Дамир Соловьев - Русские писатели и публицисты о русском народе
<…>
В мою бытность в Архангельской губернии, где, как известно, никогда не было крепостного права и где, следовательно, нельзя объяснять им недоверчивость и подозрительность к обнемеченным по наружности классам общества, мне случилось иметь следующий разговор с одним из поморских промышленников. Мне любопытно было узнать, как судили о холере поморы, которые по своей развитости далеко превосходят массу нашего крестьянства. Мой собеседник не скрыл от меня, что и у них большинство приписывало эту болезнь отравлению.
– Да кто же, – спросил я, – занимался, по их мнению, этим отравлением?
– Господа.
– Да ведь у вас и господ никаких нет, кроме чиновников: может ли статься, чтобы служащие Государю чиновники стали отравлять народ?
– Конечно, – отвечал он, – но, по мнению наших дураков, Государь об этом ничего не знал, а господ подкупили немцы (под немцами понимались, как само собою разумеется, иностранцы или европейцы вообще).
– Да немцам зачем же вас отравлять?
– Как зачем? Известно, что немцы народа не любят.
Народ понимает инстинктивно ту ненависть, которую питает Европа к России, – и потому всякое из ряду обыкновенного выходящее бедствие, постигающее его, склонен приписывать этой враждебности, хотя, конечно, и преувеличивает ее проявление.
…силы России заключаются не в одной ее армии, а в духе всего народа, который всегда был готов скорее видеть свои домы и имущества в объятиях пламени, нежели в руках неприятеля, и с этим-то народом пришлось бы иметь дело всякому врагу, вторгшемуся в пределы России.
Религия составляла самое существенное, господствующее (почти исключительно) содержание древней русской жизни, и в настоящее время в ней же заключается преобладающий духовный интерес простых людей; и поистине нельзя удивляться невежеству и дерзости тех, которые могли утверждать (в угоду своим фантазиям) – религиозный индифферентизм русского народа.
Со стороны объективной, фактической русскому и большинству прочих славянских народов достался исторический жребий быть вместе с греками главными хранителями живого предания религиозной истины – православия и, таким образом, быть продолжателем великого дела, выпавшего на долю Израиля и Византии; быть народами богоизбранными. Со стороны субъективной, психической – русские и прочие славяне одарены жаждою религиозной истины, что подтверждается, как нормальными проявлениями, так и самими искажениями этого духовного стремления.
Мы уже указали на особый характер принятия христианства Россиею не путем подчинения высшей по культуре христианской народности, не путем политического преобладания над такою народностью, не путем деятельной религиозной пропаганды, – а путем внутреннего недовольства, неудовлетворения язычеством и свободного искания истины.
Самый характер русских и вообще славян, чуждый насильственности, исполненный мягкости, покорности, почтительности, имеет наибольшую соответственность с христианским идеалом. С другой стороны, религиозные уклонения, болезни русского народа – раскол старообрядчества и секты указывают: первый – на настойчивую охранительность, не допускающую ни малейших перемен в самой внешности, в оболочке святыни; вторые же, особенно духоборство, – на способность к религиозно-философскому мышлению.
<…>
Правда, что религиозная деятельность русского народа была, по преимуществу, охранительно-консервативною – и это ставится ему некоторыми в вину. Но религиозная деятельность есть охранительная по самому существу своему, как это вытекает из самого значения религии, которая или действительно откровение, или, по крайней мере, почитается таковым верующими. На самом деле, или, по крайней мере, во мнении своих поклонников, религия непременно происходит с неба и потому только и достигает своей цели – быть твердою, незыблемою основою практической нравственности, сущность которой состоит ни в чем ином, как в самоотверженности, в самопожертвовании, возможных лишь при полной достоверности тех начал, во имя которых они требуются.
<…>
Что бы ни сказало будущее, уже по одному тому, что до сих пор проявлено славянами, и преимущественно, русской отраслью их, в политической деятельности, мы вправе причислить племена эти к числу наиболее одаренных политическим смыслом семейств человеческого рода.
…Итак, способен ли русский народ к свободе?
Едва ли надо упоминать, что наши доброжелатели дают на это отрицательный ответ: одни, считая рабство естественною стихиею русских, другие, опасаясь или представляясь опасающимися, что свобода в руках их должна повести ко всякого рода излишествам и злоупотреблениям. Но на основании фактов русской истории и знакомств с воззрениями и свойствами русского народа можно составить себе только диаметрально противоположное этому взгляду мнение: именно, что едва ли существовал и существует народ, способный вынести бо́льшую долю свободы, чем народ русский, и имеющий менее склонности злоупотреблять ею.
