Сборник - Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккерном
Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый взяться за дело, когда почту нужным. Случай, который во всякое другое время был бы мне очень неприятным, вывел меня из затруднения. Я получил безымянные письма; я увидел, что настала минута, и я ею воспользовался. Остальное Вы знаете. Я заставил Вашего сына играть столь жалкую роль, что моя жена, удивленная такой низостью и плоскостью его, не могла удержаться от смеха, и досада, которую она имела на эту сильную и высокую страсть, погасла в самом холодном презрении и заслуженном отвращении.
Я должен признаться, г-н барон, что собственное Ваше поведение было неприлично. Представитель коронованной главы, Вы родительски сводничали Вашему сыну. Кажется, все поступки его (довольно, впрочем, неловкие) были Вами руководимы. Это Вы, вероятно, внушали ему все выходки, заслуживающие жалости, и глупости, которые он позволил себе писать.
Подобно старой развратнице, Вы сторожили жену мою во всех углах, чтоб говорить ей о любви Вашего незаконнорожденного или так называемого сына, и когда он, будучи больным венерической болезнью оставался дома, Вы говорили, что он умирал от любви к ней. Вы говорили ей: “Возвратите мне моего сына”.
Согласитесь, г-н барон, что после всего этого я не могу сносить, чтоб мое семейство имело малейшее сношение с Вашим. С этим условием я согласился не преследовать более этого черного дела и не бесчестить Вас в глазах нашего двора – и Вашего, на что я имел право и повод. Я не хочу, чтоб жена моя еще слушала Ваши отцовские увещания, и не могу позволить, чтоб сын Ваш после своего отвратительного поведения осмелился бы обращаться к моей жене, а еще менее – того, чтобы он говорил ей казарменные каламбуры и играл роль преданности и несчастной страсти, тогда как он подлец и негодяй. Я вынужден обратиться к Вам с просьбой окончить все эти проделки, если хотите избежать нового соблазна от преследования, которого я, верно, не отступлю.
Имею честь быть, господин барон,
Ваш покорный и послушный слуга
А. Пушкин».
Камергер князь Вяземский на вопрос Военно-судной комиссии объяснил, что у него реляции о бывшей между поручиком Геккерном и камер-юнкером Пушкиным дуэли нет, а есть письмо бывшего со стороны первого из них секундантом д’Аршиака, которое писано к нему по поводу того, что он, князь Вяземский, не знав ничего предварительно о дуэли, про которую, услышавши вместе с известием, что Пушкин смертельно ранен, при встрече в первый раз с д’Аршиаком просил его рассказать, как это было дело? На что д’Аршиак вызвался изложить в письме все случившееся, прося притом его, князя Вяземского, показать то письмо подполковнику Данзасу для взаимной поверки и засвидетельствования подробностей помянутой дуэли; но между тем обещанное письмо доставлено к нему, Вяземскому, по отъезде же д’Аршиака за границу и, следовательно, не могло быть прочтено и поверено вместе обоими свидетелями и получить в глазах его, Вяземского, ту достоверность, которую он желал иметь в сведениях о несчастном происшествии, лишившем его человека, близкого его сердцу.
Затем он, князь Вяземский, отдавал означенное письмо подполковнику Данзасу, который и возвратил ему оное обратно вместе с другим таковым от себя, кои он, князь Вяземский, прилагая при сем объяснении и прося по миновении в них надобности возвратить их ему, присовокупил, что он ни о дуэли до совершения ее, ни о причине к ней от Пушкина и Геккерна никогда не слыхал.
Представленные князем Вяземским письма писаны к нему д’Аршиаком по-французски, а подполковником Данзасом частью по-русски и частью по-французски, также по переводе их присутствующими Военного суда суть следующего содержания:
1) отд’Аршиака от 1/13 февраля 1837 года:
«Князь!
Вы хотели подробно знать несчастное дело, которому г-н Данзас и я были свидетелями. Я сам их представлял и прошу Вас попросить подтверждения и подписи г-на Данзаса. В 4V2 часа прибыли мы на место дуэли. Весьма сильный ветер, бывший в то время, принудил нас искать прикрытия в небольшом сосновом леске. Множество снега мешало противникам, почему мы нашлись в необходимости прорыть тропинку в 20 шагах, на концах которой они встали. Когда барьеры были назначены шинелями и пистолеты были взяты каждым из них, то подполковник Данзас дал сигнал поднятием шляпы. Пушкин в то же время стал у своего барьера. Когда барон Геккерн сделал четыре шага из пяти, которые ему оставались до барьера, оба соперника приготовились стрелять. Спустя несколько минут раздался выстрел, и раненый г-н Пушкин упал лицом к земле на шинель, которая была вместо барьера, и оставался без движения. Но когда секунданты приблизились, то он, до половины приподнявшись, сказал: “Погодите”. Оружие, которое он имел в руке, было покрыто снегом, и потому он взял другое. Я бы мог на это сделать возражение, но знак барона Геккерна меня остановил; г-н Пушкин, опершись левой рукой в землю, прицелил твердой рукой и выстрелил. Неподвижен после выстрела, барон раненый также упал.
