Иван Упоров - Пенитенциарная политика России в XVIII–XX вв.
Говард отмечал, что основной целью тюремного заключения должно быть исправление преступного человека и приспособление его к новой, правомерной жизни в обществе. Для этого необходимы подходящие люди, потому что не уставы, а действующие личности обусловливают достоинства и недостатки пенитенциарных учреждений. Систему полного одиночного заключения он считал противоестественной и подходящей лишь для некоторых категорий преступников, для остальной же их части необходимо разъединение на ночь, а также различие в удобствах содержания, применяемых взысканиях и поощрениях, вплоть до досрочного освобождения – в случаях настойчивого прилежания в работах и очень хорошего поведения вообще. Джона Говарда по справедливости можно и должно считать отцом тюремной системы.[24] (Во взглядах Говарда были и спорные позиции. Так, он считал, что тюремное заключение должно иметь срок не менее чем 5 лет – с тем, чтобы было время для изучения и исправления заключенного. Однако мы оставляем в стороне эти и многие другие интересные сами по себе положения в работах Говарда.) По его мнению, лучшая в Европе тюрьма находилась в Генте (Бельгия), которую он посещал несколько раз. В этой тюрьме, построенной в 1782 г., для каждого арестанта была отведена отдельная комната, куда он заключался на ночь. Днем осужденные работали в общих мастерских. Тюремное здание представляло собой восьмигранник по системе двойных флигелей: одни расходились из центра, другие соединяли их края. Обязанность молчания на арестантов не накладывалась, однако персоналу поручалось наблюдать, чтобы они не проводили время в праздных разговорах[25].
По уставу Бернского смирительного дома (1788 г.) арестантам предписывалось молчание во время обеда и работ; в других случаях им дозволялось разговаривать между собой только вслух, а не шепотом. Этим самым преследовалась цель препятствовать влиянию преступников друг на друга; кроме того, считалось, что молчание и уединение, способствуя размышлению, наводят преступников на путь раскаяния.[26] В дальнейшем эти тюремные начала были взяты на вооружение в Северной Америке и закрепились там под известными названиями Оборнской (Пенсильванской) и Черри-Гилльской (Филадельфийской) систем.[27] В начале XIX в. в Америку ездили представители многих европейских государств для изучения опыта американских тюрем, считавшихся в то время наиболее передовыми (хотя, на наш взгляд, в литературе несколько преувеличивается значение указанных систем, поскольку, во-первых, начала их были положены в Европе, а, во-вторых, в самих Соединенных Штатах они не нашли широкого распространения в силу дороговизны, и в дальнейшем были значительно упрощены). Так, по данным А. Ф. Кистяковского, в середине XIX в. в США из 1000 тюрем лишь в 3(!) применялась пенсильванская система[28].
Отмеченные выше пенитенциарные идеи и опыт тюремной деятельности с большим трудом проникали в российскую действительность. В конце XVIII в. в нашей стране еще по-прежнему доминировало представление о преступниках как о людях, которые должны наказываться строго и так, чтобы «глядя на то, другим неповадно было», т. е. имел силу дух Соборного уложения 1649 г. и Артикула воинского 1715 г. Соответственно, внимание «тюремным сидельцам» уделялось только тогда, когда положение в отдельных местах лишения свободы становилось совсем невыносимым, о чем правительство узнавало через донесения чиновников и жалобы самих арестантов и их родственников.
До выхода в свет работ Д. Говарда Екатерина II, судя по всему, не была знакома с тюремными системами, существовавшими в тот период. К ознакомлению с ними подтолкнуло, бесспорно, изучение трудов Монтескье и Беккариа, в том числе сказалось, очевидно, и то обстоятельство, что Беккариа принял самое активное участие в устройстве в Италии тюрем с учетом современных ему взглядов на наказание, о чем императрица не могла не знать. Так, по совету Беккариа в Милане в 1776 г. была построена тюрьма с кельями для одиночного содержания; днем арестантов выводили в общий зал на работы при соблюдении молчания[29].
