иди на место, и точи свой ятаган! Завтра с утра, под прикрытием Повелителя Пламени мы выступим.
Тут из-за глыбы раздался многогласый кровожадный рык, а еще из каких-то глубин — волчий вой, то же многогласый, жаждущий только одного — рвать.
* * *Рука Хаэрона погрузилась в широкое и теплое злато теплых, живых волос жены его Марвен. У нее был светлый, почти прозрачный лик, а фигура — легкая в которой, однако, проступала сильная стать — ведь, была она крестьянской дочерью и с детства привыкла к нелегкому, физическому труду.
Но чудом были ее волосы! Такие волосы и у эльфов редкость — эти густые пряди словно бы наделены были неким своим сердцем, словно бы по ним, как по мэллорну двигались потоки живые — они и во тьме сияли, и в зимнюю пору могли согреть, как перина.
Она сидела у распахнутого окна, в которое влетало журчание фонтаны, и темно-златистая вечерняя дымка; слышались голоса птиц, и гул голосов с улиц: уж в этот вечер и горожанам было, что обсудить — как ни как, а на следующий день назначен был поход и пиршество с «колдунами-эльфами».
Перед Марвен, в колыбели лежали трое младенцев — мальчиков, рожденных за месяц до описываемых событий.
«Кого-то из них выбрать наследником? Не бросить ли жребий? Не вышло бы потом вражды» — над этим уже не раз задумывался король.
Однако, теперь он не был королем — он не отдавал приказы, он не слушал своих советников. Нет — он просто был Хаэроном — тридцати лет от роду, и он был счастлив от того, что рядом его любимая.
Милым своим голосочком спрашивала она:
— Так, значит, завтрашнее единение, все-таки, состоится?
— Проходили следопыты Тумбара; доложили, что армии не обнаружено…
— А что с хранителем ключей?
— И тут многое разъяснилось. Осмотрели его коморку, и на полу нашли золотую монету. Поддельную правда; сначала подумали было, что пыталась его подкупить. Однако ж, осмотревши еще получше, обнаружили девочку — она забилась в дальний угол и горько плакала. Мы расспросили ее и выяснили, что Маэглин ночью был сильно пьян, и просто убежал за ворота. Неведомо только — откуда он только столько фальшивых золотых раздобыл — ведь, девочке он целый кошель подарил. Впрочем — все это дело ничтожное. А завтра, как отпразднуем, так и вовсе об этом не вспомним. Давай поговорим о малышах. Вот интересно, какая им судьба уготована?
— Странно, что ты этот вопрос задал. — встревожено молвила Марвен.
— Отчего ж?
— Да мне сегодня самой тревожно за них стало. От них не отхожу, а тут новость — прибыла какая-то гадательница, только один день у нас в городе, а потом на запад отправляется. Вот я и решила, пусть она про маленьких погадает: успокоит меня. Пришла эта старуха: волосы белые, зрачки белые (слепая, стало быть). Подошла она к люльке, и каждого младенца брала за ладонь — они до это расплакались, а она только до них дотронулась — сразу и успокоились. Вот помрачнело лицо старухи. Я и спрашиваю: «В чем дело?». Она же мне в ответ: «Вот что — обещали вы мне десять золотых — не надо мне вообще никакого вознагражденья, только избавьте от муки, говорить вам предначертанье» Мне и самой тут страшно стало, но я, все-таки, настояла на своем. И взглянула она тут прямо белесыми своими зрачками — так, словно зрела меня и поведала такое, от чего у меня до сих пор дрожь. «У иных есть линия жизненного пламени — у всех разная, но конец один — смерть. Души твоих обделены этим даром. Впереди увидела я бушующий океан темный; ох — и не ведаю, что это. Жуть какая!.. Выпустите меня!.. Ох, жуть какая!..» И тут как зарыдает, да и бросится прочь. Денег она не приняла, и тут же из нашего города уехала.
Хаэрон, в то время, как рассказывала Марвен и на лице ее ужас пережитого отразился — и сам встревожился.
Но вот минуло мгновенье, и уж не видно ничего грозного — три малыша, так мягко убаюканные в отсветах темно-златистого вечернего сияния, тихо, мирно спят, и видят свои ясные детские сны…
Он нежно провел рукою в живом озере волос Марвен и молвил:
— А что слушать этих старых предсказательниц? Быть может, ей показалось что, померещилось — мало ли что бывает…
Марвен вздохнула, ничего не ответила, и видно было, что слова Хаэрона совсем ее не успокоили. Он посидел еще некоторое время, поцеловал ее в щеку и, подойдя к окну, молвил: