Коллектив авторов - Глобализация и девиантность
9. Нищета интеграционизма и иные познавательно-теоретические импликации. Итак, мы имеем дело с несколькими альтернативными ви́дениями, описаниями и осмыслениями текущего развития. Каждое из них более или менее убедительно характеризует какой-либо из аспектов действительности и в каждом же заложен некоторый потенциал собственной абсолютизации, узурпации ранга единственно верной теории. Такая теория претендовала бы на «объективное» отражение «истинного» положения дел, исключая альтернативы, способные в равной степени претендовать на «истин ность» и «объективность». Каждая из перечисленных выше концептуальных моделей пользуется более или менее широким признанием в научном и популярностью во вненаучном сообществе, политической и идеологической конъюнктурой. Каждая обладает некоторой внутренней непротиворечивостью, собственной определённостью понятий; каждая относительно идиосинкратична (закрыта) и лишь в некоторой степени совместима с альтернативными теоретическими конструкциями. Последнее обстоятельство указывает на невозможность интеграции их в некую единую метасистему, объединяющую постмодернизм, неомарксизм, теорию рефлексивной современности и общества как коммуникации и т. д. Плодом такой гибридизации может быть лишь лоскутное одеяло. Под ним, возможно, тепло спать, но оно не способно дать внутренне непротиворечивой картины действительности. Логическая интеграция альтернативных теоретических проектов, подведение их под общий знаменатель представляется делом бессмысленным и бесплодным, невыполнимым или выполнимым лишь ценой профанации, выхолащивания и нивелирования их аутентичного смысла, сведения к бессодержательной абстракции вроде принципов самоорганизации или диалектики[62].
Из сказанного вытекает отрицание теорий научного познания как «отображения» или «соответствия» (Korrespondenz– und Abbildungstheorien). Такие теории предполагают, что наука стремится предложить картину действительности, «как она есть»[63]. Подобная картина явилась бы изображением огромного количества гетерогенных элементов и взаимосвязей между ними, разобраться в которых не было бы никакого реального шанса. Слабое приближение представлял собой мультифакторный подход в криминологии, в рамках которого была предпринята попытка привести в систему все биологические, психические и социальные факторы, детерминирующие преступное поведение. Попытки были оставлены, когда число лишь наиболее важных факторов достигло четырёхсот, не поддающихся обзору, не укладывающихся в единую концептуальную схему и поле зрения. То, что делает наука, это не моделирование действительности «как она есть», не отражение, а разложение её на элементы и рекомбинация (Auflösung und Rekombination)[64]. При этом происходит отбор более от менее важного (или релевантного в рамках данной референтной или концептуальной системы). Очевидным является хотя бы факт, что в действительности нет каких-либо естественных границ между той же биологической, физической, социальной и психической реальностью: границы эти являются результатом именно акта разложения, о котором пишет Луманн. Теперь давайте представим себе «общенаучную» картину реальности, нарисованную без данного дисциплинарного разграничения – это будет либо предельно поверхностная картина, либо же не поддающийся восприятию и осмыслению конгломерат гетерогенных элементов.
В основе разложения и рекомбинации лежит не «объективный» смысл исследуемых явлений и процессов, а критерии собственно научной коммуникации[65]. Эти критерии определяют, какие аспекты и взаимосвязи выделяются из всей бесконечной их массы, составляющей объект познания, «объективную» действительность или внесистемную (по отношению к науке) среду. Какие аспекты и взаимосвязи, и в какой комбинации между собой объявляются центральными, важными, системообразующими, определяется тем, через призму каких ключевых понятий наблюдается действительность, а не тем, какие элементы её являются центральными и важными, и как они взаимосвязаны «на самом деле». «На самом деле» или во вненаучной действительности не существует важности и централь ности, количество же взаимосвязей столь велико, что важнейшей задачей является их селекция с точки зрения не их имманентных признаков, а критериев, имманентных научной коммуникации или наблюдению.
