Нильс Кристи - Пределы наказания
Что же они вместо этого делают?
Во-первых, важно прежде всего понять, что представление о том, что всякий конфликт обязательно должен быть разрешен, отражает пуританскую, этноцентрическую точку зрения. Большую часть моей жизни я также считал это само собой разумеющимся — пока мне не удалось осознать ограниченность такого подхода. Затем некоторое время я пользовался альтернативным понятием — «управление конфликтом». Это опять-таки был узкий, этноцентристски детерминированный выбор. Английское «to manage» исторически связано с итальянским выражением, обозначающим обучение лошади работе на манеже, а в наше время — со словом «менеджер», обозначающим человека, который управляет деятельностью других лиц. Все это очень далеко от термина «причастность». Вероятно, точнее было бы говорить о «урегулировании конфликтов». Конфликты могут разрешаться, но с ними можно и жить. Выражение «причастность к разрешению конфликта» подходит, пожалуй, больше всего. Оно направляет внимание не на результат, а на процесс. Быть может, участие важнее, чем само решение.
Конфликты не обязательно следует относить к «плохим вещам». Их можно также рассматривать как нечто ценное, чем нельзя пренебрегать. Было бы неправильно говорить, что современное общество отличается изобилием конфликтов; их скорее недостаточно. Существует опасность, что они могут быть утеряны или — и это случается чаще — похищены. В нашем обществе жертва преступления теряет дважды. Один раз во взаимодействии, с преступником, другой раз во взаимодействии с государством. Жертва лишена возможности участвовать в разрешении своего собственного конфликта. Ее конфликт похищен государством, причем кража совершается профессионалами. Я рассмотрел этот вопрос в своей статье «Конфликт как достояние» (Кристи, 1977) и здесь не стану вдаваться в подробности. Я лишь воспроизведу одно положение, из которого видно, что мы теряем вследствие кражи конфликтов.
Во-первых, мы теряем возможность уяснения нормы. Это утрата возможности педагогического воздействия. Мы теряем возможность постоянного обсуждения того, что есть право нашей страны. Насколько не прав вор, настолько прав потерпевший. Как уже отмечалось, юристы обучены тому, чтобы выяснять то, что следует считать в деле наиболее важным. Но это означает сформированную неспособность предоставить возможность сторонам самим решать, что, по их собственному мнению, имеет значение. Это означает, что в суде трудно вести дискуссии, которые можно было бы назвать политическими. Когда жертва мала и слаба, а преступник большой и сильный — какого порицания заслуживает тогда преступление? И что можно сказать о деле, в котором, напротив, фигурируют мелкий вор и крупный домовладелец? Если преступник хорошо образован, то должен ли он в таком случае больше — или, быть может, меньше — страдать эа совершенные грехи? А если он негр или молод? Если в качестве другой стороны выступает страховая компания? Если его только что оставила жена? Если его фабрика потерпит крах в случае приговора к тюремному заключению? Если его дочь потеряет своего жениха? Если он действовал в состоянии опьянения либо был в отчаянии или в ярости? Этому перечню нет конца. И быть может, так и должно быть. Возможно, право аборигенов Северной Родезии, описанное М. Глук-маном (1967), в большей мере пригодно для уяснения норм, поскольку позволяет конфликтующим сторонам всякий раз выносить на обсуждение весь перечень старых претензий и доводов (с. 8).
Мы снова подходим к наиболее важному различию между неоклассицизмом в уголовном праве и общей характеристикой юстиции причастных. В уголовном праве уяснение ценностей достигается посредством градуированного причинения боли. Государство устанавливает шкалу, иерархию ценностей, варьируя число ударов, наносимых преступнику, либо число отнимаемых у него месяцев или лет. Боль используется как средство коммуникации, в качестве своего рода языка. В юстиции причастных тот же самый результат — уяснение ценностей — достигается в самом процессе. Именно на процесс перемещается центр тяжести.
11.2. Компенсирующая юстиция
Однако гражданское право не является, конечно, чем-то таким, что ограничивается участием сторон в разрешении споров и соглашениями. Предполагается, что должны последовать действия. Если что-то плохо, то это должно быть исправлено. Должен быть восстановлен мир. В частности, жертва должна получить компенсацию. Во всех системах, где нет сильной государственной власти, назначение компенсации жертве является, по-видимому, основным видом решений. Это как раз то, что весьма часто отмечают социальные антропологи. Это то, что описывают историки права. Такую систему мы применяем сами, когда причиняем вред другому и чувствуем — либо вынуждены признать, — что нужно поправить дело.
