Игорь Петин - Механизм преступного насилия
Если добро и зло, разумное и неразумное являются противоположными началами единого человека, то, задает вопрос В. М. Хвостов, почему следует ценить только одну сторону?[533] Как отмечал Д. Юм, «ничто не может быть более нефилософским, чем теории, утверждающие, что добродетель равнозначна естественному, а порок – неестественному»[534]. К тому же, считает М. Монтень, людей «мучают не сами вещи, а представления, которые они создали себе о них»[535]. Названный исследователь не без оснований полагает, что если бы кто-нибудь мог установить, что такое положение справедливо всегда и везде, то «он сделал бы чрезвычайно много для облегчения нашей жалкой человеческой участи»[536]. Действительно, наши представления зависят от внутреннего отношения к ним и меняются вместе с изменением отношения. Сами же представления, как правильно сказал М. Монтень, «складываются у нас не иначе, как в соответствии с нашими склонностями»[537].
С. И. Ожегов определял нравственность как «правила, определяющие поведение; духовные и душевные качества, необходимые человеку в обществе, а также выполнение этих правил, поведение»[538]. Возникает вопрос: является ли насилие противоположностью нравственности, нарушает ли оно понятие нравственности, как правил поведения, необходимых индивиду для обеспечения своего существования в данном обществе? Как справедливо отмечает Г. Риккерт, «природа повсюду действует согласно принципу наименьшей меры сил»[539]. Вышеизложенное приводит к выводу о социальности и насильственных форм поведения. Это такие же модели поведения, формирующиеся прежде всего в семье, а затем в обществе и для жизни в обществе.
Поскольку насильственные формы поведения возникают в обществе и отражают его устои, вряд ли можно говорить о противопоставлении нравственности и насилия. Таким образом, нравственность является одним из величайших заблуждений человечества, одной из многочисленных ловушек, возникшей после разделения единого мира на две противоположности – на Добро и Зло. Такое разделение оказалось орудием и средством вражды человека с себе подобными.
Конечно мышление индивида, как совершившего преступное насилие, так и правоприменителя, отражает окружающую действительность и социально обусловлено – в основе его лежат опыт и знания, приобретенные человеком в данном обществе. Слово как один из элементов механизма мышления в качестве вторичного знакового сигнала может выполнять как положительную, так и отрицательную роль в истории человечества. Благодаря языку, речи передается и развивается опыт человечества. Все зависит от того, совпадает или нет наделяемое смыслом слово с содержанием вторичного знакового сигнала. Хотя нельзя отрицать, что, может быть, человеческий опыт и развивается согласно законам диалектики в силу создаваемых смысловых противоречий.
Непонимание значения слова (ситуации) приводит к отрицанию. Отрицание вызывает конфликт (отрицание отрицания). В свое время И. В. Сталин пытался исключить данный аспект бытия из сферы сознания. Но ведь в результате разрешения конфликта возникает новое качественное состояние, правда, в том случае, если взаимодействующие субъекты восприняли данный им жизненный урок. Остается вопрос, в каком направлении идет развитие и до какой степени допустимы социальные противоречия. В природе все рано или поздно приходит к равновесию и без каких-либо эмоций, вопрос в том, каким человек станет на иной стадии развития.
Видимо, проблемы человека начались с его желания властвовать[540] над всем Миром (или другим человеком), для чего Единый Мир был разделен на противоположности, на Добро и Зло, на белое и черное. Однако власть оказалась мнимой и разрушающей, прежде всего, самого человека. Насилие во всех разнообразных проявлениях, как отмечает А. А. Гусейнов, прямо отождествляется со злом вообще[541]. Такой подход проводит жесткую разделительную линию взаимосвязанных проявлений этого Мира и человеческой деятельности на Добро и Зло, на правомерное и неправомерное. Этим же одновременно снимается вопрос обсуждения насилия и, соответственно, его разрешения.
