Игорь Петин - Механизм преступного насилия
Преступность и преступление – сложные для познания явления, поскольку, как отмечает И. М. Мацкевич, «на поверхности, как правило, видны следствие, результат, который не только не объясняет, почему данное явление произошло, но и, наоборот, запутывает, скрывает истинные причины. В научном познании исследователь должен идти в обратном порядке, от причины к следствию, учитывая при этом всю условность различных классификаций и определений, так как все предметы и явления находятся в бесчисленном взаимодействии и взаимосвязи между собой, которые носят всеобщий характер»[510].
В. Франка считает «поиск человеком смысла является первичной движущей силой в его жизни, а не “вторичной рационализацией” инстинктивных побуждений»[511]. Затронутая сфера внимания не рассматривается в правоохранительных и судебных органах. Практический неучет функциональных закономерностей насилия ведет к обострению частных и (или) общих противоречий различных положений уголовного законодательства, вызывающих необходимость внесения уточнений и изменений в закон. Статья 2 Конституции РФ о признании человека, его прав и свобод высшей ценностью остается декларативной, а составная структурная единица общества в лице каждого, по существу, разрушается и деградирует. Каждый, имеющий отношение к сфере законодательства и его применения, несет определенную ответственность конкретно за свои действия или бездействие. Существенным моментом является то, что вряд ли кто-нибудь в разделяющей системе может испытывать подлинное счастье. Причина опять же в неосознании мироустройства и его целостности.
Так, А. С. Панарин отмечает, что «в нашей стране освоение современной стохастической картины мира в социально-гуманитарной сфере затянулось до настоящего времени… Везде, где речь шла о сложности, нелинейности, о плюрализме и разнообразии, в движение тут же приходила цензура великого учения, изгоняющая свободу из природы и истории»[512]. Упрощенный подход к явлению насилия не способствует его изучению, осознанию и предупреждению. Вместо объективного изучения насилия во всех его проявления обычно ссылаются на «природу» человека, на вечное существование «преступности» и т. д.
Нами сделана попытка исследовать преступное насилие как целостное, неразрывно связанное с общественным устройством и индивидуальным поведением сторон явление. Такой подход лежит в основе всех практических предложений, предлагаемых в настоящей работе, что является, на наш взгляд, правильным, диалектическим методом к разрешению проблемы насильственного поведения в целом.
Наиболее важным в функциональном подходе Э. Кассирер считал изучение не субстанций изолированных объектов, а взаимоотношений между объектами[513]. Функция в переводе с латинского (functio) означает совершение, исполнение[514], т. е. изменение поведения преступника меняет поведение потерпевшего и наоборот. Только учет функций, их роли и значения в отношениях способен обеспечить управление процессом. В. С. Прохоров убежден, что «всякая коллективная деятельность предполагает согласование функций»[515]. В уголовном праве функциональные закономерности насилия не учитываются вследствие действующей законодательной конструкции вины.
Осознание общественной опасности, которая меняется от одного поколения к другому, предвидение общественно опасных последствий и желание или допущение их необоснованно связывают с виной и ответственностью личности, характер и направление действий которой зависит от окружающей ее среды. Непосредственная обратная связь между причинами и условиями совершения насилия и мотивами и целями поведения субъекта в уголовном праве не используется.
В. И. Симонов отмечает, что если игнорируются субъективные признаки насилия, то тем самым не определяются функции насилия и его сущность[516]. Общественная опасность и противоправность деяния при таких обстоятельствах превращаются в оторванные от жизни «научные» понятия, препятствующие познанию истинного смысла явления и виновников, что позволяет манипулировать сознанием людей. Как тут не сказать вслед за Сенекой: «Posquam docti prodierunt, boni desunt» («После того, как появились люди ученые, нет больше хороших людей»)[517].
