Александр Лавров - Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации
В 1911–1915 гг. Верховский преподавал на Высших женских курсах в Тифлисе (занимал кафедру западных литератур), Вячеслав Иванов сначала оставался на своей петербургской квартире, затем, в 1912–1913 гг., жил за границей, после чего обосновался в Москве. Постоянная разлука друзей могла только стимулировать их эпистолярные контакты, которые, опять же, были продолжены как в обычных жанровых рамках, так и в форме стихотворных посланий. Первое тифлисское письмо в стихах к Иванову (12 октября 1911 г.) было отправлено Верховским вместе с автографом стихотворения «Когда печальное прости…» – первого написанного им в Тифлисе. В следующем же по времени обмене стихотворными посланиями инициатором выступил Иванов. Он отослал Верховскому стихотворение «Послание на Кавказ», позже вошедшее в раздел «Λέπτα» книги «Нежная тайна» (1912) с посвящением Верховскому. Подхватывая манеру Верховского (см. Приложение, стих. 2) рассуждать в посланиях о достоинствах тех или иных стиховых форм («Ты белый стих в обычай ввел отныне // Для дружеских посланий. В добрый час»), Иванов белым пятистопным ямбом пространно живописал достоинства белого стиха, а также подробно рассказал о происходившем «вчера на Башне».[1063] Заключало послание и непременный призыв ответить в том же роде («Пойми ж любви моей знаменованье // И отпиши скорей – про все, чем сердце // Волнуется ‹…›»). 5 апреля 1912 г. Верховский, выполняя эту просьбу, отослал Иванову из Тифлиса в Петербург ответное послание (Приложение, стих. 4), повествуя в нем о задуманном путешествии из Грузии «вдоль знойных берегов малоазийских» в Грецию, которое он мечтает совершить вместе со своим дорогим другом.
Приезд Иванова в Грузию тогда не состоялся, и замысел совместного путешествия остался неосуществленным (в плаванье по Средиземному морю Верховский отправился лишь в 1913 г. вместе с Г. В. Соболевским).[1064] Очередное послание Верховского к нему было адресовано в Рим (датировано 16 января 1913 г., написано в Петербурге, но отправлено из Тифлиса 10 февраля 1913 г.); в нем – отклик на получение новой книги стихов Иванова «Нежная тайна» (Приложение, стих. 5).
22 февраля / 7 марта 1913 г. Иванов написал в Риме, тем же элегическим дистихом, пространный ответ на этот краткий опус; текст, отправленный Верховскому, нам неизвестен, стихотворение опубликовано ныне по рукописной копии в Римском архиве Иванова:
Милый, довольно двух слов от тебя, чтоб опять содрогнулся
Окрест тончайший эфир жизнию дремлющих струн.
Дремлют… Давно не будила нечаянной песнию Муза
Лиры, которую ты – вижу – любить не отвык,
и т. д.[1065]К 1913–1914 гг. относятся еще несколько стихотворных посланий Иванова и Верховского, выдержанных в той же тональности дружеского поэтического диалога. Послания Верховского этого периода более, чем прежние, свободны от бытовых частностей и интимной тональности, что позволяло даже предать их печати (одно из посланий к Иванову опубликовано в журнале Ф. Сологуба «Дневники Писателей», другое – в «Русской Мысли»). В целом же вся поэтическая переписка Иванова и Верховского отмечена основными чертами, которые характеризуют жанр дружеского письма, сформировавшийся в пушкинскую эпоху и реконструируемый почти сто лет спустя нашими корреспондентами в лаборатории поэтического эпистолярного диалога; эти жанровые признаки, при всем различии индивидуальных обликов сочинителей посланий, предполагают, по точному наблюдению современного исследователя, такие качества, как «готовность к любви и дружбе, любовь к литературе, хороший вкус, способность к умственным и физическим радостям, искренность, самоирония, многообразие интересов, общежительность и чувство юмора».[1066] Весь спектр этих характеристик применим и по отношению к стихотворному эпистолярному диалогу двух поэтов.
ПРИЛОЖЕНИЕСтихотворные послания Юрия Верховского Вячеславу ИвановуТексты публикуются по автографам. Стихотворение 1 хранится в фонде Вяч. Иванова в ИРЛИ (Ф. 607. Ед. хр. 279), остальные стихотворения – в фонде Вяч. Иванова в РГБ (Ф. 109. Карт. 14. Ед. хр. 51 – стихотворения 2–5; Ф. 109. Карт. 42. Ед. хр. 23 – стихотворения 6–9).
См. также: Стихотворения Юрия Верховского из Римского архива Вячеслава Иванова / Публикация А. Б. Шишкина // Вячеслав Иванов – Петербург – мировая культура: Материалы международной научной конференции 9 – 11 сентября 2002 г. Томск; М., 2003. С. 220–225. Публикация включает цикл «Весенние элегии» (1920), послание «Вячеславу Иванову» («Друг мой, некогда мы упредили крылатою рифмой…», 1920) и посвященное Вяч. Иванову стихотворение «Невские русалки» («Когда-то юною и ласковой наядой…», 1922).
1
СПб. 18. III. 07.
Порою дружеских посланий
Я увлекаюсь так давно, –
И, видно, нынче суждено
Хоть одному из тех желаний,
Какими сердце так полно,
Когда молчать обречено
Без наслаждений и страданий, –
Осуществиться наконец.