Логическое завершение разделения взаимосвязанных и взаимозависимых действий людей находит свое окончательное оформление в принятии обществом и государством уголовного кодекса, в котором дается однозначно негативная оценка предусмотренному в нем деянию, называемому при этом преступлением. Тем не менее никем открыто не отрицается, что преступление – это «социальное и правовое явление»[542]. Поэтому курс современной российской уголовно-правовой политики на ужесточение репрессии, на что, например, обращает внимание Д. А. Шестаков[543], по отношению к субъекту преступления представляется не совсем разумным. В этом автор усматривает проявление синдрома Понтия Пилата[544]. Конечно, право не может быть выше существующей нравственной и правовой культуры народа. Вместе с тем мудрость законодателя заключается не в слепом следовании общественному мнению, а в его формировании и предвосхищении конечных созидательных результатов.
Субъект преступления также является человеком, обладающим необходимыми правами и свободами. В Декларации независимости США от 3 июля 1776 г. была оптимально сформулирована самоочевидная истина о том, что «все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью»[545]. Как отмечает И. И. Карпец, «идея счастья неустранима из этики. Но счастье человека в любой социально-политической системе не может быть достигнуто с помощью принуждения»[546]. Автор обращает внимание на тенденции усиления законодательного произвола, приводящего к нарушениям прав человека, на манипуляцию сознанием людей и фактами.
С. П. Мокринский считает, что вместо действительного изучения зла и устранения его причин и условий государственная власть периодически лишь усиливает репрессии, как правило, уголовного характера и только по отношению к «лихому» человеку, применяя во все возрастающих размерах более суровые наказания, в том числе и смертную казнь. Желаемых положительных результатов с помощью репрессий добиться не удавалось, зато ущерб нравственному климату в обществе наносился весьма ощутимый. При этом сочувствующих лицам, нарушающим уголовный запрет, становится намного больше[547]. А это означает расширение социальной базы преступного насилия. История повторяется вновь. Авторы курса российского уголовного права обращают внимание на тот факт, что уголовные репрессии за последние 40 лет не только непрерывно расширялись, но и неуклонно ужесточались[548].
Следовательно, абсолютное неприятие зла в деятельности человека – это прямой путь к вражде и насилию, но под лозунгом «благих пожеланий». Такое мышление является догматическим, нарушающим законы диалектического развития и не способствующим установлению истины. В этом случае ставятся под сомнение реальное воплощение в деятельности правоохранительных органов и судов при выполнении задач уголовного права его основополагающих принципов, в частности таких, как принцип вины, принципов справедливости и гуманизма. А. А. Гусейнов отмечает, что отрицание насилия, как сугубо моральная программа, вступает в непримиримую конфронтацию с реальной жизнью[549].
Такое отношение свойственно абсолютистскому подходу к насилию[550] и подтверждается в действительности. Так, К. Сесар отметил, что карательное отношение в большей степени распространено среди судей и прокуроров[551]. По результатам проведенных нами социологических исследований, 60 % опрошенных судей, 58 % сотрудников РОВД убеждены в положительных результатах воздействия уголовного наказания. В то же время большинство самих осужденных (до 88 %), 100 % студентов юристов считают воздействие уголовного наказания отрицательным или не имеющим никакого влияния. О низкой эффективности воздействия уголовного наказания свидетельствует численность спецконтингента в исправительных учреждениях Оренбургской области за период с 1996 по 2001 г. Число осужденных, как правило, не уменьшается, увеличивается. Относительно стабильная общая цифра по всем видам колоний (в 1996 г. – 12 676, в 2001 г. – 13 815 человек) наводит на мысль об искусственности «стабилизации».
Прагматический подход позволяет более объективно относиться к насилию и «отождествляет его с физическим и экономическим ущербом, который люди наносят друг другу; насилием считается то, что очевидно является насилием – убийство, ограбление и проч.»[552]. При таком подходе в ряде случаев можно ставить вопрос об оправданности насилия в зависимости от жизненной ситуации. В уголовном праве данное положение закрепляется при помощи института обстоятельств, исключающих преступность деяния. Но реальный критерий для оценки ситуации не является бесспорным[553].
