Геннадий Красухин - Круглый год с литературой. Квартал четвёртый
Любопытно, что был он ещё и оперным певцом. Учился пению в Италии. Зачислен в штат Мариинского театра (баритон). Но оставил оперную карьеру уже в 1889 году. Ради журналистики и литературы.
Вместе с Власом Дорошевичем на деньги Мамонтова и Морозова создал газету «Россия», которую запретили в 1902 году из-за публикации сатиры на царскую семью «Господа Обмановы».
В 1902–1903 – в ссылке в Минусинске, в 1904-м – в Вологде. В ссылке пишет много под разными псевдонимами.
По возвращении из ссылки работал в газете «Русь».
В 1904-1916-м жил в эмиграции во Франции, в Италии. Издавал журнал «Красное Знамя».
В 1906–1907 годах был корреспондентом «Русского слова» и других газет, работал над историческими романами.
В 1916-м вернулся в Россию. Возглавлял отдел публицистики газеты «Русская Воля», сотрудничал в газетах и журналах.
В начале 1917-го выслан в административном порядке, но, благодаря Февральской революции, не доехал до места и вернулся в Петроград.
В 1917–1918 печатал статьи, направленные против большевиков
23 августа 1921 года бежал на лодке из Петрограда в Финляндию.
Перебрался в Прагу, оттуда с весны 1922 года – в Италию, где скончался 26 февраля 1938 года.
О чём он писал? Обо всём. У него есть исторические романы, романы из жизни проституток и бандерш, оккультный роман «Жар-цвет» (1895), ставший бестселлером…
Не всех удовлетворяло его творчество. Его языком восхищался даже придирчивый в этом отношении Иван Шмелёв. Но современники отмечали, что творчество Амфитеатрова носит в основном фельетонный характер, что его романы, по уверению современника, «всегда многословные и почти всегда поверхностные».
Во многом, это так и есть.
27 ДЕКАБРЯ
Об Осипе Мандельштаме в последнее время написано большое количество работ. Его гениальные вещи разобраны по многу раз. Вот открыл и читаю первое попавшееся:
А мог бы жизнь просвистать скворцом,
Заесть ореховым пирогом,
Да, видно, нельзя никак…
Нет, не такая радужная судьба была уготовлена русскому гению.
Передаю слово писателю, которому досталось видеть Мандельштама в лагере, который смерть Мандельштама срисовал с натуры:
«Да, он догадывался кое о чём из того, что ждало его впереди. На пересылке он многое успел понять и угадать. И он радовался, тихо радовался своему бессилию и надеялся, что умрёт. Он вспомнил давнишний тюремный спор: что хуже, что страшнее – лагерь или тюрьма? Никто ничего толком не знал, аргументы были умозрительные, и как жестоко улыбался человек, привезённый из лагеря в ту тюрьму. Он запомнил улыбку этого человека навсегда, так, что боялся её вспоминать.
Подумайте, как ловко он их обманет, тех, что привезли его сюда, если сейчас умрёт, – на целых десять лет. Он был несколько лет назад в ссылке и знал, что он занесён в особые списки навсегда. Навсегда?! Масштабы сместились, и слова изменили смысл.
Снова он почувствовал начинающийся прилив сил, именно прилив, как в море. Многочасовой прилив. А потом – отлив. Но море ведь не уходит от нас навсегда. Он ещё поправится.
Внезапно ему захотелось есть, но не было силы двигаться. Он медленно и трудно вспомнил, что отдал сегодняшний суп соседу, что кружка кипятку была его единственной пищей за последний день. Кроме хлеба, конечно. Но хлеб выдавали очень, очень давно. А вчерашний – украли. У кого-то ещё были силы воровать.
Так он лежал легко и бездумно, пока не наступило утро. Электрический свет стал чуть желтее, и принесли на больших фанерных подносах хлеб, как приносили каждый день.
Но он уже не волновался, не высматривал горбушку, не плакал, если горбушка доставалась не ему, не запихивал в рот дрожащими пальцами довесок, и довесок мгновенно таял во рту, ноздри его надувались, и он всем своим существом чувствовал вкус и запах свежего ржаного хлеба. А довеска уже не было во рту, хотя он не успел сделать глотка или пошевелить челюстью. Кусок хлеба растаял, исчез, и это было чудо – одно из многих здешних чудес. Нет, сейчас он не волновался. Но когда ему вложили в руки его суточную пайку, он обхватил её своими бескровными пальцами и прижал хлеб ко рту. Он кусал хлеб цинготными зубами, дёсны кровоточили, зубы шатались, но он не чувствовал боли. Изо всех сил он прижимал ко рту, запихивал в рот хлеб, сосал его, рвал и грыз…
Его останавливали соседи.
