Дмитрий Щербинин - Ворон
Горестны были те странствия — он предчувствовал худшее, и, день за днем, идя вперед, все плакал, вспоминая возлюбленную свою.
Не вы одни видели пролетавшую по небу звезду — в ту ночь, во многих селениях люди, эльфы, энты, да еще разные создания были зачарованы или испуганы ее светом.
Дорога вела Антарина на юг.
День за днем, ночь за ночью уводили его тропы, все более нехоженые, в страны, где солнце печет раскаленными углями; где не бывает ни осени, ни зимы. Страшным, исхудалым стал Антарин; и жители тех земель, не знавшие ничего про гномов, гнали его, как злого духа. И теперь только измученное, жаждущее любви сердце вело гнома все вперед и вперед.
Дни и ночи, недели, месяцы — они сливались в годы; а он все странствовал в тех жарких, чуждых ему землях. Ни разу за все это время, улыбка не коснулась его губ. В Милиэль видел Антарин смысл своей жизни, свет — без нее он и не жил, но только мучился.
Уже седина коснулась волос его, уже пролегли на челе его морщинки мученика, и тогда вышел он к селению, темные жители которого только плакали, да с ужасом взирали на окружавшие их джунгли.
Они то не стали прогонять Антарина, приняли его, даже худо-бедно накормили; и, так же, худо-бедно, с помощью знаков, объяснили, что некий злой дух забирает каждую неделю двоих из них. И некуда им бежать, ибо слуги того духа вылавливают их, и приводят обратно.
Вот тогда-то, впервые за многие годы, в Антарине вспыхнула надежда. Ведь, сердце то его, вскормленное лишеньями, стало очень чувственными — и где-то близко, близко была теперь его цель.
Он остался, в нетерпении выжидая появления тех посланцев. И они пришли — о! — это были жуткие создания!
Знаете, жуткими делает не столько наличие всяких лап, щупалец, шипов. Если создание добро внутри, то сияние пройдет через очи его, и оно может зваться непривычным, но не жутким. А самая жуть — в глазах.
То были такие же люди, с темной кожей, как и те, среди которых прожил неделю Антарин. А глаза у них были синими — это была синяя слизь, как будто бы под внешнюю оболочку набили ее и не было там ничего более — ни души, ни сердца. Антарин вызвался идти добровольно, и они, не вымолвив ни слова, заковали его в цепь, повели…
Он ни на что не надеялся, кроме разве что — еще раз увидеть Милиэль. Только бы на мгновенье, после всех этих странствий, посмотреть на нее — это было бы величайшим счастьем, о большем он не смел и мечтать.
Среди джунглей, там, где высоченные заросли так плотно переплетаются, что стоит вечный полумрак, где змеи шипят и стонут бесприютные, озлобленные духи — темнели развалины огромного замка. Вокруг, прохаживались без слов, и без мыслей существа с синей слизью вместо глаз, а из подвала, слышалось пронзительное шипенье.
В темном зале, куда их ввели, одни только глаза людей светились синим мертвенным светом. Так, в ожидании, простояли они час, а, может, больше. Спутники Антарина, от страха потеряли все силы, и пали на колени. Антарин стоял прямо — он гордо распрямил грудь. Он чувствовал, что цель рядом — и сердце его пылало: „Только бы увидеть ее еще раз!“
Постепенно глаза привыкли ко мраку, и он смог разглядеть подвал, и ряды созданий лишенных души, но способных двигаться. Вот у дальней стены заметил он движенье, а потом зажглись там два глаза — в каждом мог бы кануть рослый человек. Рывком эти глаза приблизились — шипенье оглушало.
Несчастные спутники Антарина закричали.
Это была громадная змея — хвост тянулся на многие метры, во мраке терялся. Рывком высунулся язык, обмотал одного спутника, поглотил в утробу; второго — тоже.
Остался один Антарин — змея заурчала:
— Сегодня я сыта… Ты пришел из дальних стран… зачем?
Голос завораживал, синие глаза выпучились. Антарин чувствовал, как слабеют ноги, но, все-таки, смог выкрикнуть:
— А затем пришел, чтобы забрать то, что не тебе, но небу принадлежит!
И в гневе выпалил все. Змея расхохоталась; и от смрада ее дыхания, едва устоял Антарин. Она потешалась:
— Мой сын, крылатый змееныш, принес эту игрушку — эту куклу, и, вместе с ней и камешек. Ох нет — камешек не понравился мне — от него болели глаза, а от голоса девы, расползлись мои рабы. Нет, не по душе пришлась та игрушка. Я не могла ее поглотить, и не могла ее выпустить — никто, и ничто, однажды попав, не выходит из этих подземелий. Твоя возлюбленная, гном, до сих пор еще здесь. Хочешь ли ты встретится с нею?