Предложенное понимание отношений между познанием и действительностью, разумеется, является лишь одним из возможных, а не единственно верным. Представляется, однако, что оно достаточно продуктивно и в то же время недостаточно воспринято в научной среде, занятой в подавляющей своей массе разработкой моделей «действительных» отношений в пределах предмета познания. Продуктивно оно, в частности, для понимания отношений между альтернативными теоретическими проектами. Рассматриваем ли мы текущее развитие через призму понятия глобализации, а социальную структуру с использованием понятия классов или же сетевых структур, определяется не «объективно» преобладающим вектором некоего развития. Выбор диктуется тем, считаем ли мы преобладающими процессы интеграции, стирания или же, наоборот, обострения социальных противоречий; занимаем ли скорее социально-критическую позицию по отношению к существующим отношениям власти и собственности, или, напротив, занимаемся их апологией[66].
10. Идеологичностъ глобализационного дискурса. Протекание научной коммуникации и кодирование тезисов как истинных либо неистинных, значимых либо незначимых и т. д. детерминируется собственной структурой этой коммуникации. В этом нет ничего предосудительного или ненаучного, если происходит рефлексия оснований для занятия тех или иных позиций, принятия тех или иных понятий в качестве исходных или ключевых. В идеальном случае такие основания формируются в сфере научной коммуникации, исходя из её собственной системной логики. Однако в реальности идеальных случаев не бывает, и в решение научных вопросов неизбежно привтекают экономические, политические и культурные факторы и мотивы. Признание значимости таких внешних влияний принципиально несовместимо с системно-теоретической концепцией познания Луманна, как это он сам утверждает вполне эксплицитно и многократно. Выход за пределы его концепций не обязательно предполагает оспаривание автономии и оперативной закрытости систем. Напротив, их можно признать для того, чтобы тут же отвлечься от них и обратиться к вопросам взаимопроникновения и взаимозависимости систем. В таком случае мы исходим из картины мира с гораздо более прозрачными межсистемными границами и гораздо более интенсивным взаимодействием между системами, нежели это допускается теорией Луманна и предложенным в ней понятием структурных сочленений (strukturelle Kopplungen). Такая картина не является более верной или соответствующей «действительности», нежели предложенная Луманном. Она является лишь альтернативной и выделяет те аспекты, взаимосвязи и понятия, которые остаются на заднем плане в теории Луманна. Даже в его всеобъемлющей теоретической системе невозможно охватить все возможные элементы действительности, в силу чего неизбежны селективное выделение и рекомбинация элементов – этот тезис вытекает из аутологичного обращения логики Луманна на самоё себя.
Предлагаемая ревизия взглядов Луманна состоит в признании за тезисом автономии систем статуса относительности. Пребывание в пределах системы науки либо выход в пространство идеологии, экономики, журнализма определяются не строгим и однозначным выбором между научным и ненаучным кодами коммуникации, не в виде дилеммы. Речь идёт скорее о преобладании того или другого. Смысловая область науки – это некий универсум, идеально-типический центр которого являет собой случай строгого применения научного, только научного и никакого кроме научного, кода коммуникации, различающего между истиной и неистиной. Иные коды различают между добром и злом, прекрасным и безобразным, господством и подчинением, легальным и нелегальным, обладанием и необладанием собственностью. Чем больше примесей, создаваемых участием иных кодов, тем более удаляется данный конкретный случай коммуникации от центра к периферии. Наконец, коммуникация перестаёт быть научной, если политический, экономический либо иной вненаучный код начинают превалировать над научным. Об извращении можно говорить, если такая коммуникация продолжает определять самоё себя либо воспринимается извне как наука. Точное определение грани, до которой наука остаётся наукой, и соответствующая идентификация конкретных дискурсивных практик по ту или иную сторону этой грани невозможна. Она и не нужна: в социальной жизни многое построено как раз на неопределённости и многозначной идентификации[67]. Вполне достаточно возможности суждения о случаях явного и эксцессивного доминирования вненаучных мотивов в коммуникации, определяющей себя как научная. Такой эксцесс был характерен для значительных сегментов социальной науки в странах социалистического блока, равно как и противоположных течений пара-, псевдо– или квазинаучной мысли, представленных работами Фридриха фон Хайека, Ричарда Пайпса, неолиберальной теологии рынка.
