what_alchemy - Стойкий оловянный Уотсон
Обзор книги what_alchemy - Стойкий оловянный Уотсон
what_alchemy
Стойкий оловянный Уотсон
Джон помнит битвы.
Стоит только задуматься, как он во всех подробностях видит ослепительный блеск афганского солнца и рожденные им тени в горных долинах. Сосредоточившись, он вновь слышит отрывистый северный акцент майора: заходить с фланга, наступать, не открывать огня… Еще жив в памяти тела миг полного спокойствия, когда все чувства обострены до предела и палец ложится на курок с уверенностью новоиспеченного фанатика. Джон знает медный вкус паники и крови — эти грязные монеты не стоят металла, на котором их отчеканили.
Все это будит его по ночам, и сердце тогда выбивает неровное стаккато, а указательный палец жмет и жмет на невидимый курок. Тщетно стараясь унять боль памяти, Джон растирает две свои совершенно здоровые ноги.
* * *— Я понимаю, что это ложная память, — говорит Джон Элле, своему психотерапевту, которая не сводит с него темных, непреклонных глаз. — Я знаю, что ничего этого не было, так что…
— Так что?
Она так часто повторяет за ним обрывки фраз, что теперь, кажется, эти повторы начинают провоцировать у него дрожь в левой руке.
— Так, может, хватит? — спрашивает он. — Я умею отличать фантазию от реальности, ура мне.
— Джон. Вы знаете, что все не так просто. Мы уже об этом говорили.
Джон считает до десяти и выдыхает — воздух, что еще недавно горел в его легких, вот удивительно, выходит наружу холодным.
— Я не хочу разводить с вами философский диспут. Давайте вы просто подпишете бумажку, скажете, что курс успешно пройден, и мы честно друг от друга отстанем.
— Тогда объясните мне разницу между фантазией и реальностью, раз уж она так для вас очевидна.
Джон закрывает глаза. Они уже не первый раз на этом застревают. Элла все придирается и придирается к этим двум определениям, и не дает говорить о важном — о том, что их жизнь, все их жизни, теперь едва ли «реальность», но и не «фантазия» тоже.
— Я — солдат, — отвечает он. Он делает вдох, как его научили, и задерживает дыхание. — Я был солдатом.
— Какого рода?
— Стойким, — Джон не в силах удержаться от нотки сарказма.
Элла чуть наклоняет голову. Джон вздыхает и добавляет:
— Одноногим. Меня всегда оставляли в картонной коробке под кроватью, когда все остальные играли в войну.
— А теперь?
— А теперь я дерьмо собачье, и стук моего собственного сердца выводит меня из себя, вы это хотите услышать?
Элла откидывается на спинку кресла и скрещивает ноги по-другому. Закрывает блокнот.
— Джон, — говорит. — Вы понимаете, что это звучит как угроза нанесения вреда самому себе?
— Я помню, как отслаивалась краска на моей униформе! Я помню этого чумазого мальчишку, который ни разу, черт побери, со мной не сыграл! И я также знаю, я знаю, что не дал Мюррею истечь кровью в пустыне, хотя мое плечо разворотила пуля. Как это можно терпеть?! Как это вы терпите?
Элла молчит несколько мучительных секунд, а Джону во время этой паузы хочется только орать. Она так и не рассказала ему, откуда она сама; даже ни разу не намекнула, кто ее написал. На все расспросы Элла отвечает: «Не обо мне речь, Джон» — и заставляет его говорить о том, каково было олову превращаться в живую кость. Ей угодны все мучительные подробности трансформации.
— Кому-то из нас повезло больше, — наконец произносит психотерапевт. — Кто-то был фарфоровой куклой, которая пылилась на полки и ждала подходящую девочку. Некоторые были протертыми плюшевыми игрушками, настолько любимыми, что единственной их печалью была лезущая из швов вата. Но вы — солдат. И в прошлой жизни, и в этой. Это нелегко, Джон. Я пытаюсь облегчить вам жизнь, а не усложнить ее. Пожалуйста, помогите мне.
Джон смотрит в окно. Ему удивительно, как солнце может светить, а деревья и трава зеленеть, когда этот мир покинуло волшебство.
* * *Джон помнит Стэмфорда по медицинскому колледжу, где никогда не учился. Заявив, что в Бартсе есть человек, с которым Джону обязательно нужно познакомиться, Стэмфорд тащит его за собой.
— Собеседник из меня никудышный, — пытается возразить Джон.
Но в глазах Стэмфорда он видит блеск, который Джон раньше за ним не замечал; игра бликов и тени, что наводит на мысли обо всех мифических трикстерах от Африки до Скандинавии. Только Джон открывает рот, чтобы спросить, откуда Стэмфорд на самом деле, как понимает, что остался в лаборатории наедине с каким-то незнакомцем, а чертов Майк пропал как не было.
