Любовь Отраднева - Озма
Девушка всегда училась охотно, но сейчас не радовалась. Не потому даже, что не знала, как всё успеть…
В первый же день новые одноклассники спросили её, сколько она будет у них учиться.
— Уеду первого марта, — ответила девушка.
— Почему так скоро?
— Да потому что двадцать восьмого февраля состоится наша премьера.
Посыпались вопросы, и Озма чистосердечно рассказала, что привело её в Ламанчу. Она не то чтобы хвасталась — просто привыкла быть откровенной.
Разумеется, ей не поверили. Тут же приклеили прозвище:
— Черемыш — брат героя!
— Повезло тебе, что знаменитую фамилию носишь, вот и примазываешься! В газетах писали, что Алехандро Расчепео снимает эту картину, но ни о каких девчонках ни слова!
Озма не решилась что-то им доказывать. Она впервые столкнулась с таким обидным недоверием и совсем растерялась… А потом сообразила: это ненадолго, они читали старые газеты, от тех времён, когда она ещё не была знакома с Александром Дмитриевичем. Скоро обо всём напишут!
Но газеты молчали о ней. Как выяснилось, тут большую свинью подложил ей сам Расщепей.
— Про дебютантов раньше времени лучше не говорить! — сказал он, когда Озма ему нажаловалась. — Это я тоже хорош, забыл тебе сказать, чтоб не звенела про это… Ты меня извини, но ещё неизвестно, что из тебя получится! Тем более ты моя родственница, так что пусть за тебя говорит не моя фамилия, а твоя игра! Ну, ну, не надо слёз, Алька! Плюнь ты на них! Просто плюнь! Рано или поздно они всё увидят!
Незабываемые дни
Озма вставала очень рано, когда за окном ещё непроглядная тьма. Быстро разогревала себе что-нибудь на завтрак, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить остальных. Потом одевалась и по холоду бежала в негостеприимную школу. Там её встречали косыми взглядами и восклицаниями: «А, Черемыш идёт!» Правда, учёба по-прежнему радовала девушку, и редкий день она не приносила домой новую «пятёрку».
После школы — обед. Все блюда готовило Идолище, и очень вкусно. Оно всегда увлекалось кулинарией и постоянно совершенствовало своё мастерство. Идолище было занято в одной-единственной сцене и давным-давно могло бы уехать домой. Но как-то само собой получилось, что это огромное существо осталось в замке Тересы на хозяйстве. И Расщепеи не знали, как и благодарить его за это.
Перед обедом Озме приходилось препираться с Расщепеем, добиваясь, чтобы он оторвался наконец от своей «Стерляди» и шёл к столу. Нет, режиссёр вовсе не был увлечён работой — наоборот, ругал роман последними словами. Озма даже говорила, может, в отместку за «высшую власть»: «Там Расщепей над бредом чахнет…» Просто он хотел поскорее отделаться…
В спорах с отчимом Озма всегда побеждала. И, уплетая вкуснейший обед, Расщепеи обсуждали съёмочные дела. После этого девушка садилась за уроки. Хорошо ещё, что она быстро соображала и могла не тратить много времени на домашние задания.
Подготовившись к завтрашнему дню, Озма убегала на репетицию или на съёмки. Там приходилось следить за тысячей вещей сразу, делать замечания совершенно незнакомым людям (участникам массовых сцен), а иной раз кричать по-расщепеевски в мегафон: «Лыко-мочало, снова!» Она вообще старалась подражать Расщепею. И это помогало, особенно когда Адальжиза, не желая слушаться, закатывала истерику.
Съёмки изматывали Озму. А если день был не очень загруженный, так ей в довершение всего надо было ехать во дворец, пить кофе с добрым, но недалёким королём Алехандро Седьмым и отвечать на его глупые вопросы. Расщепей про него говорил:
— Для мирного времени лучшего короля не сыскать. Но если, не дай Бог, начнётся война — он свою страну не убережёт.
И ведь можно было обратиться к королю за дополнительным финансированием — но это уже был вопрос чести…
Очень усталая, возвращалась Озма домой. Но, хотя глаза её слипались, она никогда не отказывала себе в главном удовольствии дня. Звонила в Бомбей и подолгу говорила с Пруденцией, Ишодой и Кишаном. Только после этого она шла к себе и, едва успев раздеться, засыпала как убитая.
* * *Это было в субботу. Озма быстро провела очередную репетицию. Вернувшись, первым делом заглянула к Расщепею и спросила строго:
— Александр Дмитриевич, куда это годится? На что это похоже, я вас спрашиваю? Сколько времени вы уже не были на улице? Если и дальше так пойдёт, вы скоро умрёте во второй раз! Пойдёмте, подышим воздухом! Сегодня такое солнце, что грех сидеть дома.