Быть может, новый мой венец
Меня не только не прославит,
А лишь покаяться заставит –
Как знать? Царица иль раба,
Всегда со смертными лукавит
Их своенравная судьба, –
Но все же рвением объята
Моя душа – мое перо:
Почтить стихом поэта-брата
(Что так убийственно старо).
Душа созвучьями богата,
Что легче ветра, ярче злата,
Нежней волны, острей булата, –
А это ль – правда – не добро?
И так пишу. Так он, Языков,
Так он, Тригорского певец,
Будил для дружественных кликов
Ватагу дрогнувших сердец –
И разгорался взор невольно
Приветом радости застольной.
Теперь не то. Уж нет забав
На дне содвинутых стаканов.
Ты, златорунный Вячеслав,
Ты, Фебом взысканный Иванов,
Скажи: мы видим ли в вине,
Как деды, целый мир – на дне?
Пусть – нет. Но почему ж порою
Не возвратиться к старине?
На старый лад я лиру строю,
И вот – забытою игрою
Она ласкает сердце мне.
И вспоминается невольно
Та благодатная пора,
Когда привольно и раздольно
Мои летели вечера,
Когда я был здоров и весел
Среди житейских тяжких дел –
И бодро на тебя глядел;
Теперь же грустный мой удел –
Облокотясь на ручки кресел
Сидеть – и чахнуть одному.
Ты, верно, спросишь – почему?
Да потому – на удивленье –
Что, не спросясь, меня сгребло
В охапку лёгких воспаленье –
И дома крепко заперло
Всем ожиданиям назло.
Судьбу кляня, я две недели
Валялся, кашляя, в постели,
Хрипел, сопел, свистел, пыхтел –
И все-таки остался цел.
И вот уж страхи отлетели.
Какие ж страхи-то? Не те ли,
Что говорят о грозном «там»
И так же радостны мечтам,
Как завывание мятели?
Нет, главный страх мой был не тот.
Я думал: долго ли, Создатель,
Один пробудет твой мечтатель?
Проходит день, как целый год,
За ним еще, еще – и вот
К тебе Забвение – предатель,
Никем не слышимо, вползет
И руку ласково лизнет,
И в очи глянет. Вот приятель
Тебя забыл; за ним другой –
Сомкнулась Лета над тобой.
А вспомнят – скажут: «Верно, в Нарве,
А то б давно пришел сюда».
А вкруг меня витают larvae[1067]
И глухо каркает беда;
А я сижу себе на месте –
Петух промокший на насесте.
И сострадателен, и мил,
Какой же одинокий гений
Больного келью посетил?
Красноречивейший Евгений
Васильевич Аничков[1068] (тих,
Он уместился в тесный стих!) –
Отрада слуха, радость взора.
Но видит Бог – не для укора
О нем рассказываю я:
Такого суетного вздора,
Ей-ей, чужда душа моя.
Быть может, только для меня
Тянулось долго время это,
Зияя, грозное, как Лета.
Я думал вовсе не о том.
Я полон тихого желанья
(Смотри, для верности, о нем
Начало этого посланья):
Хотя в мечте с тобой вдвоем
У тихой лампы очутиться,
Поговорить о том, о сем,
Душевным хладом и огнем,
Мечтами, рифмами делиться.
И потому, мой друг, прости,
Что, повалившись на пути,
Я так бессвязно разболтался
И помешал тебе идти.
Но если я не замешался
Не вовремя, – тогда, как друг,
Ты, верно, уж найдешь досуг
Меня спасти от скуки адской, –
Не очутившись на Посадской[1069]
(Чему я был бы очень рад),
А хоть черкнувши наугад
Две-три строки о чем случится.
Тогда рука твоя – как знать? –
Быть может, тоже расшалится,
Захочет рифмы набросать?
Вот это будет благодать!
Одно из дружеских желаний
Захочешь ты осуществить –
И век классических посланий,
Во имя дружбы, обновить!
Начни, певец! Мое начало
Неверным звуком прозвучало:
То – не посланье, то – письмо,
Оно сложилось так само.
А ты, как лес, многоязычен, –
Начни же новую весну,
Задень уснувшую струну –
Ты будешь истинно классичен;
Коль долго петь охоты нет –
Блеснет отточенный сонет.
(Сонета я не забываю,
Его с тобой я вместе чту;
Тебя недаром зазываю:
Один-другой тебе прочту).
Скорей же сделай оба дела:
И лишний раз себя прославь
(Кому же слава надоела?),
И друга верного избавь
От власти демонов и фурий:
Болезни, бешенства пера,
Тоски, мечты et cetera.
Придет ли новая пора?
Дождусь ли?
«Многострунный» Юрий.
Р. S.
Вношу в post-scriptum пышный звон октавы
Для Лидии Димитриевны я.[1070]
(Четырехстопный ямб не даст мне славы[1071]).
Но ей известна преданность моя.
Теперь она здорова? А когда вы
Обрадуете книгою меня?
Я помню, как в последней корректуре
Дивился я пленительному Журе.[1072]
Р. Р. S.
К четырехстопным звукам ямба
Вернуться я спешу опять:
Чуть-чуть не позабыл (сагаmbа!)[1073]
На всякий случай я сказать,
Что перебрался я хворать
В квартиру брата.[1074] Вместе с братом
Живу я в номере девятом;
Дом тот же, но этаж – второй, –
Конечно, ниже, чем шестой.
2
