Геннадий Красухин - Круглый год с литературой. Квартал второй
Письмо это газета не опубликовала: ссориться с Алексеевым Чаковский не стал. А Михаилу Николаевичу Алексееву (родился 6 мая 1918 года, умер 21 мая 2007-го) придуманная им история так понравилась, что через несколько лет он слово в слово повторил её, выступая по телевидению. И не смутило Алексеева то обстоятельство, что дочери Твардовского напечатали в «Знамени» обширный дневник своего отца, который тот вёл до самой смерти. Ни одной обрадовавшей бы Алексеева записи о нём Твардовский не оставил. Хотя поминает его нередко. И всегда с холодным презрением к номенклатурному литератору, выступавшему помимо прочего яростным гонителем «Нового мира» – любимого детища Александра Трифоновича.
А недавно в Интернете прочитал ещё одну байку Алексеева о его первом романе «Солдаты». О качестве этой вещи говорить не буду: Алексеев не просто утратил талант, он его никогда не имел. Но в том, что «Солдаты» могли быть выдвинуты на сталинскую премию, я не сомневаюсь: книг после войны выпускали мало и почти все они попадали в список. Алексеев настаивает: не просто выдвинули, но уже дали, позвонили, поздравили, и он ждал завтрашнего утра, когда принесут газету со списком лауреатов. Принесли. Но своей фамилии в списке он не нашёл. Оказывается, ночью Константина Симонова, который был заместителем председателя Комитета по сталинским премиям, вызвал Сталин и сказал, что ему позвонил писатель и академик Сергеев-Ценский и очень просил дать премию автору романа «Семья Рубанюк» крымчанину Евгению Поповкину, который очень много делает для Крыма. Академику он отказать не может, якобы сказал Сталин Симонову, но и расширять список нельзя: нужно кем-то пожертвовать. Пожертвовали Алексеевым.
Надолго однако – на всю жизнь – застряла в Михаиле Алексееве обида, что не дали ему за «Солдат» сталинской премии! Потому и придумывает через полвека совершенно невероятное объяснение того, почему он её не получил. Чтобы Сталин остановился перед расширением списка или не смог отказать академику, если б захотел? Вот что значит не быть писателем и не уметь оформлять свои мысли. О чём говорит Алексеев? Что Сталину закон не писан, но этим Алексеев обычно восхищается. Лицемером обожаемого им вождя он и в дурном сне не назовёт. Тогда о чём же тут речь? Может, он обличает задним числом Симонова, который науськал Сталина исключить «Солдат» из списка? Но если б Сталин прочёл «Солдат» и они ему понравились, добился бы Симонов успеха? Словом, темна вода во облацех!
* * *Совершенно случайно моё знакомство с писателем Юрием Михайловичем Корольковым, родившегося 6 мая 1906 года, началось в библиотеке «Литературной газеты», где мне попалась на глаза его книжка, выпущенная «Правдой» в 1950-м «Янки в Германии». Понятно, что при Сталине на такую тему можно было только откровенно врать. Корольков и врал. Весьма откровенно, не задумываясь над тем, что будет разоблачён ещё при жизни (он умер 21 октября 1981 года, а я прочитал книжку в начале семидесятых).
Собственно, я забыл бы про Королькова, если б не Анатолий Алексин, который мне его расхваливал. Говорил, что политическая проза – не корольковская стихия, но что детский писатель Корольков хороший. Посоветовал прочитать такие его книги, как «Партизан Лёня Голиков» или о Рихарде Зорге «Человек, для которого не было тайн». Я прочитал о Зорге. Восторга книга у меня не вызвала. Книга написана языком, по которому опознаешь любого среднего детского писателя. Никаких индивидуальных примет!
Корольков написал ещё очень много книг. Очевидно, писал их зря: в литературе они не останутся.
7 МАЯ
Об аресте Николая Алексеевича Заболоцкого (родился 7 мая 1903 года) и о его жизни в тюрьме и в лагере, кроме «Истории моего заключения» самого Заболоцкого, опубликованной в перестройку в латышском журнале «Даугава», существуют ещё и воспоминания сына, напечатанные в составленном им сборнике стихотворений отца, вышедшем в 1995 году.
Можно только дивиться, какое мужество жить проявил Николай Алексеевич, над которым измывались тюремщики. Что его поддерживало? Вера в собственную невиновность, которая будет обязательно доказана? Но Заболоцкий не был наивен. Быстро понял, что органы не зря говорили о себе, что они ошибаться не могут. Доказать это было делом их престижа.
«Я протестовал против незаконного ареста, против грубого обращения, криков и брани, ссылался на права, которыми я, как и всякий гражданин, обладаю по Советской Конституции.