Расщепей выслушал, глянул в окно, потом на рукопись — и решительно встал, объявив:
— Да, ты права, Олеся. Пошли!
Из кухни высунулось Идолище и робко попросило:
— Будьте добры, купите картошки, а то не из чего суп варить!
…И вот они, вдоволь нагулявшись, стоят в очереди за картошкой. Народу много, а солнце продолжает манить на улицу. И тоскующая Озма пускается на хитрость — говорит страшным шёпотом:
— Да, вот здешний главный режиссёр тоже покупал здесь картошку, и это стоило ему жизни! — эту жуткую историю она не раз слышала от киногруппы и теперь решила пустить её в ход. — Страшный Картофельный Дух превратил его в пыль за то, что тот лишил его средств к существованию. Он, Дух, вылезал из углов и пугал продавцов. А те бесплатно его кормили, чтоб только ушёл. А режиссёр как раз снимал картину про злых духов, в этом самом замке. И актёры, их игравшие, тоже решили поживиться. Начали ходить по магазинам прямо в костюмах духов. Сначала их боялись, но потом случайно разоблачили и наказали по заслугам. После этого и настоящего Духа перестали кормить. И он решил отомстить режиссёру, как первопричине всех своих бед. Влез в картошку, которую тот здесь покупал, и в тёмном подъезде стёр супостата в порошок! Это видела одна бедная кошка, она и поведала миру о печальной судьбе ламанчского режиссёра. Так я к чему это рассказываю: может, Дух и вам решит насолить?
Расщепей рассмеялся:
— Ну, во-первых, я никого ещё не обрёк на голодную смерть. А во-вторых, кому ты это рассказываешь? Я того режиссёра встречал на Земле, когда ездил в Аргентину. Только я тогда не понял, что он с Найды. Он сбежал, когда понял, что больше ни на что не способен. А кошке наказал распустить по свету эту жуткую легенду. Только я тогда подумал, что про кошку он присочинил. А правда в этой истории только то, что актёры и в самом деле пугали продавцов. Так что нету никакого Картофельного Духа и никогда не было!
Тут незаметно подошла их очередь.
…Но Дух всё же существовал. Хотя и не совершал приписываемого ему злодеяния. Он вылез из картошки, когда Идолище начало её мыть, и предстал перед «Алехандро-без-мыши». Разговор Картофельный Дух начал с угроз, но они не произвели ни малейшего впечатления. Тогда Дух сразу присмирел, попросил прощения и высказал настоящую цель своего появления, спросив жалобно:
— А можно с вами? — как говорят дети, когда хотят быть принятыми в игру.
И Расщепей разрешил ему остаться, обещав дать роль в следующей картине.
Дух оказался славным существом, хоть и любил иногда кого-нибудь попугать. Он стал добрым другом Флоренс, Идолища и Озмы. Причём последней оказывал большую услугу, перенося её с места на место и экономя тем самым уйму времени.
* * *Шла репетиция той сцены, когда Алехандро обращается с речью к собравшимся у замка ламанчцам, призывая их к восстанию. Нет, Расщепей ещё не разделался со «Стерлядью», но время поджимало, и он снова начал играть. Руководить съёмками пока продолжала Озма. Отчим хотел устроить ей что-то вроде экзамена на режиссёра. Он ей так и сказал:
— Пока что я твой подчинённый. Можешь на меня кричать, если я это заслужу.
Итак, репетировали одну из узловых сцен фильма. Вот что пишет об этой речи Секретерес: «Да, мыши уже открыли глаза народу, но народ ещё не был един. Нужно было зажечь все сердца одним порывом, развеять все сомнения. И это сделал своей речью Алехандро».
Об агитации ламанчцев мышами, об этой важной подготовительной работе, великий писатель говорит всего одной фразой. Поэтому и в фильме эти сцены занимали мало места и даже шли без звука. Три одинаковых коротеньких эпизода, снятых в разных концах страны. Прибегает мышь, о чём-то говорит ламанчцам, а те, с просветлёнными лицами, кивают головами… Их были миллионы, таких звеньев великой цепи, и миллионы храбрых мышей ковали их…
А Расщепей был великолепен, когда спаивал все звенья воедино. Горячие слова шли, казалось, прямо из сердца. Он бы, конечно, без грима, но глаза его так сияли, что нетрудно было поверить: он и в самом деле помолодел на двадцать лет, став ровесником своему герою. И надо сказать, что не так это было и трудно Александру Дмитриевичу. Всё же за плечами осталась гражданская и, совсем недавно, почти такая же речь под стенами Изумрудного города…