Это основывается на следующих свойствах, присущих русскому человеку: на его умении и привычке повиноваться, на его уважении и доверенности к власти, на отсутствии в нем властолюбия и на его отвращении вмешиваться в то, в чем он считает себя некомпетентным; а если вникнуть в причины всех политических смут у разных народов, то корнем их окажется не собственно стремление к свободе, а именно властолюбие и тщеславная страсть людей к вмешательству в дела, выходящие из круга их понятий. Как крупные события русской истории и ежедневные события русской жизни, одинаково подтверждают эти черты русского народного характера.
В самом деле, взгляните на выборные должности во всех наших сословиях, в особенности в купечестве, мещанстве и крестьянстве. Эти должности, доставляющие власть и почет, считаются не правами, а обязанностями или, лучше сказать, общественными повинностями, и исключение составляет разве одна должность предводителя, дающая почет, а не власть.
<…>
Те же вышеперечисленные свойства русского народа составляют внутреннюю причину того, что Россия есть едва ли не единственное государство, которое никогда не имело (и, по всей вероятности, никогда не будет иметь) политической революции, то есть революции, имеющей целью ограничение размеров власти, присвоение всего объема власти или части ее каким-либо сословием или всею массою граждан, – изгнание законно-царствующей династии, замещение ее другою.
Все смуты, которые представляет русская история, могущие по своей силе и внешнему виду считаться народными мятежами, всегда имели совершенно особый, – не политический в строгом значении этого слова характер. Причинами их были: сомнение в законности царствовавшего лица, недовольство крепостным состоянием, угнетавшим на практике народ всегда в сильнейшей степени, чем это имел в виду закон, и, наконец, те элементы своеволия и буйства, которые необходимым образом развивались на окраинах России, в непрестанной борьбе казачества с татарами и другими кочевниками. Эти три элемента принимали непосредственное участие в трех главных народных смутах, волновавших Россию в XVII и XVIII столетиях, так что каждый из них играл попеременно преобладающую роль.
<…>
С обеспечением правильности и законности в престолонаследии, с введением гражданственности и порядка в казачестве и, наконец, с освобождением крестьян иссякли все причины, волновавшие в прежнее время народ, и всякая, не скажу революция, но даже простой бунт, превосходящий размер прискорбного недоразумения, сделался невозможным в России, пока не изменится нравственный характер русского народа, его мировоззрение и весь склад его мысли; – а такие изменения (если и считать их вообще возможными) совершаются не иначе, как столетиями и, следовательно, совершенно выходят из круга человеческой предусмотрительности.
<…>
Во сколько умеренность, непритязательность и благоразумие характеризуют и русский народ, и русское общество – это доказали с очевидною ясностию события последних лет. Насколько хватает историческая память человеческого рода, едва ли можно найти более быстрые, внезапные перемены в главных общественных условиях народной жизни, как те, которые совершились на наших глазах, – не более, как в двенадцать лет, то есть, считая от манифеста об улучшении быта помещичьих крестьян. Феодальное рабство уничтожалось во Франции постепенно, – веками, так что в знаменитую ночь 4 августа оставалось Национальному Собранию отменить лишь сравнительно незначительные его остатки: между тем как у нас крепостное право было еще в полной силе, когда его отменили разом со всеми его последствиями. Переход от тягостной зависимости к полной свободе отношений был мгновенный: столетия сосредоточились в какие-нибудь три года, потребовавшиеся на совещания и выработку плана. При быстром проведении в действие новых положений, по объявлении народу манифеста о воле, и, следовательно, по прекращении его зависимости от помещиков, новые власти мировых посредников не были еще установлены, так что народ оставался в эти критические (по общим понятиям) минуты некоторое время без непосредственной ближайшей власти; и однако же порядок нигде существенным образом нарушен не был, и никакие подстрекательства не могли вывести его из исполненного доверия к правительству спокойствия, ни тогда, ни после. Главный деятель по приведению в исполнение Высочайшей воли об освобождении крестьян, Яков Иванович Ростовцев, выразился о состоянии России в эпоху совещаний о способах освобождения, что Россия снята с пьедестала и находится на весу. Оно и всем так казалось, а в особенности, с злорадством смотревшим на реформу и ждавшим от нее чуть не распадения ненавистного им колосса; а на деле оказалось, что и тут (как и всегда) она покоилась на своих широких, незыблемых основаниях.