– Не ешь всё, лучше потом съешь, потом…
И поэт понял. Он широко раскрыл глаза, не выпуская окровавленного хлеба из грязных синеватых пальцев.
– Когда потом? – отчётливо и ясно выговорил он. И закрыл глаза.
К вечеру он умер.
Но списали его на два дня позднее, – изобретательным соседям его удавалось при раздаче хлеба двое суток получать хлеб на мертвеца; мертвец поднимал руку, как кукла-марионетка. Стало быть, он умер раньше даты своей смерти – немаловажная деталь для будущих его биографов».
Так заканчивается рассказ Варлама Тихоновича Шаламова «Шерри-бренди».
Умер Осип Эмильевич 27 декабря 1938 года. Родился он 15 декабря 1891-го. 47 лет прожил на свете.
* * *Брат Давида и Владимира Бурлюков, Николай Давидович Бурлюк погиб 27 декабря 1920 года (родился 4 мая 1890-го). Вместе с братьями (и сестрой Людмилой Бурлюк-Кузнецовой) печатался в изданиях кубофутуристов («Пощёчина общественному вкусу», «Садок судей»), но он не урбанист, не занимался словотворением, как Маяковский, Давид Бурлюк или Кручёных. По поэтике он ближе к Ирине Гуро: импрессионистическая образность, музыкальность, мифологичность.
Показательно, что он отказался подписать манифест футуристов «Идите к чёрту», оскорбляющий акмеистов. Напротив. Он дружил с Гумилёвым, принимал участие в заседаниях его «Цеха поэтов».
Писал лирическую прозу.
В 1916 году был мобилизован в действующую армию, а после революции служил в тех войсках, куда заносили его обстоятельства.
Не выдержав службы, скрывался от мобилизации, но на горе себе явился в Херсоне стать на учёт Красной армии как белый офицер. На учёт его ставить не стали, а сразу же армейской «тройкой» приговорили к расстрелу.
Он оставил после себя не слишком обширное наследие.
Вот – характерное для него стихотворение (футуристический синтаксис сохраняю):
Седой паук ты ткёшь тенёта
Рисуя кружево времён,
Швыряешь с яростию мота
Часы с изогнутых рамён
И дней исчерченное стадо
Далёкой осени давно
Умчало всё, чем сердце радо —
Печали, радости – равно
Но казни день встаёт всечасно —
Тогда росу пила,
А в тело дрогнувшее властно
Крича врывалася пила
Вновь кажет мне сучок смолистый
Как бы пронзённый болью глаз, —
А я тогда, как мастер истый,
С плеча разрезал древа таз;
И ветви поднятые к небу,
Как руки в памяти рублю,
А корни – рты земному хлебу,
Как проклинающих гублю.
Константин Иванович Абатуров, родившийся 27 декабря 1911 года, похоже, поминается костромичами не как писатель, а как бывший советский начальник.
Уже в тридцатых годах он писал рассказы, где воспевал социальные перемены в деревне. В 1937 году, закончив заочное отделение Ленинградского института журналистики, был назначен заместителем редактора областной партийной газеты «Северная правда». После работал директором Костромского книжного издательства. И, наконец, собственным корреспондентом газеты «Лесная жизнь».
Ясно, что при таких должностях печататься ему труда не составляло. Рассказов он напечатал много. Стал членом Союза писателей СССР в 1956 году. Его роман «Юровские тетради» московское издательство «Современник» выпустило в 1978 году. А через четыре года переиздало. Хотя и первое издание, если хорошенько поискать в Интернете, найдётся. Но в то время переиздавали книгу не только потому, что она разошлась. Начальники претендовали на переиздание и в том случае, если их книга пылилась на магазинных полках. «Современник», кстати, ещё в 1976 году издал книгу рассказов Абатурова «Тихая пристань». Остальные книги, в том числе и роман «В строю» издало то самое издательство, которым он одно время руководил.
Умер 19 января 2001 года.
Последние его книги выпустили Верхне-Волжское издательство: «В краю Мазая» (1993), и новое издательство в Костроме «Моя Шача» (1996; отчасти, биографическая) и «Земля зовёт» (2001).
* * *В Царкосельский лицей Яков Карлович Грот (родился 27 декабря 1812 года) был направлен по личному указанию Николая I. Лицей Грот закончил с золотой медалью и поступил в канцелярию комитета министров в помощники к барону М.А. Корфу. Когда Корф был назначен государственным секретарём, он перевёл Грота в свою канцелярию.