Рана г-на Пушкина была слишком сильна, чтобы продолжать дело, оно было кончено. Снова упавши после выстрела, он имел раза два обмороки и несколько минут помешательство в мыслях, но вскоре совершенно пришел в чувства и более их не терял.
В санях, будучи сильно потрясаем во время переезда более половины версты по самой дурной дороге, он мучился не жалуясь; барон Геккерн с моим пособием дошел до своих саней, в которых он ждал, пока совершилась переноска его соперника для того, чтобы я мог провозить его до Петербурга.
В продолжении всего этого дела, спокойство, хладнокровие, благородство с обоих сторон были совершенны.
Примите, князь, уверенность в высоком моем почтении
виконт д’Аршиак».
и 2-е) от подполковника Данзаса от 6-го февраля:
«Письмо к Вам г-на д’Аршиака о несчастном происшествии, которому я был свидетелем, я читал. Г-н д’Аршиак просит Вас предложить мне засвидетельствовать показание его о сем предмете. Истина требует, чтобы я не пропустил без замечания некоторые неверности в рассказе г-на д’Аршиака.
Г-н д’Аршиак, объяснив, что первый выстрел был со стороны г-на Геккерна и что Александр Сергеевич Пушкин упал раненый, продолжает: “когда свидетели приблизились, то он, приподнявшись на месте, сказал: ’’Погодите”; и как оружие, которое он держал в руке, было покрытое снегом, то он взял другое, я мог бы сделать возражение, но знак, поданный бароном Егором Геккерном, мне попрепятствовал”. Олова Александра Сергеевича, когда он поднялся, опершись левой рукой, были следующие: “ Погодите, я чувствую еще себя в силах сделать мой выстрел”. Тогда действительно я подал ему пистолет в обмен того, который был у него в руке и ствол которого набился снегом при падении раненого, но я не могу оставить без возражения замечание г-на д’Аршиака, будто бы он имел право оспаривать обмен пистолета и был удержан в том знаком со стороны г-на Геккерна. Обмен пистолета не мог подать повода во время поединка ни к какому спору. По условию каждый из противников имел право выстрелить, пистолеты были с пистонами, следовательно, осечки быть не могло; снег, забившийся в дуло пистолета А.С., усилил бы только удар выстрела, а не отвратил бы его; никакого знака ни со стороны г-на д’Аршиака, ни со стороны г-на Геккерна подано не было. Что до меня касается, я почитаю оскорбительным для памяти Пушкина предложение, будто он стрелял в противника своего с преимуществами, на которые не имел права. Еще раз повторяю, что никакого сомнения против правильности обмена пистолета сказано не было, если б оно могло возродиться, то г-н д’Аршиак обязан бы был объявить возражение свое и не останавливаться знаком, будто от г-на Геккерна поданным; к тому же сей последний не иначе мог бы узнать намерение г-на д’Аршиака, как тогда, когда оно было выражено словами, но он их не произнес; я отдаю полную справедливость бодрости духа, показанной во время поединка г-ном Геккерном, но решительно опровергаю, чтобы он произвольно подвергнулся опасности, которую бы мог от себя устранить. Не от него зависело уклониться от удара своего противника после того, как он свой нанес.
Для истины рассказа прибавляю также замечание на то выражение: “Неподвижен после выстрела своего, барон Геккерн был ранен и упал также”; противники шли друг на друга грудью, когда Пушкин упал, то г-н Геккерн сделал движение к нему; после слов же Пушкина, что он хочет стрелять, он возвратился на свое место, став боком и прикрыв грудь свою правой рукой. По всем другим обстоятельствам я свидетельствую истину показаний г-на д’Аршиака.
С истинным почтением и прочее.
Подписал К. Данзас».
После объяснения камергера князя Вяземского подсудимый Геккерн, объясняя, что он реляцией о происшедшей между им и умершим камер-юнкером Пушкиным дуэли называет письмо, писанное секундантом его д’Аршиаком к камергеру князю Вяземскому, потому что в оном, как ему, Геккерну известно, описано подробно условие дуэли и все происходившее на оной по всей справедливости. Далее на вопрос Военно-судной комиссии о том, в каких выражениях заключались письма его, Геккерна, писанные им к Пушкину или его жене, которые Пушкин в письме своем к нидерландскому посланнику барону де Геккерну называет дурачеством, какие именно были условия дуэли и на чьих пистолетах стрелялись, подсудимый Геккерн отозвался, что, посылая довольно часто к г-же
