Александр Кистяковский - Исследование о смертной казни
В восточных законодательствах особенно ясно видно, что смертная казнь постигала ненамеренно совершившего преступление. По законам Моисея ненамеренный убийца (иже аще убиет ближняго не ведый, всяк убивый душу не хотяй), чтобы спастись от мщения родственников убитого, должен был бежать в один из городов-убежищ и там оставаться до смерти первосвященника. Так, например, если у кого-нибудь во время рубки дров топор соскочит с топорища и убьет товарища рубки, то владелец топора должен спешно укрыться в городе-убежище, чтобы его не убили родственники убитого. Если такой и подобный случайный убийца выйдет за пределы города-убежища раньше смерти первосвященника, то встретившийся родственник убитого может убить его безнаказанно (несть повинен). Очевидно, что эти законы — двух формаций: периоду мести принадлежит право убийства ненамеренного убийцы, которое в это время практиковалось без всяких стеснений; образовавшейся, хотя и неокрепшей, власти принадлежит ограничение этого права и допущение его только в случае удаления случайного убийцы из пределов города-убежища. У евреев, уже в период царей, ненамеренное нарушение или оскорбление святыни влекло за собою смерть. У египтян существовал закон, по которому непроизвольный убийца кота, ибиса и всякого другого священного животного подлежал смертной казни; в случае подобного убийства остервенелый народ нередко сам бросался и убивал убийцу. В Китае до позднейшего времени казнили смертью ненамеренного убийцу.
Некоторые писатели считают такое безразличие при употреблении смертной казни в виде общества в отмщение принадлежностью только восточных народов.[16] Но это не верно. Безразличие это как характеристическая черта периода мести существовало и у народов европейских, как древних, так и новых, которые наравне с другими народами переживали этот период. В Греции ненамеренный убийца обыкновенно убегал от преследования родни убитого или в какой-либо храм, или под покровительство какого-нибудь сильного человека, или и вовсе оставлял отечество. Так, Теоклимен, имевший несчастие убить своего противника, находит убежище у Телемака. Геркулес за ненамеренное убийство был продан на три года в рабство, причем вырученные деньги отданы были отцу убитого в вознаграждение. Эдип за ненамеренное убийство и такое же кровосмешение должен был оставить отечество и скитаться, преследуемый гневом богов. В Афинах некто Атарб был осужден на смертную казнь за то, что нечаянно убил воробья, посвященного Эскулапу. По убеждению всех греков, уже в государственный период ненамеренное убийство было больше, чем несчастье. Многие цари, имевшие несчастье кого-нибудь убить, должны были оставить трон и удалиться из страны.[17] В Афинах учреждены были два суда: один, который судил случаи ненамеренного убийства; этот суд произносил приговор, защищавший ненамеренного убийцу от мщения родственников убитого, что, впрочем, не избавляло ненамеренного убийцу от необходимости идти в изгнание и там оставаться до удовлетворения семьи убитого, а по возвращении — очиститься от скверны поступка посредством религиозных обрядов. Другой суд, который доставлял защиту от мщения родственников убитого, когда убийство совершено было в необходимой обороне и по другим законным причинам; последний суд защитил Тезея, Ореста и других. Большинство приведенных законов и случаев, по-видимому, не относится к смертной казни в виде мести; но дело в том, что это законы второй государственной формации; все они направлены к тому, чтобы ограничить смертную казнь в виде мести за ненамеренное убийство. Самое удаление из отечества такого убийцы, сначала фактическое, а потом и освещенное законом, было похоже на еврейское удаление в город-убежище и было мерою ограничения не имевшего до тех пор пределов убийства в виде мести.
Различали ли римляне намеренное от ненамеренного преступления при употреблении смертной казни в виде убийства в отмщение — насчет этого пункта криминалисты не согласны. Люден, а также Абегг и Генслер утверждают, что первоначально римляне не знали различия между умыслом, виной неосторожной и случаем и что, следовательно, не имея понятия о вменении, убивали как за умышленные, так и неумышленные проступки. Понятие о вменении возникает у них не раньше периода XII таблиц, и то в смутном и неопределенном виде. Рейн утверждает, что римляне имели понятие о Dolus изначала (uralt), но что это понятие первоначально было мало развито и имело подчиненное значение, будучи первоначально применяемо только к убийству и поджогам и не имея никакого значения относительно остальных преступлений. Наконец, Кестлин доказывает, что понятие о Dolus и Culpa есть не только первобытное понятие римлян, но что оно имело обширный круг применения и изначала прилагалось ко всем преступлениям, которые были наказываемы по священному и общественному праву, не имея значения только для преступления так называемого частного преследования. Взгляд Рейна и в особенности Кестлина обязан своим происхождением тому, что оба эти писателя имели в виду позднейшие римские законы, начиная с XII таблиц. Есть, впрочем, и специальная причина происхождения мнения Кестлина: этот криминалист принадлежит к разряду тех, которые силятся, как вообще, так и в частности, в применении к отдельным народам доказать, что понятие о вменении есть первобытное. Но мнение обоих этих писателей не выдерживает критики. Правда, от римлян мало осталось следов безразличия относительно применения смертной казни: но тем не менее и то, что осталось, представляет полную доказательную силу. Существование у римлян частной мести, убежищ и жертвенных очищений — не подлежит ни малейшему сомнению. Где же господствовала частная месть, там, по самой природе мести, не было и не могло быть понятия об умысле, вине неосторожной и случае. Убежища и жертвенные очищения везде являются результатом возникновения этих понятий и вместе первым противодействием прежде господствующему безразличию. Кроме того, в законах XII таблиц, в законах второй формации, композиции, за исключением намеренного убийства и таковых же поджогов, имеют применение во всех остальных преступлениях без различия, совершены ли они с намерением или без намерения. От усмотрения обиженного зависело или наказать в отмщение за эти преступления, или примириться за известное вознаграждение. За неосторожное или случайное убийство предоставлено было этими законами убийце мириться с роднею убитого посредством уплаты известного вознаграждения. Но что же было, если случайный убийца не в состоянии был заплатить выкупа? Он или делался рабом, то есть делался вещью, которую господин во всякое время мог уничтожить, или делался неоплатным должником, которого кредитор мог продать или, если принимать мнение некоторых писателей, даже разорвать на части. Даже в позднейшее, вполне историческое, время существовали в Риме два обычая: один, на основании которого намеренному убийце дозволено было убегать из Рима и тем избегать заслуженного наказания; обычай этот ясно указывает на то время, когда господствовало полное безразличие, так что и намеренный убийца мог, по обычаю, избегать наказания удалением с глаз родичей убитого, и ненамеренный, случайный убийца должен был, несмотря на свою невинность, то же самое делать; в последствие времени общегосударственная власть своею защитою уничтожила для случайного убийцы необходимость этого удаления, оставив в то же время как обломок прежнего безразличия возможность для намеренного убийцы этим воспользоваться. Второй обычай разрешал сыну умертвить убийцу своего отца, для успокоения тени сего последнего; при этом мститель главным образом обращал внимание на успокоение тени своего отца, а не на то — был ли он убит умышленно, ненамеренно или случайно. У римлян долго также держался закон, по которому поручитель платился головою за осужденного к смерти, но не явившегося.
