Николай Дювернуа - Источники права и суд в Древней России. Опыты по истории русского гражданского права
Если наша цель в том, чтобы раскрыть, в какой степени получали признание, приобретали определенность, прочность и силу начала права, то в этом отношении призвание князей составляет событие первостепенной важности. Ему должна была предшествовать усобица. Усобица сменялась соглашениями – непрочными, вероятно, ибо не было власти, которая указывала виноватого, когда та или другая сторона отступала от условий договора. Каждая из сторон, по внутреннему убеждению в правоте, должна была обращаться к оружию, и торжество на время оставалось за тем, кто сильнее. В истории слагающихся государств много раз повторяются такие явления внутренней борьбы. Было время, когда римский народ не находил другого выхода из внутренних усобиц, как разбрестись враждующим сторонам розно. Но зрелость юридического сознания во время этой борьбы была уже на той степени, где ясно представляются отдельные пункты несогласия. Взаимными уступками установлялись прочные нормы, на которых твердо слагались основы гражданского порядка. Но история Италии начинается с гораздо позднейшей ступени цивилизации, чем, например, греческая или немецкая, и носит на себе в самом основании характер относительно новой истории (Römische Gesch. v. Theod. Mommsen, т. 1, стр. 138). Чтобы открыть на старом римском процессе следы того первоначального господства личности, которое всякому видно в германском и восточно-славянском мире в начале их исторической жизни, – нужно очень много внимания к самым мелким чертам в судебных обрядах (Geist d. R. R., т. 1, § 11).
У народов германских личное начало в праве выразилось еще более резко, чем у нас. Мы много раз будем иметь случай возвращаться к явлениям такого рода. Здесь достаточно вспомнить, что в государстве франков всякий свободный хотел жить по законам того народа, к которому он принадлежал по рождению. Савиньи приводит слова одного епископа, обращенные к императору Людовику Благочестивому: «Случается, – говорит он, – сойтись пяти человекам вместе, и сколько их сойдется, столько и разных прав, по которым они живут». Эта пестрота прирожденных прав еще усиливалась правом профессии (см. Савиньи, Geschichte des Römisch. Rechts in Mittelalter, 2-е изд, т. 1, стр. 115 и след.; Эйхгорн, Deutsche Staats und Rechtsgeschichte, 4-е изд., т. 1, стр. 285 и след). Нам трудно представить себе всю рознь, которая разделяла людей, составлявших одно общество, потому что мы привыкли к совершенно другому порядку.
О чем спорили славяне в своих усобицах? О чем рядились между собой, когда сходились на вече, как на думу? Были ли это вопросы общественного или частного права? Мы меньше ошибемся, если скажем, что и то и другое могло составлять предмет ссор, борьбы, новых рядов и новых усобиц. До призвания в народной жизни были те же потребности, как и после призвания. Нужна была военная организация и другие средства защиты, постройка городов (князья являются только продолжателями этой деятельности народа. Вече и Князь, стр. 25, примеч. 3); приходилось платить дань и распределять ее; – открывать пути для торговли и охранять их; судом решать вопросы права. Но очевидно, что сильные стороны развились прежде, чем население достигло той степени зрелости, когда возможна плодотворная внутренняя борьба. Оно ищет средства прекратить рознь, водворить порядок, хотя бы ценой некоторого ограничения свободы, некоторого подчинения. Факт призвания, к какому бы отдаленному времени он ни относился, легко получает себе объяснение в подобных же явлениях позднейшего времени. В половине XII века новгородцы оставались некоторое время без князя и не могли долго выдерживать бесплодной усобицы. Летописец говорит: «Новгородцы не стерпяче безо князя седити, ни жито к ним не идяше ни откуда же» (ПСРЛ, т. 1, стр. 134). В другой раз – ростовцы, суздальцы и переяславцы съезжаются во Владимир и выражают опасение, что князья муромские и рязанские «пойдут внезапу ратью на нас, князю не сущю в нас», и решают звать князя (там же, стр. 116). Но не одной потребностью внешнего наряда условливалось призвание князя, как его изображает начальный летописец. Известны те слова, с которыми народное вече обратилось к варяжским князьям. Князья призваны судить по праву (ПСРЛ, т. I, стр. 8 и варианты), ибо в усобицах не стало правды между людьми. Обыкновенно власть суда призванных князей сравнивают с судом третейским (С. М. Соловьев, Ист. Рос., т. I, стр. 93). В этом есть справедливая сторона, но этим одним нельзя определить понятие княжеского суда в Древней Руси. Точка соприкосновения с судом третьего заключается главным образом в том, что князь является избранным всей волостью судьей: владимирцы называют князей, которых они призвали с юга, вольными князьями (ПСРЛ, т. II, стр. 117). Такой же эпитет прибавляют обыкновенно к названию судьи третейским. В договорах князей мы встречаем попеременно выражения: а третий между нами, кого себе изберут, или, третий между нами – вольный. Таким образом, называя князя третейским судьей, мы обращаем внимание только на эту сторону свободного подчинения себя его приговору. Может быть, в связи с этим взглядом было то явление, которое мы замечаем впоследствии, что с выбором нового князя народ рядится с ним и ставит условием, чтоб он старых судов не посужал (догов, грам. новгор. с князьями). Но в силу того, что князь составляет постоянный орган суда, что он не на срок призывается народом и не для известного только рода дел, значение его власти не исчерпывается этим сравнением…
Как ни отдаленно событие призвания, с которого начинает Нестор рассказ о Русской земле, – в нем все-таки есть черты, которые дают ему определенный характер. Призвание совершилось с общего согласия нескольких северных племен, – стало быть, между этими племенами ощутительна была потребность не в одних временных соглашениях, а в постоянном органе власти. Выбор, может быть, в данном случае не совершенно свободный, пал на людей воинственных нравов, так что мы имеем основание заключить, что этим племенам был нужен сильный представитель власти, а не пассивный орган. Наконец, выбор пал на людей, которые не могли иметь в туземном населении сильной опоры, ибо не были связаны ни с какой его частью, а стали, в силу призвания, в определенные отношения к целой земле. Мы знаем, что и впоследствии новгородцы боялись, чтобы князья не искали в их волостях других точек опоры, кроме свободного согласия всего населения.