Незнакомец бледен, темноволос, закутан в самое дорогое в Британии пальто на заказ и обращается к Джону, даже не подняв глаз от микроскопа.
— Ганс Христиан Андерсон, общее происхождение, очень предусмотрительно со стороны Майка.
Джон переносит вес с ноги на ногу, опираясь на трость.
— Прошу прощения?
Правая рука незнакомца сжимается на колесике микроскопа; пальцы у него белые, нервные.
— Да только посмотрите на себя. Хромаете, как будто вчера были последним отлиты из оловянной ложки и у вас все еще только одна нога.
Джона замирает, готовый ринуться в рукопашную по малейшему сигналу, распрямляет плечи.
— Что?
Незнакомец наконец поднимает взгляд, и у Джона перехватывает дыхание, как будто он никогда не умел дышать, как будто его легкие — выдумка, сродни ложным воспоминаниям; как будто он до сих пор сделан из олова, покрашен дешевой краской и лежит носом в ковер, пока его братья штурмуют картонный дворец.
Незнакомец встает, пальто опадает складками вдоль тела, и…
— Боже ты мой, — бормочет Джон, потому что там, где должна быть левая рука незнакомца, вместо этого крыло — белое, точно платье принцессы, сильное, точно рыцарская длань; расправленное, оно занимает всю комнату.
Рядом с этим крылом сам Джон семи сантиметров в высоту, и на плече у него мушкет. Рядом с этим крылом Джон не знает, на каком он свете: старая жизнь накладывается на новую или наоборот.
— Летом я линяю. Это будет вам мешать?
— Я… что?
— Потенциальные деловые партнеры должны знать друг о друге худшее.
Болезненно неживая улыбка рассекает лицо незнакомца в пародии на доброжелательность.
— Кто сказал что-то о деловых партнерах?
Глаза цвета пыльцы фей пронзают Джона насквозь; он чувствует, будто в легких кончился в кислород — впервые эти тяжелые воздушные мешки и в самом деле стали нужны.
— Ты скучаешь по своей балерине, не так ли?
Его собеседник складывает крыло вдоль тела и накидывает пальто: Джону становится видно, что его подогнали, чтобы можно было носить поверх крыла, не жертвуя безупречным покроем. Незнакомец разворачивается, театрально взметнув фалды, и лебедем скользит к выходу.
— Ты скучаешь по своему мальчику, по твоим братьям по оружию, даже по тому ужасному гоблину из табакерки. Тебе не хватает поля битвы, но в этом мире таких сражений не бывает, — он замирает на пороге. — Приходи ко мне домой завтра в шесть вечера, поговорим о деле.
Он успевает почти выйти из лаборатории, когда Джону удается вытолкнуть из пересохшего горла вопрос:
— Что, вот так просто?
— Вот так просто что?
— Мы только что познакомились и уже собираемся вместе вести какие-то дела?
— Проблемы?
— Меня притащил сюда… старый друг. Я не планировал искать партнера. Мы друг о друге ничего не знаем. И уж точно я не знаю, где вы живете. Я даже не знаю вашего имени.
Этот взгляд пронзает насквозь.
— Я знаю, что вы хотите вернуть сказки, — говорит незнакомец.
Джона ведет, и только трость сохраняет неподвижность в этом неверном мире. Незнакомец вылетает за порог, потом вновь заглядывает в лабораторию.
— Меня зовут Шерлок Холмс, а адрес, который вам нужен — 221 Б по Бейкер-стрит.
* * *— Я поискал тебя в Интернете вчера вечером.
— Ну и? — Холмс рисуется, практически не скрываясь. — Что думаешь?
— Двенадцать братьев? Королевы-мстительницы? Заколдованные рубашки? Волшебство покинуло мир, Шерлок. Я думал… — Джон обрывает себя и думает, не слишком ли бестактно напомнить об огромной белой обезьяне; или, иными словами, о гигантском лебедином крыле.
Крыло на секунду вздрагивает, расправляясь, и вновь укладывается вдоль спины Шерлока. Он повторяет этот свой фирменный фокус: глядит прямо сквозь Джонову плоть и кровь, сквозь грудь, набитую бесполезными органами, и знает о нем все.
— Ты думал, что такой как я больше не может существовать в этом мире, — произносит он. — Ты думал, что говорящие игрушки и чудовища-интриганы остались в прошлом, прошлое превратилось в игру воображения, и даже память о нем скоро истает, а ты останешься единственным, кто будет все еще уверен, что истории в книжках были исторической правдой, а не назидательными побасенками для детей. Ты думал, что ты один.