Предоставление возмещения потерпевшему представляет собой достаточно очевидное решение, и в большинстве случаев большинство людей во всем мире поступает именно таким образом. Почему так не поступает государство в промышленно развитых странах? Или по крайней мере почему мы, вооруженные глубоким пониманием проблемы, не идем на немедленное расширение системы предоставления жертве возмещения и тем самым — на сокращение сферы уголовного права? Три причины, которые препятствуют этому и которые чаще всего называют в таких случаях, сводятся к следующему.
Во-первых, этого нельзя делать в обществе нашего типа. Наше общество специализировано. Нам нужны эксперты, чтобы воздействовать на преступность. Я вскоре вернусь к этому вопросу и разберу его более подробно. Здесь достаточно отметить, что не все социальные установления существуют потому, что они необходимы. Они могут существовать также потому, что однажды хорошо послужили власть имущим и с тех пор сохраняются. Они могут сохраняться и в силу того факта, что отвечают еще каким-то интересам. Служители правосудия хорошо служат самим себе. Так же обстоит дело и с вспомогательным персоналом.
Во-вторых, компенсирующая юстиция основана на предположении, что ущерб может быть возмещен. Преступник должен располагать возможностями что-то дать взамен, вернуть. Но преступники — это чаще всего бедные люди. Они ничего не могут дать. И объяснений этому — множество. Верно, что наши тюрьмы наполнены бедняками. Мы позволяем, чтобы бедные расплачивались тем единственным благом, которое почти поровну распределено между членами общества, — временем. Время отнимают, чтобы причинить боль. Но время, если мы захотим, можно использовать для целей возмещения. Это организационная проблема, и здесь нет ничего невозможного. К тому же не следует переоценивать бедность наших заключенных. Многие из задержанных молодых преступников располагают обычным молодежным набором технических новинок — мотороллеры, стереоустановки и т. п. Но закон и те, кто проводит его в жизнь, не решаются — как это ни удивительно — передать указанное имущество жертвам или обратить его в их пользу. Право собственности защищено лучше, чем право быть свободным. Проще отнять у молодого человека его время, нежели его мотороллер. Право собственности имеет значение для всех, тогда как для обычных граждан почти исключено оказаться в тюрьме.
В дополнение к этому следует сказать, что в средние века грешники, которые имели дело с гражданской юстицией, не всегда и не все были богатыми. Г. Бьян-чи (1979) рассказывает, что церкви и монастыри служили убежищем для преступников, обретавших таким образом неприкосновенность. Тем самым создавалась основа для обсуждения вопроса о вине и компенсации между представителями преступника и жертвы. Убийца мог получить прощение, если он обещал уплатить тысячу гульденов. После этого он мог покинуть монастырь. Но затем могло выясниться, что убийца не в состоянии заплатить тысячу гульденов. В этом случае его продолжали считать плохим человеком, но уже в меньшей степени. Теперь он превращался из убийцы в должника. Могло произойти новое обсуждение вопроса, в результате чего стороны договаривались о сокращении долга до той суммы, которая реально могла быть уплачена. Считалось, что выплатить хотя бы небольшое возмещение лучше, чем отдать жизнь преступника государству. Для преступников, которые отказывались возместить ущерб, постепенно создавались все худшие условия в пределах церкви или монастыря, предоставившего убежище, и в конечном счете они оказывались вынужденными покинуть страну в качестве эмигрантов либо крестоносцев, сражающихся и за христианство, и за торговые привилегии. Г. Бьянчи пытается восстановить средневековые санктуарии в современном Амстердаме. Это одна из немногих оригинальных идей, выдвинутых в нашей области в последние годы.
Но возникает и третье возражение: все это может привести к самым страшным злоупотреблениям. Жертва, обладающая силой или властью, может выжать из преступника-бедняка возмещение сверх всякой меры. Если же преступник обладает силой или властью, то одно упоминание о компенсации может вызвать у него только смех. Или возникнет угроза вендетты. Жертвы, их близкие и друзья возьмут исполнение закона в свои руки; так же поступят преступник и его окружение. Насилие выйдет за рамки мафии, и зло распространится на всю систему. Как раз для того, чтобы предотвратить анархию, мы, так сказать, и изобрели государство.