О важности социально-психологического аспекта закона и его реализации пишет Ю. А. Тихомиров[518]. При нарушении обратной связи никакая система не может работать устойчиво и развиваться гармонично. Свойство преступного насилия как отражение противоречий и недостатков социальной действительности в должной мере не отражается в уголовном законодательстве и практически не учитывается в уголовном процессе. Вследствие этого неадекватные силовые воздействия уголовно-правового характера неизбежно приводят к деструктивным изменениям и уродливым явлениям в обществе. Рост преступного насилия – наглядное тому доказательство. Подходы к рассмотрению данного явления можно разделить на традиционный (абсолютистский), прагматический и конструктивно-критический.
Традиционный взгляд на насилие и его исполнителя мешает разрешению проблемы насильственного поведения. А. С. Панарин отмечает, что освоение в социально-гуманитарной сфере действительной картины мира не завершено, в результате чего сложность, нелинейность и разнообразие до настоящего времени игнорируются[519]. Упрощенный подход к явлению насилия не способствует его изучению, осознанию и предупреждению. Вместо объективного изучения насилия во всех его проявлениях обычно ссылаются на «природу» человека, на вечное существование «преступности» и т. д. В результате, обозначая проблему личности и учитывая «огромную роль» социальной среды, С. Н. Абельцев наделяет лиц, совершающих, в частности убийство, «особым» поведением и поясняет, что «особенность» проявляется через их преступное поведение в виде убийства[520]. Вместе с тем, как считал Г. Риккерт, нельзя останавливаться ни на какой форме жизни[521], а возможность переоценки ценностей отражает принцип самой жизни[522].
Нравственность и насилие можно перевести как добро и зло[523]. Но, как отмечает Дж. Мур, «моральный закон не очевиден сам по себе»[524]. В процессе исторического развития достаточно примеров, когда добро становилось злом, а откровенное насилие и жестокость приветствовалось и поощрялось. М. Монтень считал наихудшим в такой ситуации неустойчивость законов[525]. К. Маркс и Ф. Энгельс подчеркивали, что «представление о добре и зле так сильно менялись от народа к народу, от века к веку, что часто прямо противоречили одно другому»[526].
Эти понятия, считает И. И. Карпец, в любой исторический момент выражали некоторое общее содержание[527], выражающее в форме нравственных оценок и предписаний задачи человека на современном этапе или в ближайшем будущем[528]. Вместе с тем, как отмечает Н. А. Бердяев, этика закона регулирует жизнь внешнего человека в его отношениях к обществу людей и не знает внутреннего человека. Она социальна и авторитарна, что делает невозможным нравственной оценки отношений в первозданном виде, так как этому мешают всевозможные социальные наслоения групп, классов, партий, направлений, верований и предвзятых идей.
Величайшей задачей нравственной жизни Н. А. Бердяев считал дойти до чистого нравственного суждения, свободного и не подверженного растлению социальными внушениями[529]. Выражение в законе общепринятых социальных ценностей и способность их реальной защиты являются объективными условиями формирования уважения личности к праву[530]. Только в этом случае закон можно считать правовым, но, по А. Э. Жалинскому, не всегда так бывает[531]. Как заметил Ж. О. Ламетри, предубеждения рассудка, иллюзии сердца и установившаяся в мире тирания, когда дело касается чувств, «создают громадные препятствия серьезному изучению морали и точному пониманию нами своих обязанностей»[532].
Если добро и зло, разумное и неразумное являются противоположными началами единого человека, то, задает вопрос В. М. Хвостов, почему следует ценить только одну сторону?[533] Как отмечал Д. Юм, «ничто не может быть более нефилософским, чем теории, утверждающие, что добродетель равнозначна естественному, а порок – неестественному»[534]. К тому же, считает М. Монтень, людей «мучают не сами вещи, а представления, которые они создали себе о них»[535]. Названный исследователь не без оснований полагает, что если бы кто-нибудь мог установить, что такое положение справедливо всегда и везде, то «он сделал бы чрезвычайно много для облегчения нашей жалкой человеческой участи»[536]. Действительно, наши представления зависят от внутреннего отношения к ним и меняются вместе с изменением отношения. Сами же представления, как правильно сказал М. Монтень, «складываются у нас не иначе, как в соответствии с нашими склонностями»[537].