В первоначальные эпохи развития свободных личных отношений – никакая связь не слагается так легко, как связь свободных воинов, никакой вид подчинения не осуществляется с такой скоростью, как подчинение таких воинов храброму и предприимчивому вождю. Воинственная порода людей, пришедшая с князьями на север, нашла себе скоро соперников в туземной вольнице. При втором же князе мы видим в походах на юг вместе с варягами (Сближение слова варяг с понятием чужого, пришлеца– см. Ист. Рос. с древн. врем., 3-е изд., т. I, примеч. 148, и у Эйхгорна, Deutsch. Staats-und Rechtsgesch., 4-е изд., т. I, стр. 288, примеч. k, m и о: wargangi-advenae) и славян (ПСРЛ, т. I, стр. 10: беша у Олега Варязи и Словени и прочи, прозвашася Русью). Торжество Олега в земле днепровских кривичей и в Киеве, легко доставшееся ему при помощи северных войнов, не были случайным наездом с целью грабежа. Никаких следов насилия мы не видим в рассказе летописца. У кривичей Олег принял город (Смоленск) и посадил своего мужа, у полян он явился врагом пришлых людей, у северян – врагом казаров. Вероятно, повсюду, и особенно в областях, представлявших сравнительно высшую степень развития, чувствовалась в одинаковой мере потребность суда и наряда. Нам нет надобности следить за подвигами и за изменчивой судьбой первых русских витязей, но для истории права военные события имеют свой скрытый смысл. Во-первых, война в старое время всегда шла об руку с торговлей. Открытие нового торгового пути, охранение старых путей, проводы караванов – не могли происходить без содействия военной силы. Слово товар, товарищ на языке летописи имеет смысл лагеря (ПСРЛ, т. II, стр. 60, 85 и др.). В законах того времени сравнительно рано отразилось большее развитие торговых сделок, и в порядке взыскания долгов по торговле опасность от рати принята во внимание уже в Русской Правде. Но не одно это посредственное влияние оказывает война на историю права. Современные историки дают военной организации в истории Римского государства первостепенное значение. Вся реформа Сервия, говорит Моммсен, была в основании только военной реформой. Центурии не имели первоначально никакого другого значения (Römisch. Geschieh., 2-е изд., т. I, стр. 84). Иеринг видит в войне ту школу, которая воспитывает в народе чувство власти и подчинения. Боевой порядок есть первоначальный порядок, которого требует государство от народа; но чтобы боевой порядок достигал своей цели на войне, – надо его поддерживать и во время мира. Римский народ – это замиренное войско, римское войско – это народ, приведенный в движение. Нигде, конечно, в Новом мире мы не найдем так типически слагающихся форм политического быта, как в Риме; но мысль, которая лежит в основании взгляда этих писателей, может найти себе приложение при изучении истории государства и права у новых народов с большей пользой, нежели многие другие ходячие мысли. В Древней Германии мы знаем десятичное счисление народа, в основании которого лежит военная организация. У нас сотни и десятки встречаются еще во время великого князя Владимира. Значение тысяцкого очень высокое и не в одном Новгороде. В Киеве в XI в., во Владимире в XIII – именем тысяцкого летописец обозначает время, когда произошло известное событие (Лавр, лет., под 1089 и 1262 гг.). Новгородское вече собирается иногда в оружии (Новгор. 1-я, 1214, 89 г.). Псковичи в одну ночь сряжают свое ополчение, когда опасность была близка (Псковск. 1-я, стр. 263). Мы будет иметь случай в главе о суде видеть, что почти все органы первоначального судоустройства возникли из военной, а не патриархальной организации. Начало военного строя земского должно быть отнесено ко временам еще до прибытия князей. При князьях это народное войско вовсе не потеряло своего значения. На севере мы знаем не один случай, когда сталкивались земские люди с пришлыми воинами. На юге любимые народом князья знают не одну дружину, делают свои походы не с одними наемниками. Олег берет в Греции уклады на Русские города. Владимир думает о строе земленом, о ратех, и виры назначаются для улучшения средств защиты. Древняя Русская Правда не знает других людей, кроме мужей, т. е. воинов. Копья, мечи, кони представляют весь круг вещей, о которых говорит Ярославова Правда. Один из старых наших ученых находил возможным сближать понятие верви со значением сотни (Розенкампф. Обозрение Кормч., 2-е изд., стр. 249). Он говорит: «В Швеции, как и в России, и во всех северных краях, селения и волости в древнейшие времена разделялись на округи и разряды большие и малые. Сии последние назывались сотенными или вервями (warf, hundari centenae, centum pagi) и находились под ведомством сотских и рядовичей. В больших разрядах (равно и в городах) были тысяцкие. Звание их сохранилось в простой поговорке – не в нашу тысячу рубят». Таким образом, князь не является только предводителем дружины, чужим человеком среди покоренного народа. В нем мы должны видеть первый постоянный орган единства наших древних волостей, в первый раз установившуюся постоянную власть над родственными племенами. Призванные князья заменили собой не родовых владык, ибо их нельзя заменить ничем, а ту непрочную и непостоянную форму соглашений, которая предшествовала соглашению призвать князя. Призвание князя было первым шагом к выделению государственного права из той безразличной массы прав, которой обладателем до этого чувствовал себя всякий свободный.