— Да! — выкрикнул Антарин, и сердце его так сильно забилось в груди, что едва не разорвалось.
— Что ж — вы будете неразлучны! Отведите его к ней!
Рабы подхватили Антарина, поволокли его в еще более глубокие подземелья, а он сам рвался вперед.
Ввели его в небольшую камеру, толкнули к стене и вышли; откуда-то сверху донеслись шипящее жуткое подобие смеха — должно быть, змея наблюдала за ним. Антарин все ожидал, когда введут его возлюбленную.
Вдруг понял, что уже некоторое время смотрит на нее; ведь все было озарено светом златых, солнечных лучей — одно из величайших творений гномов по-прежнему было на ее голове.
Прикованный цепями к стене, против Антарина висел скелет несчастной Милиэль.
Он был заперт с ее остовом; он провел с ней многие-многие годы…
Случайный взгляд на нее — понимание, что по его вине вся эта боль — какая мука это была мука! Он стонал, он молил о смерти, но смерти не было — каждый день проходили рабы и насильно кормили ослабшего гнома.
Тогда он выдрал себе глаза, и двигался в полном мраке, натыкаясь иногда на останки величайшего своего сокровища.
Наконец, пришел освободитель. Из угнетенного народа, поднялся некий герой, нашел колдовское оружие и победил змею — все ее рабы распались в болотную тину, а из подземелий были выпущены пленники, в том числе и Антарин. Сокровище гномов он оставил на челе Милиэль. Шепнул на прощанье:
— Пускай пробудет оно здесь до иных, лучших времен. Такая уж судьба у этих величайших сокровищ — к ним тянутся, рвут друг у друга из рук; забывается тут и дружба и родство. Останься же здесь, во мраке…
Так сказал он, а, когда вышел и побрел с иными пленниками прочь — замок рухнул, и разрослись там такие густые заросли, что никому через них было не прорваться.
Лет десять назад, он, совсем измученный, вернулся сюда. Из пустых его глазниц текли слезы, жгли землю.
— Даже смерть не берет меня! — рыдал он. — Нет нигде мне приюта, нет мне покоя; но везде вижу ее образ!
Конечно, мы приютили этого несчастного — он сам нашел этот мрачный, поросший мхом камень, и выдолбил в нем свое темное жилище. С тех пор, камень стал еще более мрачным, точно бы вобрал дух своего хозяина…
И вот теперь, в скорби, доживает он свои годы. Ничто уже не радует его. Он живет воспоминаньями о ней — вновь и вновь всплывают в голове его те давние минуты, когда он тайком наблюдал за нею, идущей по тропинкам этого леса. И, так вот, сидя на скамеечке, он ждет того светлого дня, когда придет ОНА — его любимая Миллиэль.
И, сдается мне, что такой день настанет — ведь, если душа искренно любит иную душу — рано или поздно настанет мгновенье встречи: он будет сидеть на скамеечке, и, вдруг, увидит, как по весенней аллее, одетая аурой света, идет она, протягивает ему руку, а он нежно обнимает ее…»
* * *— Вот так вот. — выдохнула Эллинэль. — Так уж в нашем мире как в изначальной музыке скрестились две темы — светлая Иллуватора; и тьма Мелькора. Вот прекрасная любовь, а рядом — эти слизистые глаза.
Уже довольно долгое время шли они по главной дороге — кое-где отходили от нее одетые в зеленый полумрак узенькие аллеи; а по бокам, в тени кустов, красовались лавочки — такие ладные, да уютные, что так и хотелось усесться на них. Кое-где сидели эльфы, приветливо поглядывали на Барахира и Эллинэль. Кое-где, между ветвей виднелись домики, и не понять было Барахиру, из чего они созданы — казалось, что из утренних туманов.
— Здесь живут некоторые из нас моего народа, — говорила Эллинэль Барахиру, — но большинство — в царственном мэллорне.
— А Вы?
— Раньше я жила во дворце вместе с батюшкой; но теперь облюбовала полянку, где мы сегодня и встретились. Ну, вот сейчас Его и увидите. Не старайтесь только сразу смотреть на вершину — иначе придется вас ловить!
Уже некоторое время впереди росло златистое, с густо-розовыми жилками сияние. И вот они шагнули из изумрудной лесной тени в этот свет.
Барахиру показалось, будто пред ним макет пруда, с игрушечными постройками, а в центре этого пруда — остров, на котором вздымается куда-то вверх ствол большого дерева с темно-янтарной корой.
Вокруг ствола вилась, кажущаяся не толще белой нити, лестница. Она скрывалась за первыми ветвями, которые были так густо увиты ясно-зеленой листвою, что, казалось — это облака, в мечтательном движенье отплывали от основного ствола. Все выше-выше взбирался взгляд Барахира: там, где-то на стыке ветвей и неба, стройным, белым лебедем сиял эльфийский дворец….