– Действие конституции кончается у нашего порога, – издевательски отвечал – следователь» («История моего заключения»).
Между тем хлопотами жены, которая куда только ни обращалась, на каких только вельможных людей ни выходила, Заболоцкий был освобождён в конце войны.
Можно сказать, что лагерь изменил даже стиховую манеру поэта. Он больше не играл стихом, как в пору обэриутской молодости. Его поэзия стала строгой и суровой:
Где-то в поле возле Магадана,
Посреди опасностей и бед,
В испареньях мёрзлого тумана
Шли они за розвальнями вслед.
От солдат, от их лужёных глоток,
От бандитов шайки воровской
Здесь спасали только околодок
Да наряды в город за мукой.
Вот они и шли в своих бушлатах —
Два несчастных русских старика,
Вспоминая о родимых хатах
И томясь о них издалека.
Вся душа у них перегорела
Вдалеке от близких и родных,
И усталость, сгорбившая тело,
В эту ночь снедала души их,
Жизнь над ними в образах природы
Чередою двигалась своей.
Только звёзды, символы свободы,
Не смотрели больше на людей.
Дивная мистерия вселенной
Шла в театре северных светил,
Но огонь её проникновенный
До людей уже не доходил.
Вкруг людей посвистывала вьюга,
Заметая мёрзлые пеньки.
И на них, не глядя друг на друга,
Замерзая, сели старики.
Стали кони, кончилась работа,
Смертные доделались дела…
Обняла их сладкая дремота,
В дальний край, рыдая, повела.
Не нагонит больше их охрана,
Не настигнет лагерный конвой,
Лишь одни созвездья Магадана
Засверкают, став над головой.
«Гениальным поэтом» назвал Заболоцкого за эти стихи Иосиф Бродский, а стихи характеризовал, как «самые потрясающие русские стихи о лагерях, о лагерном опыте». «Там есть строчка, – сказал Бродский Соломону Волкову, книгу которого «Диалоги с Иосифом Бродским» я цитирую, – которая побивает всё, что можно в связи с этой темой представить. Это очень простая фраза: «Вот они и шли в своих бушлатах – два несчастных русских старика».
Да написанное в 1956 году это стихотворение принадлежит вечности.
Умер Николай Алексеевич 14 октября 1958 года.
* * *Выдающийся русский поэт Борис Абрамович Слуцкий (родился 7 мая 1919 года) опубликовал первые свои стихи в 1941-м. И ушёл на войну рядовым 60-й стрелковой бригады. С осени 1942 инструктор, с апреля 1943-го – старший инструктор политотдела 57 дивизии. Несмотря на то, что был политруком, постоянно лично ходил в разведпоиски. Уволен из армии в 1946 в звании майора.
Первую книгу стихов «Память» выпустил поздно – в 1956 году. При жизни выпустил ещё семь книг, хотя известность поэта была очень велика.
Но стихи, которые предлагал издательствам Слуцкий, их часто не устраивали. Только посмертные книги стихов (их немало), выпущенные благодаря душеприказчику Слуцкого критику Болдыреву, установили, какой огромной поэтической силы был этот поэт.
Слуцкий был добрым человеком. Помогал молодым, помогал просто нуждающимся поэтам.
Женился он поздно. Но его жена, Татьяна Дашковская, заболела раком лимфоузлов. И несмотря на все отчаянные попытки лечения, в 1977 году она умерла.
Смерть её подкосила Слуцкого. Написав ей: «Я ничего не видел кругом – / Слеза горела, не перегорала, / Поскольку был виноват кругом, / И я был жив, / А она умирала», Слуцкий фактически из-за тяжелейшей депрессии ушёл в себя, перестал писать стихи, перестал видеться со своими друзьями.
Приехал брат. Увёз его к себе в Тулу. Там он жил, почти не давая о себе знать. Там он и умер 23 февраля 1986 года.
Цитировать Слуцкого можно километрами. Его подчас неприхотливый стих несёт в себе суровую правду. Это и есть главная черта поэзии Слуцкого: он никогда не лжёт:
А я не отвернулся от народа,
с которым вместе
голодал и стыл.
Ругал баланду,
обсуждал природу,
хвалил
далёкий, словно звезды,
тыл.
Когда
годами делишь котелок
и вытираешь, а не моешь ложку —
не помнишь про обиды.
Я бы мог.
А вот – не вспомню.
Разве так, немножко.
Не льстить ему,
не ползать перед ним!
Я – часть его.
Он – больше, а не выше.
Я из него действительно не вышел.
Вошел в него —
и стал ему родным.
8 МАЯ