Как отмечалось выше, проблемы пенитенциарной политики на теоретическом уровне в России стали получать развитие, начиная с екатерининского «Наказа». В контексте рассматриваемой темы нас интересует, прежде всего, гл. Х этого важного документа, который хотя и не был принят и реализован в российской практике, однако оказал определяющее воздействие на дальнейшее развитие российского уголовного и уголовно-исполнительного законодательства. Указанная глава была названа так: «Об обряде криминального суда», и в ней нашли отражение основные концептуальные положения, призванные регулировать как порядок судопроизводства, так и особенности пенитенциарной политики.
В частности, проводилась мысль о том, что предварительное заключение в тюрьме само по себе представляет наказание, и поэтому под стражу следует заключать только тогда, когда вполне «вероятно, что гражданин в преступление впал» (ст. 162 «Наказа»). Далее Екатерина II писала: «Когда тюрьма не столько будет страшна, сиречь, когда жалость и человеколюбие войдут в самые темницы и проникнут в сердца судебных служителей, тогда законы могут довольствоваться знаками, чтоб определить взять кого под стражу… содержание под стражей должно длиться сколь возможно меньше и быть снисходительно, сколь можно» (ст. 166, 169). В других статьях «Наказа» давалось четкое указание на необходимость раздельного содержания находящихся в тюрьме под стражей и уже отбывающих тюремное заключение: «Не должно сажать в одно место: 1) вероятно обвиняемого в преступлении; 2) обвиненного в оном и 3) осужденного. Обвиняемый держится только под стражей, а другие два в тюрьме, и тюрьма сия одному из них будет только часть наказания, а другому само наказание» (ст. 171). В ст. 192, 193 и др. Екатерина II осуждала применение пыток, а в ст. 194, 222, 223 подчеркивала важность неотвратимости наказания («весьма нужно, без сомнения, чтобы никакое преступление, ставшее известным, не осталось без наказания»).
В «Наказе» давались рекомендации по назначению конкретных видов наказания за конкретные составы преступлений. Так, за преступления против веры наказание должно было заключаться «в лишении всех выгод, даруемых нам религиею, как-то изгнание из храмов, исключение из собрания верных, на время или навсегда, удаление от их присутствия» (ст. 74). Деяния против нравов карались лишением всех выгод, «которые связываются обществом с чистотою нравов, денежными пенями, пристыжением, заставляющим скрываться от взоров граждан, публичным обезславлением, изгнанием из города или из общества» (ст. 77). Далее речь шла о преступлениях более высокой степени тяжести – против «спокойствия и тишины»; в этих случаях на преступников признавалось целесообразным накладывать следующие наказания: «лишение спокойствия, ссылка, исправительные наказания» (ст. 78). Наконец, преступления против общественной безопасности предполагали самую суровую кару – казнь и телесные наказания (ст. 79). При этом нужно иметь в виду, что в отношении телесных наказаний гуманность, проявленная в «Наказе», была относительной, поскольку для той эпохи они были привычными. Так, при всем «человеколюбии» Екатерины II при ней применялось «рвание» ноздрей в случае осуждения к ссылке и каторге[30].
В целом «Наказ» в части уголовных наказаний был все же выдержан вполне в духе передовых либеральных идей того времени. М. Ф. Владимирский-Буданов подчеркивал важнейшее значение этого документа в определении целей наказания, которые должны были преследоваться государством. В частности, «Наказ» впервые сформулировал другую, помимо уже известных задач возмездия и устрашения, цель наказания, а именно – охранение общества от преступлений (ст. 144–147). Иногда, писал далее этот автор, проскальзывает в «Наказе» мысль о том, что цель наказания есть «возвратить заблудшие умы на путь правый» (ст. 84). Поэтому «Наказ» более рассчитывает на предупредительные меры, чем на карательные (ст. 83) и не рекомендует в законе деяний безразличных (ст. 242), требует, чтобы закон не благодетельствовал одним во вред другим (ст. 243), чтобы просвещение распространялось между людьми (ст. 245)[31]. В данном случае в роли ведущего ученого-правоведа выступала сама Екатерина II, что само по себе представляло уникальный случай в Европе. Именно при Екатерине II стал выходить первый в России журнал, носивший длинное название: «Театр судоведения или чтение для судей и всех любителей юриспруденции, содержащий достопримечательные и любопытные судебные дела, юридические исследования знаменитых правоискусников и прочие сего рода происшествия, удобные просвещать, трогать, возбуждать к добродетели и составлять полезное и приятное время-препровождение» (издатель – Василий Новиков)[32].