Более важный и более обильный последствиями спор идет между криминалистами и историками права о том, отличали ли в первобытный период своей жизни народы германского племени вину неосторожную и случай от злого умысла, или они вовсе не имели понятия о вменении, в ныне господствующем смысле, и карали убийством в виде мести без различия всякие вредные действия. Ярке утверждает, что древние германцы имели систему уголовного права, совершенно отличную от нынешней; сущность ее состояла в том, что преступлением считался только всякий внешний очевидный вред; причем не обращали ни малейшего внимания на волю и нравственную вину причинившего вред. Потерпевший вред имел право или мстить, или взять выкуп; значит, если бы неосторожный убийца был не в состоянии выкупить свою жизнь, то обиженный мог его убить. У фризов в довольно позднее время существовал закон, по которому тот нарушитель мира, который не в состоянии был заплатить вознаграждение, подлежал смертной казни. Что психологические соображения при употреблении смертной казни в виде убийства в отмщение были чужды древним германцам — это с большею обстоятельностью, чем Ярке, доказал Рогге. Он говорит, что у германцев за вред, причиненный свободному не только без намерения, но даже без малейшей, самой отдаленной со стороны причинившего, неосторожности, платился такой же тяжкий выкуп, как если бы вред нанесен был с злым намерением. В доказательство этого он приводит целый ряд примеров уголовной ответственности, например: господина за убийство, причиненное кому-нибудь принадлежащим ему животным (почти то же самое существовало и у евреев); собственника вещи, случайным падением которой был убит человек; эти и подобные примеры говорят об ответственности за неестественную смерть таких лиц, которые не имеют никакого нравственного отношения к этой смерти. Правда, он говорит, что этого рода вред отличался от действительного нарушения мира частью тем, что потерпевший подобный вред или родственники убитого не имели права мщения, если им предложен был выкуп, частью тем, что в этих случаях гауграф вовсе не получал денег за нарушение мира (Friedensgeld). Но из вышеприведенных примеров из Ярке видно, что в случае несостоятельности господина раба или собственника вещи право мщения получало силу: считавший себя обиженным мог убить несостоятельного. Должно притом сказать, что отнятие в этом случае права мщения в случае выкупа есть мера позднейшей формации, есть ограничение безразличия, установленное общегосударственною властью; потому-то гауграф как представитель этой общей власти и не брал в подобных случаях вознаграждения. Против того мнения, что древние германцы, не имея понятия о преступлении как нарушении права намеренном казнили смертью всякое вредное действие, в сороковых годах с особенною энергиею восстал Вильда, автор известного сочинения «Уголовное право древних германцев» (1842 г.). Он доказывал в противоположность предыдущим писателям, что древнее германское право знало не одну систему вражды и выкупов (композиций), но и другие руководящие идеи, и, между прочим, идею вменения, которая была в гораздо большей степени развита, чем думают. В доказательство своей мысли он приводит следующие соображения: взгляд его противников вытекает из непонимания и ложного толкования некоторых законов; это общий вывод из некоторых отдельных источников и отдельных мест. Если бы древние германцы совершенно не обращали внимания на волю при оценке преступления, то из такого обычая могла бы развиться не идея права, а только система физических сил, одна другой противодействующих. Защищать такое невнимание (Nichtberuck sichtigung) к воле значит изгонять из жизни германцев понятие о правом и неправом. К тому же нет ни одного столь грубого народа, который бы не отличал действий произвольных, исходящих от человека, от таких, которые производятся бессознательными силами природы или человека, бывшего только бессознательным орудием. Если у германцев непроизвольное действие легко могло обрушиться на голову самого виновника; если оно могло воспламенить к мнимосправедливой мести, то это происходило единственно из того, что германец хотел свое лицо и свое имущество как бы окружить оградою, которую бы никто не дерзал разрушить, которую он охранял с некоторою ревностью, позволявшей ему легко находить в маловажных действиях нападение на свои права, неуважение к себе.
